Конгрегация. Гексалогия

Центр комнаты занимала каменная плита с выбитыми в ней петлями, в которых весьма недвусмысленно укрепились четыре ремня.

– Subitum est,[235] – ухмыльнулся князь-епископ, перехватив его взгляд, устремленный на жертвенник; Курт сжал пальцы Маргарет на своей руке, отступив чуть в сторону от слишком близко стоящего солдата. – Пес лающий; неплохая замена агнца кроткого.

Подумать о том, как повести себя, о том, что подобные подозрения до сего мгновения его, в сущности, и не покидали, Курт не успел – стоящий позади князь-епископа солдат коротко замахнулся и крепко, точно стукнул святого отца по макушке.

– Он знал, что на моем ритуале должна быть жертва, – услышал он голос Маргарет рядом – точно издалека, из тумана над ночной рекой; он стоял неподвижно, глядя на распростертое в беспамятстве брюзглое тело на каменном полу. – Если бы я не направила его внимание на кого-то другого, возникло бы множество ненужных препон.

– Понимаю.

Голос прозвучал несколько сухо, и Маргарет вздохнула, ничего, однако, не сказав, лишь снова сжала пальцы на его руке. Не проговорил ни слова, к удивлению, и герцог – просто метнул в их сторону ледяной взгляд и обернулся к телохранителям, деловито пристраивавшим бесчувственное тело на каменную плиту.

– Здесь не видно луны, – чтобы сменить тему и забить хоть чем-то не нужные сейчас мысли, заметил Курт, глядя, как солдаты в четыре руки полосуют одежду святого отца, раскрывая окружающему миру волосатый белый живот, похожий на заплесневевший студень. – Как ты узн аешь, что настало нужное время?

– Я узнаю, – уверенно и просто отозвалась Маргарет. – Я уже ощущаю ее, и минуту, когда все должно свершиться, я просто почувствую.

Ее последние слова словно потонули в вязком, пропитанном благовониями воздухе, и по спине вновь пробежал холод, точно кто-то в жаркой комнате распахнул два окна, дав волю ветру – ледяному, пронизывающему. На миг в голове помутнело, и пальцы непроизвольно стиснулись в кулаки…

Когда наваждение ушло, Курт сказать не мог – через миг ли, через минуту или, быть может, больше; встряхнув головой, он выпустил руку Маргарет, отступив и глядя на неведомо откуда возникшего человека в простой, похожей на монашескую, одежде с глубоко надвинутым капюшоном – тот сидел на одном из стульев у противоположной стены, сидел спокойно, безучастно, будто был там всегда, с того мгновения, как присутствующие здесь люди вошли в эту каменную комнату под землей.

– Как вы… – начал Курт и осекся, прерванный тихим и каким-то равнодушным смехом.

– Subitum est, как сказал несчастный святой отец, – отозвался тот, поднимаясь; теперь стали различимы руки – немолодые руки видавшего жизнь человека, изборожденные глубокими морщинами и пятнами. – Вы все же пришли, ваше сиятельство?

Герцог хмыкнул, стараясь держаться невозмутимо, однако замешательства и некоторой опаски в его лице не увидеть было нельзя.

– Я привык контролировать свои вложения, – сказал он твердо. – Если бы не эта привычка, я бы давно разорился; здесь же, в настоящей обстановке, вложение связуется со слишком большими рисками, а я себе этого позволить не могу. К прочему, присутствие здесь некоей личности развеяло бы последние сомнения, если б таковые имелись, относительно необходимости моего личного присутствия.

– Надеюсь, – мягкий, тихий шепот был похож на тонкую иглу, все глубже погружающуюся в спину – до самого сердца; герцог поежился, – что вашего благоразумия достанет для того, чтобы отложить на более подобающее время все то, чему здесь и теперь не место.

– Я лишь хочу держать под надзором то, в чем заинтересован, – отозвался фон Аусхазен, отведя взгляд, и капюшон молча кивнул, обратившись теперь уже к Курту; он пожал плечами.

– У меня нет повода затевать свару.

