Конец российской монархии
Шрифт:
Государь очень любил физический труд на свежем воздухе, рубил для моциона дрова и много работал у себя в Царском Селе в парке. Верховой езды он не любил, но зато много и неутомимо ходил, приводя этой своей способностью в отчаяние своих флигель-адъютантов, не всегда своим сложением подходивших для столь длинных и утомительных прогулок.
В простой суконной рубахе с мягким воротником, в высоких шагреневых сапогах, подпоясанный кожаным ремнем, император Николай II, в бытность свою в Ставке, подавал пример скромности и простоты среди всех тех, кто окружал его или приходил с ним в более близкое соприкосновение.
Я глубоко уверен, что если бы безжалостная судьба не поставила императора Николая во главе огромного и сложного государства и не вселила бы в него
Во время довольно частых приездов в Барановичи император Николай II и его немногочисленная свита, как мною уже рассказано, продолжали жить в поезде. Ни императрица, ни наследник во время пребывания в должности Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича Ставки не посещали.
Царский поезд по прибытии в Барановичи устанавливался на специальной ветке в том же лесу, в котором находился поезд Верховного, и неподалеку от него. Чтобы не подавать никаких поводов для невыгодных сравнений, место вокруг стоянки царского поезда поддерживалось усилиями комендатуры Ставки весьма тщательно: кругом были расчищены дорожки, поставлены скамейки, посажены цветы.
В центре царского поезда находился вагон-столовая, в меньшей половине которого была устроена небольшая гостиная с зеленою шелковой мебелью и такими же шелком обтянутыми стенами; о ней я уже упоминал в одном из своих предыдущих очерков. Рядом — узкая прихожая, в которой входившие оставляли верхнее платье. У входа в этот вагон снаружи в застывших, вытянутых позах дежурили два казака из царского конвоя — хорошо подобранные красавцы в своих характерных черкесках и папахах, лихо надетых набекрень, с молодыми энергичными лицами, обрамленными черными как смоль волосами небольшой, вьющейся бороды и усов.
В холодные дни, когда завтрак или обед накрывался не в лесу, в шатре, а в вагоне, приглашенные собирались в гостиной, где стоял и закусочный стол. Стол этот с переходом приглашенных в столовую быстро убирался, так как в той же гостиной по окончании трапезы вновь выстраивались гости для заключительного обхода их государем.
Личное помещение государя находилось в соседнем вагоне, примыкавшем вплотную к прихожей и гостиной вагона-столовой. Помещение это было едва ли очень покойным, так как через боковой коридор, уменьшавший к тому же жилую площадь собственно его величества вагона, должны были проходить все лица свиты к себе.
Я не имею возможности описать собственный вагон государя в подробностях, так как только дважды был в одном из отделений его — рабочем кабинете государя, да и то вечером при несколько затемненном помещении. Кабинет этот был устроен в небольшом отделении, по-видимому, в два окна, передний угол которого был заботливо уставлен иконами и образками.
Так как двум людям в этом отделении трудно было повернуться, то ежедневные оперативные доклады в периоды пребывания государя в Ставке происходили, как и в обыкновенное время, в моем кабинете, куда император Николай и приходил к 10 часам утра. Вечерние доклады, если таковые вызывались ходом действий, делались мною в гостиной описанного выше вагона после обеда и ухода оттуда приглашенных и лиц свиты.
Случаи, которые привели меня в собственный его величества вагон, связаны: один — с награждением меня орденом Святого Георгия 4-й степени и другой — со срочным докладом о сдаче австрийцами нам Перемышля 9 марта 1915 г.
