Конец вечной мерзлоты

Тымнэро глотнул, и огненный поток понесся по всем жилам, высвобождая настоящего Тымнэро, снимая с него оцепенение. Глухо крякнув, выпил и Анемподист Парфентьев. Струков налил еще, пополоскал, обмывая ковш, и выплеснул на пол.

«Брезгует», — безразлично подумал Тымнэро.

Струков выпил, вытер усы и поставил недопитую бутылку на земляной пол.

— Скажи ему, — обратился он к Анемподисту Парфентьеву, — чтобы молчал, дикарь, чтобы язык проглотил и насчет того, что видел сегодня, никому не говорил!

Струков встал и, низко пригнувшись, вышел из яранги.

Парфентьев посмотрел на Тымнэро и поднял бутылку.

— Ну что, мольч, допьем?

Однако весть о расстреле шахтеров на следующий день распространилась по всему Ново-Мариинску.

Милюнэ по дороге на новую службу в уездное правление зашла к Треневым, и Агриппина Зиновьевна встретила ее вопросом:

— Говорят, Тымнэро участвовал в расстреле шахтеров?

Милюнэ еще ничего не знала и, удивившись вопросу, ответила:

— Этого никак не может быть! Тымнэро совсем не такой человек!

— Но ведь могли заставить, — предположил Иван Архипович.

На крыльце уездного правления топтался в ожидании Громова новый начальник радиостанции Учватов, заменивший Асаевича.

Разом пришли Громов и Струков.

Милюнэ принялась убирать — подметать, вытирать пыль. Растопила две печи. Они топились со стороны коридора, и Кулиновский заранее приготовил растопку и уголь. Когда пламя занялось и загудело в высоких печах, обитых железом, Учватов решился войти в кабинет.

— Войдите! — крикнул Громов.

Струков с Громовым сидели друг перед другом. Между ними стояла бутылка водки и один стакан.

Учватов покосился на стол и молча начал вынимать телеграммы из портфеля.

Громов брал одну за другой телеграммы и отшвыривал от себя, ругаясь:

— Где телеграммы о падении Советской республики? Где сообщение о победах Колчака?

— Таковых не поступало, ваше благородие, — испуганно докладывал Учватов.

Милюнэ несколько раз заходила в кабинет: оба тангитанских начальника играли в шашки, изредка прикладываясь к бутылке. Они о чем-то тихо переговаривались. Кулиновский успел ей рассказать, что слухи о расстреле шахтеров — чистая правда: милиционеры сами рассказали обо всем.

Сергей Евстафьевич Безруков вел заседание подпольного революционного комитета.

— Товарищи! Тот, кто сегодня нас призывает к немедленному выступлению, не отдает себе отчета в сложности обстановки. Расстреляли двух шахтеров. Невинных. А они могли стать нашими товарищами по борьбе. Враг насторожен. Давайте трезво рассмотрим обстановку и прикинем наши силы. Формирование боевых групп идет медленно. Тут есть свои трудности — мелкобуржуазная прослойка в Ново-Мариинске очень велика. Здесь что ни тангитан, если пользоваться терминологией Машеньки, то владелец какого-нибудь крохотного дела. В таких условиях выявить сочувствующих Советам чрезвычайно трудно. Местное население находится в таком положении, что требуется долгая и кропотливая разъяснительная работа, чтобы они поняли цели и задачи пролетарской революции…

— С другой стороны, — вступил в разговор Дмитрий Мартынович, — я знаю по опыту: наша подпольная группа по мере роста будет подвергаться все большей опасности раскрытия. Разведка у Громова, прямо скажу, никудышная, но обольщаться не следует. Рано или поздно он нащупает.

— И что же ты предлагаешь? — спросил Безруков.

— Честно говоря, у меня предложений конкретных пока не имеется, — ответил Хваан и как-то виновато улыбнулся.

— Насчет местного населения, — заговорил Михаил Куркутский, — вы, может быть, и правы. Но тут надо учитывать вот что: в Ново-Мариинске живет самая забитая и нищая часть чукотского населения. Сюда пришли те, которые потеряли не только оленей, но большую часть своей гордости.

— Но и нашим товарищам в центре нисколько не легче, — сказал Хваан. — Поэтому будем вместе искать выход из положения. Когда можно поднять восстание? Во всяком случае, не раньше того, как мы выясним положение на угольных копях и создадим там боевую группу.

— Когда замерзает Анадырский лиман? — спросил Безруков Куркутского.

— В начале декабря лиман должен твердо стать, — не очень уверенно ответил Куркутский.

— Тебе поручается проследить за этим, — сказал Безруков. — А теперь послушаем командиров боевых групп.

Первым говорил Николай Кулиновский. Кто бы увидел его теперь, не узнал бы услужливого, на вид даже глуповатого сторожа и истопника уездного правления.

Сидящий у окна Александр Булатов предупредил:

— Маша идет!

— Спокойно! — сказал Безруков. — Выходите по одному. Без суеты…

Не успели, однако, выйти все, как в комнату влетела запыхавшаяся Милюнэ.

— Они сюда идут!

— Кто они? — встревоженно спросил Безруков.

— Громов и Струков…

— Так! Все уходят! Быстро!

Булатов взял за руку Милюнэ и почти силой увел ее берегом лимана домой.

Милюнэ едва поспевала за Булатом.

— А что с ними будет? А? Я боюсь за них…

Булатов затащил Милюнэ в комнату и, едва переведя дыхание, спросил:

— Что случилось? Кто-нибудь приходил? Что-нибудь говорил?

— О, Булат, ты столько у меня спросил, мне трудно сразу ответить, — простонала Милюнэ.

— Говори!

— Я услышала, — принялась сбивчиво рассказывать Милюнэ, — говорит Струков Громову: скучно нам тут сидеть да водку лакать и в шашки играть… Пойдем-ка к кому-нибудь в гости… Перебрали почти всех, а потом вдруг Струков говорит: давай-ка к Безрукову сходим. Ну, вот и собрались, а я на всякий случай решила предупредить.

— Ты молодец, Машенька! — со вздохом облегчения произнес Булатов и поцеловал Милюнэ.

Когда Громов и Струков вежливо постучались в дверь, они тут же услышали дружное:

— Войдите!

В комнате при свете керосиновой лампы за шахматной доской сидели Безруков и Хваан.

— Здравствуйте, господа! — громко поздоровались вошедшие, испытующе оглядывая обстановку.

— Видишь, — кивнул на шахматную доску Громов, — вон как интеллигенция развлекается. А ты все — шашки да шашки. В шахматы надо учиться играть, господин Струков!

— Слушаюсь, ваше благородие! — вытянулся Струков. — Будем стараться.

— Садитесь, — радушно пригласил гостей Безруков, — сейчас чаек поставим…

Громов, прихлебывая чай, с какой-то пытливой насмешливостью посматривал на Безрукова.

Сергей Евстафьевич старался не показывать своего беспокойства.

— Послушайте, господа, — вкрадчиво заговорил Громов, — уж лучше сразу признайтесь… Поверьте мне, за свою жизнь я и не таких повидал.

Дмитрий Мартынович шевельнулся, но Безруков метнул на него взгляд, остановив.