Конторщица

Жердий аж побелела от такой моей наглости и заорала как резанная:

— Ну вы посмотрите, что творится!

— Галя, сама лучше закрой, — сказала Лактюшкина. — Ты же видишь, она издевается над нами.

Окинув меня ненавидящим взглядом, Жердий пошла закрывать окно, демонстративно в одной туфле.

Я продолжала методично чертить столбики. Что приятно, голова от всего этого болеть перестала.

— Лидия Степановна, — нависла надо мной Лактюшкина. — Извольте объяснить свое возмутительное поведение!

— В каком смысле "возмутительное поведение"? — равнодушно удивилась я и перелистнула расчерченную страничку.

— На каком основании вы распоряжаетесь в кабинете? — сузила неряшливо обведенные синим карандашом глаза Лактюшкина, — в моем кабинете!

— Но мы же одну работу делаем, товарищи, — дружелюбно сказала я, аккуратно подтерла стирательной резинкой неровную линию и перелистнула прошлую страничку обратно, чтобы внимательно сравнить ширину столбиков с образцом. — Все для блага страны, как диктуют нам наши обязательства перед рабочими и крестьянами СССР. Согласны, Феодосия Васильевна?

Судя по вздувшимся венам на лбу и побагровевшему лицу Лактюшкина имела иную точку зрения.

Тем временем я вытащила из упаковки еще два листа и принялась неторопливо намазывать кромку клеем.

— Горшкова! — взорвалась, наконец, Лактюшкина. — Я с тобой разговариваю или со стенкой?!

Я посмотрела на стенку, затем — на Лактюшкину и пожала плечами:

— Наверное, со мной.

— Она издевается, — выдохнула Репетун, наблюдая за этой сценой с радостным злорадством.

— Какая наглость! — всплеснула руками Жердий, а Безелюк что-то там зловеще поддакнула, но я не расслышала.

Пока Лактюшкина хватала ртом воздух, я окинула быстрым взглядом кабинет: бабоньки находились в разной степени возмущения. Лишь одна Максимова участия в дискуссии не принимала и молча наблюдала, внимательно ловя каждое слово и взгляд.

Все с тобой ясно, девушка. В принципе, именно на тебя я и думала.

Тем временем Лактюшкина пришла в себя и, осознавая, что первый раунд позиционно проигран, и авторитет перед коллективом вот-вот может пошатнуться, кинулась на второй заход, чтобы одержать реванш.

Ее взгляд остановился на моей одежде и (бинго!), она моментально сагрилась:

— Горшкова! Что это ты нацепила?! У нас в таком виде на работу не ходят!

Я осмотрела себя и изобразила удивление на лице (не зря же я сегодня так тщательно подбирала прикид).

— Вырядилась тут как проститутка! — завизжала Лактюшкина. — Марш переодеваться! Сейчас же!

Очевидно от расстройства за такую вот оценку моего внешнего вида, я слишком сильно нажала на карандаш и грифель сломался. Покачав головой, я принялась искать в столе точилку. Затем стала точить, стараясь, чтобы стружка и грифельная пыль не попали ни на одежду, ни на склеенные листы.

— Горшкова! — рявкнула Лактюшкина.

Каюсь, увлеклась и забыла, что она стоит над головой с видом кипящего чайника.

Я вздохнула и отрицательно покачала головой:

— У меня очень много работы, Феодосия Васильевна. Нужно сделать новую штатку на все депо. Ходить туда-сюда некогда. Кроме того, а чем вам джинсы не нравятся? Удобная повседневная одежда рабочего класса.

Бабоньки загудели, Лактюшкина процедила нечто нелицеприятное, фыркнула и демонстративно ушла на свое место.

Краем глаза я заметила, как Максимова тихонечко выскользнула за дверь.

А теперь ждем-с…

Минут через пятнадцать заглянула Аллочка и велела мне срочно зайти к Ивану Аркадьевичу.

Джекпот!

Я сбежала по истертым ступенькам в уже привычный полуподвальчик.

В кроссовках бегать — сплошное удовольствие. Апельсиновые лоферы я угробила, причем капитально (сначала в мазуте, затем, вчера — добила в деревенской грязи). Поэтому пришлось надевать кроссовки. И само собой — под джинсы. Хотя, зачем я вру сама себе? Джинсы я одела с целью протроллить баб-с.

А теперь в результате следую к Ивану Аркадьевичу на разборку.

В кабинете было накурено, хоть топор вешай. Обычно Иван Аркадьевич себе такого не позволял. Да и вид у хозяина кабинета был, мягко говоря, "не очень": синяки под красными, в прожилках глазами, изрядно мятый костюм.

— Заходи, — устало сказал он и поморщился.

Я скромно вошла.

— Ну что ты мнешься? — взорвался Иван Аркадьевич, выдрал из блокнота листок, скомкал его и швырнул в корзину, — садись, давай, рассказывай!

— Иван Аркадьевич, что случилось?

— Ты мне тут зубы не заговаривай! — вызверился он, — на тебя жалоба за жалобой! Мне делать нечего, только твои бабские кикозы решать! Уволю к чертовой матери!

Он еще минут пять ругался и обличал меня на чем свет стоит. Я уже знала эту черту его характера и терпеливо ждала, пока он выпустит пар.

Наконец, хозяин кабинета иссяк и замолчал, хмуро уставившись на меня.

— Иван Аркадьевич, что случилось? — повторила я.

— Не твоего ума дело! — опять начал закипать Иван Аркадьевич.

— А вы расскажите то, что можно, — посоветовала я. — Вдруг что помогу.

— Ты…? — обидно расхохотался Иван Аркадьевич и стукнул кулаком по столу. — Что ты там можешь помочь? Ты хоть бы свои дела порешала, сплошная головная боль от тебя! Только и слышу — Горшкова — то, Горшкова — сё…

— А всё-таки, — если надо, я умела быть настойчивой, как японский мастиф.

Иван Аркадьевич умолк и подозрительно уставился на меня.

Я тоже молчала и спокойно смотрела на него.

Мы еще пару секунд поиграли в гляделки. Наконец, Иван Аркадьевич вздохнул и как-то мгновенно ссутулился:

— Да пишут тут на меня, — хмуро начал он, доставая портсигар. — Конкретно копают. Из Москвы комиссия скоро приедет. Проверять будут. Чую, в этот раз не отбиться.

— А что именно будут проверять? — спросила я. — Мы же можем успеть подготовиться. Ну хоть частично. Вы скажите, что именно помогать надо? И как скоро приедет комиссия?

— Да что тут поможешь, — отмахнулся он и закурил, выпуская клубы дыма. — Там, столько всего… начиная от кучи документов, у нас просто эти бумажки никогда не велись. Кто же знал, что так будет? И заканчивая разными мероприятиями. Сроку — примерно полторы недели, если не меньше.