– Хорошо. – Морщинистая рука чуть приподнялась, поманив за собою, и требовательный шепот произнес: – Идем, Маргарет. Пора.

– Стой, куда? – растерянно переспросил Курт, перехватив ее за руку; та остановилась, обернувшись, и легко коснулась губами его щеки.

– Я должна подготовиться, – пояснила Маргарет с улыбкой. – Ничего не бойся, все как надо.

– Ты уходишь?

– Я вернусь через несколько минут, – заверила она; обернувшись на вновь застывшую, как камень, фигуру, похожую на бесплотную серую тень, она понизила голос до едва слышного шепота, приблизив губы к самому уху. – Я рада, что ты будешь здесь. Что ты будешь со мной сегодня. Для меня это много значит.

– Да, – таким же чуть различимым шепотом откликнулся Курт. – Для меня тоже.

– Пора, – выдохнула Маргарет, с усилием, почти рывком, высвободив руку, и, не оборачиваясь, исчезла в темноте единственного выхода из каменной комнаты.

В комнате осталась тишина, вновь все та же склепная, мертвая тишина; на себе Курт ощущал пристальный взгляд герцога, но на него не обернулся – он смотрел на каменную плиту с привязанным к ней человеком, прислушиваясь к себе и отмечая уже почти равнодушно, что в душе ничто не вздрагивает при мысли о том, что ждет его в скором времени. Князь-епископ сейчас вообще мало напоминал человека; на плите лежала растянутая для потрошения свинья, перекормленная, расплывшаяся…

– Поневоле задумаешься – а каково мое-то будущее; верно?

От голоса фон Аусхазена позади Курт вздрогнул и отступил чуть в сторону, обернувшись; тот усмехнулся.

– Вам не страшно, майстер инквизитор, вручать свое завтра взбалмошной ведьме, одолеваемой неутолимой жаждой власти?

– Подбиваете меня в панике бежать отсюда? – поинтересовался он сухо; герцог тихо засмеялся.

– Ну, что вы, майстер инквизитор, подобная слабость не в вашем характере… К тому же, дверь наружу заперта, да и пути назад вы сами не отыщете. Я лишь хотел заметить, в какую неспокойную жизнь вы войдете сегодняшней ночью. И не говорите мне, что сейчас, глядя на это, – узловатый крепкий палец в пыльной перчатке брезгливо качнулся в сторону неподвижного тела, – вы не думали о том, какая судьба ожидает вас самого. Молчите?.. Стало быть, я прав.

– К чему вы все это? – хмуро спросил Курт; герцог вздохнул.

– Женщины, майстер инквизитор, это все зло мира. А женщина, дорвавшаяся до силы, это приговор всему, в чем есть хоть крохотное зернышко здравого смысла. Невзирая на ваше довольно неразумное поведение, каковое можно извинить ввиду ваших лет, я о вас лучшего мнения, нежели вы сами. И знаю, что вы не можете не задуматься о будущем. Ведь вы знаете, что не в ее правилах оставлять свое прошлое в живых; малышка Гретхен сжигает все черновики до клочка. Я пока обезопасил себя тем, что без моих денег и связей ее существование станет несколько более… неудобным; что же касается вас, майстер инквизитор, то ваша необходимость в ее жизни зиждется на весьма шатком основании… И снова этот взгляд, – усмехнулся фон Аусхазен беззлобно. – Вам не терпится пустить мне кровь, юноша?

Курт промолчал, чувствуя, как щеки заливает бледность, и тот качнул головой, вновь разразившись вздохом.

– А напрасно. Наверняка у вас с Гретхен выстроен план избавления от моей персоны; в этом я даже не сомневаюсь. Однако же, задумайтесь над тем, насколько ненадежны ваши собственные вложения, майстер инквизитор. Когда ваше общество надоест ей – что с вами будет? Ведь не полагаете же вы, в самом деле, что ваша с нею восторженная страсть будет длиться вечно? Пусть чувства будут живы год, три, пять… Но после – всего, что вы сможете ей дать, ей станет мало. В лучшем случае вас перестанут замечать, в худшем… Вы знаете.