Конец пути

Как я уже сказал, ваше состояние слишком нестабильно, чтобы позволить вам играть все время одну и ту же роль – и воображение у вас тоже не бог весть, – так что справляться с кризисами вам будет проще всего, меняя сценарии по ходу, столько раз, сколько потребуется. С этим вы справитесь; только не забывайте, вам необходимо постоянно отдавать себе отчет в том, что вы в данный момент творите, чтобы не оказаться вдруг совсем без сценария или в сценарии, не подходящем к данной ситуации. Очень, кстати, было неплохо для начинающего: как вы сегодня сюда вошли – уверенно, чуть ли не с вызовом – и приписали мне роль шарлатана. Но вы должны научиться мгновенно менять маски: на тот случай, если мне вдруг каким-то образом удастся сделать вашу стартовую позицию проигрышной. Допустим – это всего лишь первое пришедшее на ум предположение, – вы могли бы представить меня, ну, скажем, Мудрым Старым Ментором, этаким Гибридом Нестора и Макиавелли, а себя – Простодушным Но Подающим Надежды Молодым Протеже, юным Александром, который в один прекрасный день применит все полученные знания на практике и уйдет много дальше, затмит учителя своего и наставника. Суть уловили? Или – идейка дрянная, но на крайний случай сойдет -Негодующим В Глубине Души Молодым Человеком, который терпит бредни Престарелого Дурика, но ни за что на свете не позволит ему задеть себя за живое. А дрянная она потому, что, если вы когда-нибудь попробуете надеть эту маску, вы тем самым отрежете себе путь к знаниям.

Для вас необычайно важно отдаваться каждой роли всей душой. И не думайте, что там, в глубине, под маской есть что-то еще: ни черта там нет. Эго означает л, я означает эго, а эго по определению есть маска. Там, где отсутствует эго – вроде как у вас тогда, на скамейке, – там отсутствует "я". Если у вас иногда появляется ощущение, что ваша маска лишена искренности – словечко-то какое! – так это просто потому, что одна из ваших масок никак не сочетается с другой. Нельзя же напяливать по две за раз. Отсюда конфликт, а конфликт между масками, как и отсутствие маски, есть источник иммобилизации. Чем острее вы сможете драматизировать ситуацию и четче определить собственную вашу роль и роли каждого из участников, тем в большей вы будете безопасности. С точки зрения Мифотерапии абсолютно безразлично, играете вы в данном случае главную роль или же второстепенную – до тех пор, пока она четко прорисована; однако, в силу общей природы вещей, роль вы берете на себя, как правило, все-таки главную. Ну, теперь скажите что-нибудь вы.

Я не мог.

– Говорите! – приказал Доктор. – Действуйте! Войдите в роль!

Я честно попытался хоть что-нибудь придумать, но у меня ничего не вышло. – Черт вас подери! – взвился Доктор. Он пинком отправил стул куда подальше, прыгнул на меня, свалил на пол и принялся молотить что есть силы.

– Эй! – завопил я, ошарашенный этим внезапным нападением. – Прекратите сейчас же! Какого черта! – Преимущество и в силе, и в весе было на моей стороне, и мне довольно скоро удалось его с себя сбросить. Мы стояли друг против друга, отдуваясь, с трудом переводя дыхание.

– Полегче на поворотах, вы! – во мне проснулся боевой дух. – А то ведь можно и по-настоящему схлопотать, я больше шутки шутить не буду!

– Что у вас тут такое происходит? – миссис Доки осторожно приоткрыла дверь и заглянула к нам в комнату. Вот с ней бы мне лучше не связываться, подумал я.

– Нет-нет, ничего особенного, – улыбнулся Доктор, отряхивая беленькие брючки от колен и ниже. – Маленький курс Взбучкотерапии специально для Джейкоба Хорнера. У нас все в порядке. – Она закрыла дверь.
– : Ну что, продолжим наш разговор? – спросил Доктор, и глаза у него блеснули. – Речь у нас шла о возможности схлопотать, и тон у вас был очень мужественный.

Но у меня как-то разом пропало настроение участвовать во всем этом цирке. И желание видеть этого старого идиота тоже – по крайней мере, на ближайшие три месяца.

– Или, может быть, вы на сегодня сыты Старым Чудиком по горло, а?

– Интересно, – проворчал я, пробуя на вкус чувство внутренней неловкости, – а что о вашей Ферме сказал бы местный вайкомикский шериф? Представляете, приезжает вдруг полиция и начинает выяснять насчет Сексуальной Терапии? На Доктора мои угрозы впечатления не произвели.

– И наведете их, конечно, вы? – он был сама любезность.

– Думаете, не наведу?

– Понятия не имею, – сказал он, все так же мило улыбаясь.

– Думаете, пороху не хватит?

Этот мой вопрос, по какой-то не вполне очевидной для меня причине, явно его расстроил: он посмотрел на меня в упор.

– Да нет, не думаю, – быстро ответил он. – За вами не застрянет. Мне искренне жаль, если моя методика ремобилизации по-настоящему вас задела. Я хотел как лучше. Видите ли, вы и в самом деле снова впали в ступор.

– Дерьмо собачье! – медленно ухмыльнулся я. – Вы сами и вся ваша чушь насчет ступоров.

