Конец российской монархии
Шрифт:
Была переступлена и эта грань. Вера императрицы в «святого старца» начала крепнуть и шириться. Вскоре эта вера стала слепой, глубоко наивной, почти безумной…
В своих письмах государю, относящихся к 1915 г., Александра Федоровна советует ему почаще и, конечно, перед всяким трудным разговором и решением причесываться маленькой гребенкой, принадлежавшей ранее Распутину.
Столь же полезным она считает держание время от времени в руках палки, которую тот же Распутин привез царю с Нового Афона как особое благословение…
С радостью сообщает также она в третьем письме, что Распутин подарил ей образ с колокольчиком, чтобы предупреждать насчет тех,
«Я буду его чувствовать и таким образом охраню от них тебя», — добавляет императрица…
Гнусная людская клевета тесно сплела личное имя императрицы Александры Федоровны с именем Распутина, далеко не отличавшегося чистотой своих нравов.
Но эта клевета достаточно раскрыта и опровергнута, почему на ней уже не приходится останавливаться.
Слишком далеки были настроения и психология императрицы от грязи распутинского жития, и этот человек мог сохранить свое влияние на царицу, лишь тщательно скрывая свое настоящее лицо.
«Святой черт» — так охарактеризовал его двуликость один из достойных его противников — беглый монах Илиодор (он же Труфанов)[141].
Несколько больше внимания придется уделить другой клевете, которою императрица в период мировой войны обвинялась в государственной измене и в стремлении довести Россию до сепаратного мира с Германией. Эта клевета столь же категорически опровергается опубликованной ныне перепиской между царской четой, каковая определенно рисует императрицу пылкой патриоткой, горячо стремившейся обеспечить России возможность успеха в грандиозной войне.
Пищу же для злостных для нее выпадов, вероятно, давали те сношения личного характера, которые она не прекратила со своими родственниками в период войны.
Но сгустившиеся около имени императрицы слухи об измене поучительны в том смысле, что ими хорошо характеризуются те настроения, кои царили в этот период времени в самых различных кругах русского общества.
Слово «измена» стало с особою охотою подхватываться с началом наших военных неудач 1915 г. Изменников и предателей искали повсюду весьма усердно, особенно же среди инородческого населения всех местностей, составлявших театр военных действий. Некоторые недобросовестные деятели того времени создавали себе на этом карьеру, и их преступная работа глубоко отражалась на ни в чем не повинном населении.
— Для меня, — говорил в период нашего отступления один из таких «искоренителей» измены, — всякий инородец, которого я обнаружу идущим или стоящим лицом к противнику, — предатель, заслуживающий самых жестоких репрессий.
Шпиономания не щадила никого, и самые нелепые и гнусные обвинения возводились на людей с безупречными именами. Особенно доставалось военачальникам и деятелям разных ступеней, имевшим немецкие фамилии; их называли «внутренними немцами», и положение их иногда становилось настолько невыносимым, что они должны были себе искать защиты в просьбах об изменении выдававших их происхождение имен и фамилий.
Покровителем этих «внутренних» или, правильнее, русских немцев при Дворе считали министра Двора графа Фредерикса. Но едва ли это правильно. Граф Фредерикс более всего покровительствовал своим прежним однополчанам — офицерам лейб-гвардии конного полка, которые и занимали в подведомственном ему учреждении разного рода посты. Что же касается русских немцев, то, насколько мне известно, их служба Родине была в массе всегда лояльной и вполне безупречной. Так как необоснованные обвинения вносили в армию и население большую смуту, то понадобился
даже особый приказ великого князя Верховного главнокомандующего Николая Николаевича, требовавший прекращения этого вредного явления.К сожалению, и Государственная дума, к мнению которой общество в этот период времени очень чутко прислушивалось, поддалась общему настроению. Она не только не стала бороться с этой опасной заразой, но и потакала ей включением слова «измена» в ответственные речи своих членов и даже в общие резолюции. «Роковое слово «измена», — говорилось в одной из таких резолюций, — ходит из уст в уста».
И слово «измена» стало действительно ходить из уст в уста, смело заглянув также в царские хоромы…
В чем величайший вред от прикосновения к имени императрицы этого зловещего слова «измена»: личной — по отношению к мужу, императору, и государственной — в отношении к России?
А в том, что слух этот, докатившись до царя, по уродливости, бездоказательности и своей злостности должен был повлиять на него в смысле укрепления в нем полного доверия к императрице, после чего никакие разумные предостережения против ее вредного влияния не могли более на него действовать.
Государь сам, своим внутренним «я» стал вводить известные коррективы в непрестанные советы своей жены. Им отметалось лишь то немногое, что противоречило его собственной психологии и пониманию вещей; напротив, все то, что подтверждало его мысли, принималось как доказанное вдвойне; четкими буквами отпечатывалось оно в его памяти и ярко отражалось в его действиях. Отсюда его, человека несильного, упорство в борьбе с общественными течениями.
Он стал верить только ее советам и себе. Она — та единственная, которая приобрела и сохранила до конца власть над ним, последним монархом прежней России.
Все попытки посторонних лиц предупредить об опасности усвоенного им пути и о возможности катастрофы разбивались о его каменное спокойствие.
— Таковы ваши сведения? Вы так полагаете? — устало говорил он, давая этим понять о желательности прекращения дальнейших разговоров.
ЗЛОЙ ГЕНИЙ ЦАРСКОЙ РОССИИ РАСПУТИН
Григорий Распутин! С какой ненавистью и озлоблением произносит это роковое имя каждый русский человек!
Кто он? Откуда явился, каков его внутренний и внешний облик? И в чем таилась сила его влияния?
На эти вопросы частично мною уже дан ответ. Испытывая к Распутину чувство крайней брезгливости, я лично не знал и никогда не имел желания видеть этого человека. Приходится поэтому говорить с чужих слов.
Однако образ Распутина, явившегося в качестве последней крупной капли, переполнившей чашу унижений России, до такой степени выстрадан всеми его современниками, что каждому из нас, хотя лично его и не знавших, есть что сказать о нем и о его влиянии на ход событий, предшествовавших падению великой монархии.
В качестве автора настоящих очерков воспользуюсь этим обстоятельством и я.
Простой крестьянин села Покровского Тобольской губернии. Подучившийся письму и чтению только в Петербурге, имея свыше тридцати лет от роду. Оставшийся тем не менее глубоко безграмотным до конца своих дней. Его записки царице и министрам — нечто граничащее с позором для лиц, их получавших и принимавших к сведению и исполнению. Религиозный начетчик, в доме которого уже на родине собирались люди для каких-то таинственных «бдений». Недоказанный последователь секты «хлыстов». Пьяница и развратник, окутавший свои развратные инстинкты флером божественного происхождения.