Конец пути

– На сегодня все. Купите книги, и в следующий раз, в диагностических целях, начнем прямо со словарного диктанта.

Вот именно! Надиктую им для разгона сотню слов, достаточно быстро, чтобы они не отрывались от тетрадей, а сам, вознесшись над столом, буду всем сердцем ловить и принимать в себя каждый вздох заполняющего комнату Женского Начала (храни вас Бог, американские начальные школы, где маленьких девчушек приучают занимать передние ряды!). Может быть, тогда, налюбовавшись вволю, я и впрямь смогу вести занятия. Ибо точно так же, как человеку следует сперва привыкнуть к мебели, прежде чем спокойно усесться читать в своей комнате, нужно хорошенько переварить это обилие девических аксессуаров, чтобы обрести способность сосредоточить внимание на трезвых предписаниях английской грамматики.

Четырежды я повторял литургию, слово в слово – в восемь и в девять утра, потом в два и в три пополудни. Перерыв я провел в кабинете, нянчил, застыв за столом, великолепную эрекцию и взглядом собственника перебирал шеренги юных прозелиток, марширующих мимо двери. Мне ничего не оставалось делать, кроме как прокручивать за разом раз ленивый сон, полуденную грезу об абсолютной власти – как у Нерона, как у Калигулы, власти, которая способна забить кабинет под завязку сменными составами первокурсниц, горячих и покорных, – о плотоядные мечты преподавателей!

К четырем часам, когда мой первый рабочий день подошел к концу, танец настолько успел меня захватить, что я уже испытывал боль чисто физическую. Я зашвырнул в машину пустой кейс и помчался через весь город прямиком к школе, чтобы выкопать из-под земли мисс Пегги Ранкин; пара-тройка вопросов в кабинете директора, и я как раз успел ее поймать на выходе из учительской.

– Поехали! – сказал я, с трудом переводя дыхание. – У меня к тебе очень важное дело!

Она меня узнала, вспыхнула и начала нести в знак протеста нечто невнятное.

– По-ехали! – я улыбнулся как мог широко. – Ты не представляешь, насколько это важно! – Я схватил ее за руку и мигом вытащил на улицу.

– В чем дело, Джейк? Куда мы едем?

– Куда прикажешь, – сказал я и открыл для нее дверцу.

– Джейк, ради всего святого, ты что, опять пытаешься просто-напросто меня снять? – у нее прямо-таки челюсть отвисла.

– Просто! Что ты имеешь в виду? Девочка моя, тут все не так просто, как тебе кажется.

– Ну конечно! Нет, это чистая фантастика! Ты мне скажи, Христа ради, за кого ты меня принимаешь?

Я поставил ногу на педаль газа.

– Так мы куда едем, к тебе или ко мне?

– Ко мне! – она была в ярости. – И на полной скорости! Я никогда в жизни не встречала такого чудовища! Ты же просто чудовище\

– Я не просто чудовище, Пегги: я, кроме прочего, и чудовище тоже.

– Нет, ты все-таки мерзавец! Вот самая твоя суть – ты совершеннейший мерзавец! Ты настолько поглощен собой, что даже намека на уважение к кому бы то ни было другому у тебя не осталось! Здесь налево.

Я повернул налево.

– Четвертый дом с правой стороны. Приехали. Я припарковал машину.

– А теперь посмотри на меня, Джейк. Посмотри на меня! – она уже почти кричала. – Ты что, не понимаешь, что я такое же человеческое существо, как и ты? Да как ты вообще осмелился посмотреть мне в глаза после всего, что было? Даже если б ты настолько набрался наглости, чтобы просто позвонить и извиниться, даже и это было бы, наверно, слишком, но такого…

– Слушай, Пегги, – я был краток и прямолинеен. – Ты говоришь, что я тебя не уважаю. Это потому, что я не стал тогда, в Оушн-Сити, льстить тебе, а потом не извинился, а вчера вечером не позвонил и не договорился о сегодняшней встрече?

– Ну конечно! А ты думал почему? В тебе же ни на грамм обычной человеческой порядочности, даже и вежливости ни на грамм! Я… я не знаю, что сказать! Да ты и не мужчина вовсе после этого.

– Так, – сказал я мрачно, – объясняю один раз, повторяться не буду: мне казалось, ты достаточно взрослая, чтобы безо всяких пояснений понимать вещи, которые в пояснениях не нуждаются.

