Конец света: первые итоги

В яростном споре, сотрясающем стены пивного ресторана «Липп» (что в основе — самообман или воображение), любители холодной баранины с фасолью если и приходят к согласию, то только по поводу Эшноза. Несмотря на то что роман написан от первого лица, его автобиографическая природа вызывает у нас сильные сомнения. История изобилует вымышленными деталями, но я не дал бы руку на отсечение, утверждая, что они на сто процентов выдуманы. Эшноз с легкостью преодолевает устаревшие контроверзы (известные аж со времен Жан-Жака Руссо); он видит сны о реальности и сомневается в силе воображения; размытостью контуров и отстраненностью он напоминает Модиано, но Модиано, свободного от ностальгической тоски и более современного. Одним словом, это Модиано эпохи постмодерна.

Одним январским утром живущий в Париже Феликс Феррер покидает жену и перебирается к любовнице — высокой брюнетке Лоранс (с «высокими блондинками» Эшноз нас уже знакомил в 1995-м). Полгода спустя он садится в самолет до Монреаля, затем — в автобус до Квебека, наконец — на корабль до Северного полюса. Он бросает свою жизнь парижского галериста в поисках сокровища, в 1957 году вмерзшего в паковые льды. Он его найдет. Его у него украдут. С ним случится сердечный приступ. Стоп. Пора прикусить язык, не то сейчас проболтаюсь, чем там все кончится.

Ключевое слово для описания этой книги — умолчания. Мне в равной мере нравится то, что в ней есть, и то, чего в ней нет. Эшноз продвигается вперед короткими главами, вдохновенными и смешными; чтобы достичь вершин мастерства, ему понадобилось девять романов. Писательский труд — это тоже ремесло, которому надо учиться, как учатся на сапожника или слесаря. Эшноз тасует парижские и арктические кадры, перескакивает от ледяного постмодернизма к полярной шерсти, от черного юмора к «Белому клыку» и наоборот. Сдвинутый антигерой всех его романов превратился в нелепого бедолагу соблазнителя, которого ничто не трогает, но все раздражает, помимо воли втянутого в подпольную торговлю заполярными древностями. Для описания существования, не поддающегося контролю, Эшноз использует очень точный язык. Он находит единственно верное слово, чтобы выразить невыразимое. Рассказчик отправляется на поиски айсберга? Это был айсберг Хемингуэя.

//- Биография Жана Эшноза — //

Жан Эшноз родился 26 декабря 1947 года в Оранже, департамент Воклюз. Живет в Бют-Шомоне. В своих произведениях часто рассказывает историю человека, который вроде бы уходит, но на самом деле не уходит: «Я ухожу» («Je m’en vais», Гонкуровская премия 1999 года), «Год» («Un an»), а также «Высокие блондинки» («Les Grandes Blondes», Ноябрьская премия 1995 года); персонажи этого романа — Сальвадор, Бельяр — восемь лет спустя снова появляются в романе «За фортепиано» («Au piano»). За роман «Чероки» («Cherokee») в 1983-м получил премию Медичи. Жан Эшноз — писатель скромный, хотя в нем нет ничего от смешной жеманницы. В 2001 году он опубликовал биографию Жерома Лендона, отдав взволнованную дань уважения своему издателю — человеку, любившему запятые («Жером Лендон», издательство «Minuit»). Писатель второго плана, мастер смеховой эквилибристики, он доказал нам, что при желании легко способен вышибить у читателя слезу. Затем он выступил с трилогией вымышленных биографий Мориса Равеля, Эмиля Затопека и Николы Теслы («Равель», «Ravel»; 2006; «Бег», «Courir», 2008; «Молнии», «Des éclairs», 2010). Интересно, что он пишет сейчас? Это ведь тоже свидетельство таланта — сделать так, чтобы твою следующую книгу ждали с нетерпением.

Номер 37. Филип Рот. Обыкновенный человек (2006)

