Конец вечной мерзлоты
Шрифт:
Сооне ходил по Ново-Мариинску именинником: мало того что центр Чукотского уезда снабдил японский пароход, но он еще и привез жену начальника уезда.
Простая на вид, полноватая женщина сошла на берег с кунгаса, и Громов, шагнув навстречу, широко обнял ее, крепко прижал к себе и впился поцелуем в губы. У нее было обиженное, серое, словно вылепленное из глины лицо, и Милюнэ удивлялась, что нашел в ней хорошего этот здоровенный тангитан, от которого даже на большом расстоянии пахло дурной веселящей водой.
Тренев сказал дома:
— Этот мужлан недолго продержится здесь. И вообще — я не верю в Колчака…
Это было неожиданно, потому что некоторое время
— Колчак и все эти Громовы — лишь средство вернуть России царя, — сказал в заключение Тренев.
Он больше не ходил в уездное правление и весьма решительно отклонил приглашение Громова явиться на пирушку, устраиваемую по поводу приезда жены. Он лег в постель, и Агриппина Зиновьевна положила ему на лоб смоченное уксусом полотенце. Этот запах для Милюнэ всегда связывался с пельменями, да и весь укутанный белыми простынями, с белым полотенцем на голове Иван Архипович походил на большую пельменину.
На рейде стоял пароход, собираясь отправляться в обратный путь к теплым морям.
А на вершинах Золотого хребта уже выпал снег.
В траве созрела красная морошка, и Милюнэ ссыпала горсть за горстью в кожаный туесок. Иногда на склонах кочек, обращенных в южную сторону, попадалась голубика, а шикши было столько, что быстро чернели руки и подошвы торбасов покрывались ягодным соком.
Так она дошла до озерка и остановилась в изумлении: голый тангитан стоял по пояс в воде. Сначала она подумала, что кто-то из покойников вышел искупаться, — о таком говорили местные чукчи, которые слышали по ночам в ненастную погоду вой и скрежет на кладбище. Вглядевшись, она узнала. Это был тот самый молоденький тангитан — Булатов. Он плескался в воде, приседал и фыркал, как морж. Разинув рот от изумления, Милюнэ так и застыла. Но еще больше поразилась она, когда Булатов дошел до самой глубины и поплыл! Милюнэ знала, что есть тангитаны, которые плавают не хуже моржей, но еще никогда не видела! Это оказалось чистейшей правдой — Булатов рассекал воду склоненной набок головой, взметывая руки, словно ласты!
Милюнэ и не заметила, как она подошла к самой воде и остановилась, поставив у ног ведро.
Тангитан доплыл до другого берега, повернул обратно и заметил Милюнэ.
Он, видимо, не ожидал увидеть здесь человека и встал на дно.
Она успокоилась и с любопытством ожидала, что будет дальше. Парень стоял в воде. Похоже было, что он замерз, но вылезать из студеной воды не торопился.
— Уходи отсюда! — услышала Милюнэ.
В голосе было больше просьбы, чем приказания.
И тут Милюнэ поняла, что тангитан стесняется.
Это было ново и неожиданно. Те голые, которых Милюнэ видела в хозяйской бане, нисколько ее не стеснялись.
Милюнэ в изумлении повернулась и ушла.
Она шла, вспоминая смущенное лицо голого тангитана, стоящего по пояс в холодной воде тундрового озера.
Вдруг она вспомнила об оставленном на берегу озера ведре и повернула обратно.
Булатов шел навстречу, осторожно неся в руке полное ведро.
Милюнэ подошла и протянула руку, сказав:
— Спасибо.
— Ничего, я понесу, — сказал Булатов.
Милюнэ в удивлении подняла глаза: как, он хочет нести полное ведро воды, которое должна принести она, служанка Милюнэ?
Милюнэ спросила:
— А что ты делал в озере?
— Купался.
— Зачем?
— Грязь с себя смывал, — ответил Булатов. — Скоро уезжать, а бани в Ново-Мариинске нет.
— Сказал бы мне, я бы помыла тебя.
— Как это? — опять не понял Булатов.
— Я к этому делу привычная, — призналась
Милюнэ. — Уж чего-чего, а тангитанов мыть научилась.— Где же ты мыла этих самых… и кто они такие?
— Такие, как ты, — ответила Милюнэ. — Своего хозяина мыла, Ивана Архипыча, его жену, торговца Грушецкого.
— Да? — как-то неопределенно протянул Булатов, и Милюнэ поняла, что ему неприятно об этом слышать.
— Давай теперь мне ведро, — попросила Милюнэ.
— Ничего, мне не тяжело.
— Все равно давай.
Булатов снова поставил ведро на землю.
Милюнэ тоже смотрела в эти желтоватые, словно отразившие тундру глаза, и они притягивали ее все ближе и ближе. Она почувствовала на плечах его сильные, тяжелые, будто железные руки, и какая-то посторонняя сила толкнула ее в объятия. Она ощутила его губы на своих губах, сухие, горячие. Что же это такое?
Милюнэ открыла глаза и посмотрела в широко раскрытые желтоватые глаза Булатова, на бледно-голубое небо. Вот оно, это женское счастье, — сладость через острую боль и большое-большое сердце, полное горячей, вскипающей крови.
Булатов лежал на траве лицом вверх и с закрытыми глазами прошептал:
— Как же так это случилось?
— Случилось, — эхом отозвалась Милюнэ. — Хорошо случилось… Теперь можешь уезжать.
Булатов в испуге сел.
— Как уезжать?
— Теперь у меня будет воспоминание, — прошептала Милюнэ. — А то ведь у меня ничего не было… Ничего…
— Какое воспоминание? — не понимал Булатов. — Что ты говоришь?
— Тангитаны никогда не бывают вместе с чукчанками…
Милюнэ казалось, что весь Ново-Мариинск смотрит, как она идет рядом с тангитаном, несущим ведро с озерной чистой водой.
Булатов вошел в домик и с порога сказал:
— Я остаюсь.
Глава вторая
Народные управления колчаковцами были упразднены. На их место назначили управляющих уездами и старост, то есть была полностью восстановлена система управления Чукоткой, существовавшая в период царского самодержавия.
Агриппина Зиновьевна не могла нарадоваться на свою служанку: она приносила чистую пресную воду не только для чая, но и для стирки белого белья.
Александр Булатов обычно ожидал Милюнэ за кладбищем, читая скорбную летопись истории крайнего Северо-Востока. Буквы были вырезаны глубоко в дереве, и снежные пурги и летние дожди только округлили и отполировали их очертания.
Каждый раз, глядя в глаза Милюнэ, в ее лицо, Булатов чувствовал, как у него закипают слезы.
Милюнэ все же удалось уговорить Булатова отдавать ей ведра, когда они приближались к домам Ново-Мариинска. Булатов смастерил для Милюнэ коромысло, и она несла ведра, покачиваясь стройным телом, медленно, стараясь не расплескать ни одной капельки драгоценной прозрачной воды.
Перемену в настроении Милюнэ первой заметила проницательная Агриппина Зиновьевна. Служанка уходила надолго, а возвращаясь, не скрывала своей радости.
Милюнэ напевала песни, услышанные в этом доме:
Дышала ночь восторгом сладострастья…Агриппина Зиновьевна прислушалась, обменялась взглядом с мужем и вышла на кухню.
— Машенька, а ты понимаешь, что ты поешь? — осторожно спросила она служанку.
— Понимаю, конечно, — уверенно ответила Милюнэ. — Дышала ночь…