– Нет, и правда, Хорнер, на сегодня хватит! Вон отсюда! Надеюсь, что следующий ступор посетит вас в машине, по пути домой, на скорости шестьдесят миль в час! – Он уже почти кричал. – Убирайтесь, вы, недоумок хренов!

Его гнев, по всей видимости непритворный, оказавшийся на поверку, конечно же, очередной его маской, и только, мигом рассеял мой собственный.

– Извините меня, Доктор, – сказал я. – Что-то на меня такое нашло, больше это не повторится.

Мы обменялись улыбками.

– Ну отчего же? – рассмеялся он. – Есть такие ситуации, в которых терять над собой контроль не только приятно, но и полезно с терапевтической точки зрения. – Он подобрал и раскурил потерянную в схватке сигару. – Последние несколько минут продемонстрировали нам два весьма небезынтересных явления, Джейкоб Хорнер. Но я ничего не могу вам о них сказать до следующего вашего визита. А теперь, до свидания. Не забудьте расплатиться с миссис Доки.

И он вышел вон, спокойный и чистый как стеклышко, а несколько секунд спустя вышел и я: Немного Взвинченный Но Уверенный В Себе.

Глава седьмая

Танец секса: даже если б не было иной причины согласиться

Танец секса: даже если б не было иной причины согласиться с Фрейдом, как притягательна, как зазывно чарует нас идея, что весь водевиль мироздания, весь головокружительный круговорот истории -лишь причудливый брачный танец. Что диктаторы жгут на кострах евреев, а бизнесмены голосуют за республиканцев, что кормчие стоят у кормил, а леди играют в бридж, что барышни штудируют грамматику, а молодые люди – инженерное дело только лишь по велению Великой и Всеобщей Генитальности. Когда нахлынет вдруг желание видеть вещи в комплексе, что нас утешит, что даст нам надежную точку опоры, когда бы не простая мысль: одна на всех, но пламенная страсть, нелепый маленький коитус – лишь он в ответе за рожденье городов и монастырей, параграфов и поэм, спортивных состязаний и военных тактик, метафизики и гидропоники, профсоюзов и университетов. Кто из нас не пришел бы в восторг, выпади ему возможность сказать туристу из далеких галактических пределов: "На нашей планете, сэр, особи мужского и женского пола имеют обыкновение совокупляться. Более того, им нравится совокупляться. Но в силу самых разных причин они не могут заниматься этим, когда хотят, где хотят и с кем только хотят. Вот потому-то и возникла вся эта суета, которую мы с вами наблюдаем. А потому, стало быть, и возник наш мир". О, взгляд воистину терапевтический!

Мои занятия должны были стартовать седьмого сентября, в роскошный синий день, хрусткий, как накрахмаленные блузки барышень, дружными рядами вошедших в мой класс и нервически рассеявшихся по местам. Стоя за кафедрой, ровно в восемь часов утра, в свежевыглаженном костюме и с подбородком, выскобленным едва ли не до блеска, я чувствовал, как у меня ходят ноздри, вдыхая, на манер самца-оленя по весне, тугой, ощутимый запах плоти, возбужденной и вымытой мылом, подхихикивающей и влажной; бедра мои дернулись, и я зевнул, яростно. Были и юноши, зеленые, худые, безусые и жизнерадостные, они поводили плечами, они вертелись и ерзали от одной только близости молоденьких грудок и попок, налитых, будто свежие, с легкой зеленцою персики. В первый день семестра воздух в классе наэлектризован сексом, как озоном после летних гроз, и мы все это чувствовали, хоть и не все природу чувства понимали: румяные лапочки елозили на своих сиденьях и натягивали юбки пониже на белые, мурашками пошедшие коленки; свежие, как на пружинах заведенные юнцы то горбились, то расправляли плечи и проводили наскоро рукой по стриженым затылкам; я сложил руки на груди, напряг ягодицы и, подавшись чуть вперед, дал краешку стола тихо лечь мне на ширинку подобием ласковой руки. Раннее синее утро есть эротичнейшее время суток, начало школьного семестра есть эротичнейшее время года; и я не знаю, кем нужно быть, чтоб не кивнуть об эту пору в сторону Фрейда.

Мы оценивающе друг друга оглядели. И я сказал, коротко, сжато, как настоящий профессионал:

– Я Джейкоб Хорнер, прошу любить и жаловать; мой кабинет в комнате двадцать семь, здесь рядом, за углом, добро пожаловать. Расписание присутственных часов на двери кабинета.

Затем я дал список текстов и краткое представление о курсе; ну и хватит на сегодня, вполне достаточно. Наша с ними игра – я в роли ученого мужа, они в роли прилежных студентов (они записали мое имя и номер кабинета с таким торжественным видом, как будто я продиктовал им Ключ к Тайне Тайн) – была настолько шита белыми нитками, мы так откровенно играли в школу, что любая попытка дать настоящий урок выглядела бы свершенной нелепостью у любого нормального мужика, окажись он перед этакой вот батареей любопытных грудок и деликатесных попок, ладонь сама собой начнет оглаживать округлости в пространстве; и желание послать по адресу все церемонии и игры и взять этих славных девочек в оборот прямо здесь и сейчас становится просто невыносимым. Что, интересно, сказала бы нация, если бы в сентябрьское некое утро всякий что ни есть в стране молодой преподаватель выкрикнул свербящее в мозгу: "К черту всю эту чушь, мужики: хватайте их, пока не разбежались!" – о мысль утешительная!