– Ты о чем это?

– Боюсь, Пегги, я тебя переоценил, – печально сказал я. – Встретив тебя, я было подумал, что ты и есть та Женщина, которой показалась мне с первого взгляда. Но, видишь ли, ты, судя по всему, обыкновенная беспросветная серость.

Она лишилась дара речи.

– Ты что, не понимаешь, – улыбнулся я, пересиливая тупую боль в мошонке, – что секс для меня значит, может быть, куда меньше, чем для всех тех мужчин, которых ты знала раньше?

– Боже ты мой!

– Я получаю от него удовольствие, как получал бы, наверное, удовольствие от большого количества денег, но мириться ради этого со всякой чепухой я не намерен.

– Ни даже намека на обыкновенное уважение к женской гордости!

– Вот-вот, в самую точку, – спокойно сказал я, – обыкновенное уважение, обыкновенная вежливость, обыкновенное то, обыкновенное се. А теперь собери все это вместе, и ты получишь обыкновенную интрижку, а вот этого-то мне и не надо. Ты, наверное, и впрямь не та женщина, которая мне нужна, Пегги, хотя какое-то время я готов был поклясться в обратном. Женщине, которая мне нужна, дела нет до обыкновенного к ней уважения: ей нужно уважение необычайное, а это означает такие отношения, где никто никому не станет делать обыкновенных, человеческих, как ты говоришь, поблажек.

– Я тебе не верю, – сказала Пегги растерянно и с тревогой в голосе.

– Ты сама себе противоречишь, – сказал я тихо. – Разве ты не понимаешь, что весь этот цирк собачий, вся эта лесть, галантность – весь тот театр, который мужчина закатывает для женщины – и есть неуважение? Любая ложь – неуважение, а разве это все не ложь? Рыцарский кодекс есть выдумка мужчин, которые не дают себе труда воспринимать женщину всерьез. В тот самый миг, когда мужчина и женщина начинают играть в эти игры, они перестают думать друг о друге как о полноценных человеческих существах: они потому и берутся играть по правилам, что не хотят глядеть своим партнерам прямо в лицо. Что, конечно же, отнюдь не лишено смысла, если думать только о сексе. Теперь, когда все равно уже слишком поздно, я даже могу сказать тебе, Пегги, что ты была единственной женщиной в моей жизни, которую я пытался уважать и принимать серьезно, по большому счету, так же, как я принимаю себя самого. Никакой лжи, никаких мифов, никаких поблажек, никакого лицемерия. Тот единственный возможный для меня вариант отношений с женщиной, которая была бы мне так же интересна по вертикали, как и по горизонтали.

Пегги разразилась нервным смехом.

– Я бы на твоем месте не стал над этим смеяться, Пегги, – сказал я глухо.

– Бог ты мой! – она никак не могла остановиться. – Бог ты мой!

Я повернулся к рулю боком и аккуратнейшим образом врезал ей справа, в скулу. Ее голова, откинутая ударом, стукнулась об оконное стекло, и она тут же начала плакать.

– Вот видишь, я все еще принимаю тебя всерьез, – сказал я. Тихий стон.

– Попытайся понять меня, Пегги, я не настолько озабочен, чтобы просто укладывать женщин в постель. Я как-нибудь обойдусь. Но я никому не позволю швырять мои Кардинальные Ценности мне же в лицо! Я не привык бить женщин. К черту женщин. Мне нужен человек женского пола, к которому я смог бы относиться так же серьезно, как к себе самому. Если тебя это не устраивает, выкатывайся отсюда, но не смей смеяться над единственным мужчиной, который за всю твою жизнь в первый раз попытался отнестись к тебя на равных.

– Джейк, ради бога! – захлебнулась Пегги и рухнула лицом мне в колени. Новые потоки слез. – Как ужасно быть женщиной!

Я потрепал ее по затылку.

– Наше общество даже искренность заставляет звучать как самую большую ложь.

– Джейк?

– Что?

Загар успел сойти, а потому глаза у нее казались еще более красными, чем тогда, в июле.

– Я умру, если ты скажешь, что уже слишком поздно. Я пригладил ей волосы.

– Я ведь ударил тебя, не так ли? А это уж совсем не по-рыцарски.