Эта сатира — попытка набросать портрет обыкновенного человека («Everyman»). Кто такой нормальный человек? Тот, кто всю свою жизнь вынужден приспосабливаться. Примирять противоречия. Разрешать парадоксы. Человек — создание хрупкое, вечно его терзают беспокойства: нежные груди, влажные промежности, томные взгляды, гибкие спины, упругие ягодицы. Мешает ли человеку стремление к наслаждению любить? Жестокий и лаконичный, этот роман относится к числу моих любимых у Филипа Рота; его краткость делает читателя свободным (так же, как в «Обмане» или «Умирающем животном»). Эти маленькие романы, блестяще простые, не нравятся поклонникам великого писателя из Ньюарка и автора «Людского клейма» и «Американской пасторали». А ведь все это — один и тот же проект: и Коулман Силк из «Людского клейма», и Левов из «Пасторали», они оба те самые everymen, вынужденные столкнуться с жизненными разочарованиями. Плюсы «краткого» Рота — это смех и эффективность воздействия, сопоставимая с силой кулачного удара. Его «толстые» романы кажутся более разбавленными, а иногда даже складывается впечатление, что они неоправданно затянуты (особенно «Заговор против Америки» и «Призрак уходит»). Накануне 80-летия он больше не может позволить себе ходить вокруг да около. Ну и конечно, сознаюсь: я ленивый читатель. Я люблю книги объемом до 152 страниц. Иными словами, сытному второму блюду предпочитаю десерт.

Быть «обыкновенным человеком» трудно. Книга начинается с похорон героя — безропотного рекламщика, горячо любившего свою дочь Нэнси, изменявшего всем своим женам и скончавшегося от долгой и мучительной болезни. Какой грустный реквием… Кроме того, Рот приводит цитату из душераздирающего стихотворения Китса («Где седина касается волос, / Где юность иссыхает от невзгод» [77] ), словно предупреждая нас: жизнь — увлекательное приключение с плохим концом, завершающееся в тиши больницы. Вот «обыкновенный человек», мечтавший о карьере художника и ставший преуспевающим рекламным дизайнером, задавившим в себе живописца, — все мы таких видали. «Его окружали тела, рожденные жить и умирать по правилам, установленным другими телами, жившими и умершими до них». В тональности Рота все больше преобладают серьезность и безнадежность. Что это, новая разновидность Уэльбека? Да ничего подобного. Критики настойчиво подчеркивали патологически нездоровый пафос романа, с чем я категорически не согласен. Для Рота рассуждения о смерти — не более чем способ вознести хвалу жизни. В самом начале книги вторая жена «обыкновенного человека» с грустью произносит на его похоронах: «Вспоминая о нем, я все время вижу, как он плавает в заливе». Тон задан: «РЕБЯТА, ПОЛЬЗУЙТЕСЬ МОМЕНТОМ». «Надо держаться и принимать жизнь такой, какая она есть». Вы только что перенесли операцию на сердце, в котором теперь пять штук шунтов? Трахните медсестру! Спите с бабами, хватайтесь за любую возможность и не давайте себе передышки — это единственное, о чем вам не придется жалеть! (Еще в «Людском клейме» профессор Коулман Силк в свой 71 год трахался с замужней 34-летней женщиной.) Забудем клише: Филип Рот — отнюдь не еврейский писатель, доведенный до невроза Нью-Джерси; он — ученик издателя Хью Хефнера.

77

Пер. Е. Витковского

Я долго размышлял над тем, почему Рот, несмотря на все свои недостатки (чрезмерное внимание к деталям, психологическая усложненность, неровная манера повествования), стоит выше своих собратьев-писателей. Почему после отвращения, вызванного «Театром Шаббата», я с такой радостью проглотил его «Обыкновенного человека»? Точно не из-за юмора — сегодня каждый кому не лень пытается хохмить. И не из-за реализма, потому что этого слишком мало. Потом я догадался. Из-за его ума. У Рота каждая страница блещет умом. Глупость рядом с ним кажется пятном.

//- Биография Филипа Рота — //

Филип Рот давным-давно заслужил Нобелевскую премию, так что, думаю, ждать ему осталось недолго. Он родился в 1933 году в зажиточной семье и рос в еврейском квартале Ньюарка. Начиная с написанного в 1959 году романа «Прощай, Коламбус» («Goodbye, Columbus») Филип Рот выступает критиком новой еврейской буржуазии. Развивая идеи Беллоу, в 1969-м он публикует скандальный роман «Случай Портного» («Portnoy’s Complaint»), герой которого, сексуально озабоченный еврей, рассказывает психоаналитику о своей матери. Затем он создал Натана Цукермана — свое alter ego. Впервые этот персонаж появляется в романе «Призрак писателя» («The Ghost Writer», 1979), после чего мы встречаем его в романах «Освобожденный Цукерман» («Zuckerman Unbound», 1981), «Урок анатомии» («The Anatomy Lesson», 1983), «Пражская оргия» («The Prague Orgy», 1985), «Другая жизнь» («Counterlife», 1986), а также в трилогии «Американская пастораль» («American Pastoral»), «Мой муж — коммунист» («Married a Communist») и «Людское клеймо» («The Human Stain»). В промежутке он поведал нам о смерти своего отца («Наследие», «Patrimony: a True Story», 1991) и о честном лгуне («Операция „Шейлок“», «Operation Shylock», 1993), а также воссоздал подобие постаревшего Портного в «Театре Шаббата» («Sabbath’s Theater», 1995). Кто самый великий из ныне живущих американских писателей? Подражая Андре Жиду, высказавшемуся в адрес Виктора Гюго, я мог бы заявить: «К сожалению, это Филип Рот!»

