Контракт на молчание

— Я похож на человека, не способного прожить ночь без сиделки?

— Девки твои доведут тебя до беды, — раздается раздраженный голос.

— Тебя забыл спросить…

Я отчаянно мотаю головой и отдираю ладонь от своего рта.

— Врача оставь, — требую. — Или уеду я, причем сейчас же. Ставлю свой контракт, ты меня не догонишь. Эперхарт, серьезно, я не шучу.

— Врач пусть останется, но сам уходи и обязательно заблокируй ворота.

Не дождавшись ответа, Эперхарт убирает телефон в карман и абсолютно довольный собой уточняет:

— Я сделал, как ты хотела?

— Д-да, — с подозрением отвечаю я.

— Тогда твоя очередь. Раздевайся до белья и вверх по лестнице. Туфли оставь.

Я вздрагиваю, представляя, как он будет смотреть снизу вверх на меня в одном кружевном комплекте, чулках и на каблуках.

— Я жду, — подгоняет.

У меня горит все лицо, шея и даже грудь от нарисованной картинки. Но я дергаю бант блузки на шее, расстегиваю пуговицы и бросаю ее прямо под ноги, а потом стягиваю с бедер и юбку и осторожно вышагиваю из нее. Я поднимаюсь по лестнице не быстро: ноги с каждым шагом слабеют, оступиться страшно. В пролете я не выдерживаю и оглядываюсь. Райан смотрит мне вслед темными от желания глазами.

Глава 10

Я лежу в настоящем гнезде из простыней, подушек и объятий Райана. В его же спальне. На удивление небольшой и уютной, к слову. Да, мне здесь уютно. И это последнее, чего я ждала от такого перенасыщенного событиями дня. Мне так хорошо, что плохо. Пора признать: я бесповоротно, безоглядно и совершенно неразумно влюбилась в человека, которого только что использовала. Что же со мной стало на этом странном острове?

Я внутренне сгораю от стыда, а внешне… внешне моя рука покоится на горячей мужской груди, которая вздымается уже не так часто, как пять минут назад. Я должна встать, разбить этот сладкий кокон, собрать на лестнице одежду, покинуть красивый дом и вернуться в свою жизнь. Ставшую очень некрасивой жизнь. И навсегда забыть, что случилось сегодня. Несмотря на то, что что-то изменилось. Несмотря на то, что сегодня впервые Райан сделал что-то лично для меня.

Как справиться, если мне впервые за долгое время хорошо и спокойно? Пусть несколько часов, но я ни с кем и ни за что не воевала. Это затишье перед самой настоящей бурей.

— Доктор точно остался в доме?

— Собираешься бежать? Ворота закрыты до утра.

— Ты прекрасно понимаешь, что у меня нет выбора. — И просто не могу удержаться от шпильки: — Ты, между прочим, на этом настаивал.

Я поднимаюсь и тяну за собой простынь, прикрываясь сама. Но таким образом получается, что обнажается Райан. Я стараюсь не смотреть, пока он не прикроется снова. Но он не прикрывается. Тогда я, поискав глазами и не найдя ничего лучше, сама кидаю ему на бедра подушку. От стыда и последовавшего смеха щеки горят.

— Где я могу принять душ?

В прошлый раз я хотела, чтобы Клинт сам догадался, и о чем-то он даже догадался. Теперь, когда я решилась рассказать, это будет неуважением. Такого никто не заслуживает. В глубине души, когда первый шок прошел, я поняла, что, возможно, отреагировала слишком бурно. Даже если Клинт более ревнивый человек, чем я думала, я провела с ним бок о бок четыре года и едва ли совсем его не знаю. Без объяснения причин разрыва он бы меня не отпустил, но принуждать меня остаться с ним он не станет. Не верю я в это.

Стоя под струями воды, я отчего-то все время жду, что Райан придет. Оглядываюсь, стираю влагу со стенок кабины. Клинт бы точно попытался напроситься, но Эперхарт даже не заглядывает. Я недостаточно знаю этого человека, чтобы понять, в повязке дело или в моем желании уехать. Уходишь? Ну и пошла вон.

Отмывшись с помощью парфюмерии Сибил — лишь бы не пахнуть мужскими отдушками, — я заворачиваюсь в чистое полотенце и заплетаю влажные волосы в косу. Одежда осталась где-то на лестнице, поэтому выбор у меня интересный: выйти в белье или в полотенце? Подумав, останавливаюсь на белье, потому что как ни крути, а переодеваться придется. Едва ли я выдержу ритуал облачения под пристальным взглядом Райана. Особенно после того, что было на лестнице. Запомню этот момент как самый сексуальный за всю мою скучную жизнь.

Думала, что найду Эперхарта в спальне, но открываю дверь и обнаруживаю, что осталась одна. Зато брошенные на лестнице вещи собраны и разложены по кровати в ожидании хозяйки, а рядом — сумка. Ну точно: пожалуйста, мисс Хадсон, вас никто здесь более не задерживает. У меня нет права обижаться за этот жест на Райана, но все равно больно.

Ходить по темному, опустевшему чужому дому в поисках хозяина не кажется мне блестящей идеей, поэтому я набираю его номер на телефоне.

— Я разблокировал ворота, ты можешь ехать, — отвечает он, едва сняв трубку.

Это все странно. Несколько секунд я просто не знаю, что сказать, кроме как:

— Спасибо… Райан.

И уезжаю. Поскольку ворота не могут быть сенсорными, значит, управляет ими Эперхарт — не доктор же, в самом деле. Или Райан соврал мне, что прислуга покинула дом.

* * *

На второй этаж дома я поднимаюсь на ватных ногах и далеко не с первого раза попадаю ключом в замочную скважину. Итак, сколько бы я ни искала себе оправданий, сколь бы виноват ни был Клинт, все это меркнет по сравнению с моими поступками. И по мою душу пришла расплата.

Дрейфую от мужчины к мужчине, безвольная, неспособная принять решение без посторонней помощи. И уже многие люди знают, какая я, а самое плохое, что знают не те люди. Не Клинт. А ведь касается это только его. И причины молчания все какие-то недостойные, меркантильные, призванные опять меня защитить. От чего защитить? Как бы ни было потом плохо, я все заслужила сполна. Все шепотки за спиной, невозможность оправдаться, одиночество, как у Сибил. Только, в отличие от нее, я не смогу спрятаться за спиной Эперхарта. Я не такая. Если мне предложат достойную работу в другом месте, я смогу уехать. А пока все очень плохо.

— Ну, здравствуй, любимая, — оказывается, Клинт слышал мою возню у двери и уже ждет. И выглядит он злым и измученным. — Надеюсь, у тебя наконец-то появилось время на то, чтобы поговорить со мной и объяснить, что все это значит.

— Да, Клинт. Давай поговорим, — говорю я.

Я хотела бы гордо сообщить, что мой голос звучит уверенно, что я могу заявить о случившемся со всем имеющимся достоинством и не выглядеть при этом жалкой, но… боюсь, именно так я и выгляжу. А как еще-то?

Надо просто решительно сказать, что все кончено и почему, разве нет? Но я наивно надеюсь, что могу сделать это чуть менее болезненно. По какой-то нелепой, неясной причине я не люблю его больше, но он по-прежнему мне дорог. И невыносима мысль, что я сейчас вскрою его на живую.