В нескольких словах остановлюсь лишь на первом. Великий князь Николай Николаевич, получивший за Варшавскую наступательную операцию, выполненную нашими войсками осенью 1914 г., Георгиевский крест 3-й степени, с большим достоинством и с особым ударением доложил государю, что идеей этой операции и ее разработкой он чувствует себя обязанным мне. Мысль о целесообразности переброски части войск из Галичины на Среднюю Вислу и о сосредоточении всех свободных сил к Варшаве действительно была высказана мною на одном из докладов Верховному главнокомандующему. Но, конечно, принять
или отвергнуть эту мысль было всецело во власти Верховного главнокомандующего, который и нес бы на себе всю тяжесть ответственности в случае всегда возможной неудачи. Государь признал, однако, справедливым удостоить и меня награждением Георгиевским крестом, который высоко чтился в прежней русской армии.В день награждения тем же крестом, но более высокой степени, великого князя я после обычного обеда у государя получил приглашение императора Николая пройти вслед за ним в его вагон. Войдя в уже описанное отделение, служившее кабинетом, государь взял с полки из-под образов лежавший там футляр. Вынув оттуда заветный для каждого русского военного белый эмалированный крестик, он благословил им меня и сказал при этом по моему адресу несколько теплых слов. Растроганный, я принял крест из рук царя и тут же приложил его к своим губам, но затем принужден был вложить его обратно в футляр, так как на моем кителе не имелось соответствующей петлички, чтобы надеть только что пожалованный крест. Но когда я вернулся в соседний вагон-столовую, великий князь, по-видимому, знавший о том, для чего государь звал меня к себе, быстро и радостно направился мне навстречу с приветствием и тут же дрожащими руками стал мне булавкой прикалывать на грудь полученную высокую награду.
Генерал Янушкевич, находившийся при этой сцене и награжденный еще до обеда тем же крестом, что и я, пожимая мне руку, громко сказал:
— Теперь и я свой крест буду носить спокойно!
Набрасывая предыдущие строки, я припомнил одну пустую, но очень характерную сценку, ярко подчеркивающую степень завистливости и недоброжелательности, которой были окружены люди, самоотверженно работавшие в Ставке.
В начале 1915 г. совершенно неожиданно генерал Янушкевич и я были произведены не в очередь в чин генерала от инфантерии.
По поводу этого одна дама, семью которой я с молодых лет хорошо и давно знал, не постеснялась прошипеть в присутствии моей жены:
— Война, я думаю, окончится быстро, так как скоро не будет наград, которыми возможно будет награждать чинов Ставки!..
Как далеко было непонимание ею наших действительных настроений.
Этой даме пришлось, однако, утешиться. Война затянулась надолго, и ее мужу была предоставлена возможность достигнуть тех же степеней отличия, каких достиг и я…
АЛИСА ГЕССЕНСКАЯ — ИМПЕРАТРИЦА ВСЕРОССИЙСКАЯ И ЦЕСАРЕВИЧ АЛЕКСЕЙ
Император Николай II был женат на принцессе Алисе Гессенской, родившейся позднее его всего на четыре года.
Приезд ее в Россию в качестве невесты наследника совпал с серьезною болезнью императора Александра III, преждевременно сведшей его в могилу. Можно встретиться с различной оценкой этого монарха и его внутренней политики, но нельзя не признать, что период его царствования совпал с временем необыкновенного подъема сил и могущества России в глазах всего мира. Фигура колосса — монарха — являлась импонирующей и внутри страны, и к ней невольно тянулись сердца многих и многих русских людей.
Наступивший со смертью императора Александра III траур покрыл собою день свадьбы молодого императора Николая II, и в унылое осеннее время взошел на российский престол вместе с супругом его молодая жена императрица Александра Федоровна. Но и дальнейшее пребывание последней в России страшно связалось с рядом таких печальных событий, которые в глазах суеверных людей могли создать впечатление накликанных несчастий, привезенных в Россию немецкой принцессой. Ходынская катастрофа[140], погубившая в дни празднования коронации несколько тысяч народа; долгое ожидание появления на свет наследника, которому предшествовало рождение четырех дочерей; унижения японской войны; народные волнения, последовавшие за этой войной; неизлечимая болезнь все того же единственного сына, цесаревича Алексея, о которой я скажу несколько слов дальше, и, наконец, общеевропейский кризис, вылившийся в мировую войну, в течение которой на долю России выпало также немало тяжелых испытаний…