Номер 36. Виржини Депант. Миленькие штучки (1998)

Виржини Депант обладает мощнейшей энергетикой, сметающей все на своем пути. Где она берет этот синтаксис, от которого у читателя возникает стойкое ощущение, что его запихнули в гигантскую стиральную машину, включенную на отжим, или переселили в шкуру помешанного итальянского велосипедиста? Фразы без глагола. Фразы, начинающиеся с глагола в настоящем времени. Ошметки эпитетов. Ни одного лишнего слова. Вот так. Бабах! И ничего больше. И пусть читатель сам заполняет пустоты. Пиши как думаешь. Кэшем. Черт возьми, что со мной? Это влияние Виржини Депант на мой собственный стиль, обычно переусложненный. В «Миленьких штучках» персонажи носят не обувь, а «шузы». А когда их донимают по пустякам, говорят, что им это все «фиолетово». Вот несколько примеров того, что вытворяет Виржини Депант с нашим священным языком: «Жара. Что ни надень, все лишнее»; «Хреново до мозга костей, потому что не можешь стать такой, как тебе надо»; «Большинство из них прикинутые обесцвеченные пропирсенные утатушенные беззубые изрубцованные и высоко окаблученные». Что это, клиповая литература? Нет, я сказал бы, что это написано преемницей Филиппа Джиана, следовательно, Бака, следовательно, Фанте. Они переложили свой вокабулярий на ритмы джаза; Депант превратила наш общий язык в композицию в стиле жесткого рок-н-ролла. Не так уж много книг способны похвастать подобным модернизмом оригинальностью сегодняшнедневностью (ой, вот они, последствия заражения). Депант готова нести любые риски — изображать из себя полуграмотную невежду или вдруг скатиться в «ложный fashion», — ничто ее не пугает. Она пишет так, словно ей нечего терять; она использует современные слова — жаргон, новояз, искаженные англицизмы — для выражения духа своего времени. Благодаря ей французский остается живым языком.

Молодежь не читает книг, потому что литература проигрывает в соперничестве с кино. Сколько еще раз нужно это повторять? Книга не должна говорить как книга. Виржини Депант одну за другой нанизывает визуальные сцены, ее антигероини не разглагольствуют, а действуют. Никакой психологии а-ля Мориак, только поступки — бескорыстные (спасибо Жиду и Камю) и корыстные (thank you Хемингуэю и Эллису). В «Миленьких штучках» меньше крутой жести и порнографии, чем в ее предыдущих романах, но идея остается прежней: написать такую книгу, по сравнению с которой кино покажется чем-то устаревшим. Книгу, способную бросить вызов американским горкам.

«Трахни меня» — это ее «Тельма и Луиза»; «Дрессированные сучки» — ее «Ночи в стиле буги»; «Миленькие штучки» — ее версия «Все о Еве» Манкевича [78] . Клодина мечтает прославиться, но ее сестра Полина поет лучше, чем она. Как все сестры-близнецы, они, если не брать в расчет внешность, совершенно не похожи друг на друга. Клодина — из тех, кого называют телками. Размалеванная, она носит розовые платья в тон лаку на ногтях, не любит никого, кроме себя, следовательно, спит с кем попало. Полина более блеклая и невыразительная; она влюблена в Себастьена, отбывающего тюремный срок. Клодина покоряет публику на концертах, зато о Полине пишут в журналах. К несчастью, миленькие штучки всегда превращаются в свою противоположность. Клодина на самом деле не такая бесчувственная, какой хочет казаться. Она кончает с собой, и Полине приходится занять ее место. Примеряя на себя ее жизнь, она становится гораздо хуже сестры. Страницы, посвященные описанию ее превращения в Офелию Уинтер, стоят всех эпизодов с оборотнями из самых крутых ужастиков вместе взятых.

78

 «Тельма и Луиза» — культовый среди феминисток фильм американского режиссера Ридли Скотта; «Ночи в стиле буги» — фильм Пола Т. Андерсона о молодом порноактере; «Все о Еве» — фильм Джозефа Л. Манкевича о стареющей звезде Бродвея и молодой авантюристке