Контрольное обрезание

– ... и в частности, против еврейского народа, - добавила Голди.
– Вам пока незнакомо слово "холокост", а нам оно знакомо слишком... Вот посмотрите, полюбуйтесь на дело рук своих... Эзра, предъяви подсудимому обвинительные материалы.

Здоровяк достал из кармана и развернул веером глянцевые листы, сунул их под нос обвиняемому. Тот отстранился, близоруко сощурился, рассматривая фотографии, на которых были изображены горы наваленных трупов и бульдозеры, сваливавшие человеческое месиво в огромный ров; и что-то там еще было вовсе ужасное...

Для вегетарианского сознания Гитлера было невыносимым видеть такое количество мяса, как, впрочем, и костей. Его замутило.

– Что это?
– прохрипел он, отстраняясь еще дальше.

– Концлагеря, газовые камеры, массовые расстрелы, крематории, миллионы жертв...

Голос Голди дрогнул, у нее перехватило горло, слезы покатились по щекам. Она, однако, переборола себя, подняла пистолет, передернула затвор. Ее товарищи тоже достали оружие и привели его в готовность.

– Именем израильского народа...
– Объявил Натан Кассель.

Гитлер внезапно ослеп. Шок потряс его организм до основания, и накатила тьма. Будто вернулась болезнь, от которой он, казалось, вылечился навсегда. Глаза защипало как тогда на Ипре, когда в холодную осеннюю ночь с 13 на 14-е октября 1918 года, находясь на холме близ Варвика, он попал под многочасовой беглый обстрел газовыми снарядами, который вели англичане. На секунду пришла спасительная мысль: может быть, его послегоспитальная жизнь всего лишь галлюцинации, мучившие его беспрерывно, когда его глаза превращались в горячие уголья, - и он сейчас очнется на койке лазарета в Пазевальке. Откуда-то из темноты приблизится невидимая рука сестры милосердия и мягким теплом коснется щеки, и нежный голос произнесет: "Капрал* Гитлер, проснитесь, пожалуйте на процедуры". [* В те времена Гитлер еще имел звание капрала (здесь и далее прим. автора).]

Но отнюдь не ангельский голос слышался, а суровые слова приговора военно-полевого суда. Это было так нелепо, что лишь какие-то отрывки долетали до его ошеломленного сознания:

"Превентивный приговор... благодарное человечество... привести в исполнение немедленно".

В судорожной попытке спастись, он попытался их заговорить, применив свои очевидные медиальные способности, когда казалось, что его устами глаголет сам дьявол. Но его прервали, толкнули к стене.

И тут он вспомнил о своем автоматическом оружии, оттягивающем задний карман. Зная, что все равно не успеет его снять с предохранителя, дослать патрон в ствол и тем более выстрелить, он все же выхватил браунинг и навел его на едва видимые, словно тени, фигуры.

Девять негромких хлопков прозвучало под каменными сводами склепа-подвала. Каждый из агентов выстрелил по три раза. Бог троицу любит.

Подававший большие надежды народный трибун упал замертво.

– Сделай контрольное обрезание, - откручивая еще дымящийся глушитель, приказал Натан сержанту Кор-Бейту.

Здоровяк-сержант выставил согнутый палец, на котором был массивный золотой перстень, прицелился, наклонясь над казненным, и нажал микроскопическую кнопку. Крышка перстня откинулась в сторону, откуда-то из глубины кольца вспыхнул тусклый багровый свет, вырвался наружу. Рубиновая игла чиркнула по шее главного врага еврейского народа. Запахло горелым мясом, как в крематории. Голова врага отделилась от туловища, покатилась по полу и замерла, уставившись в потолок широко открытыми остекленевшими глазами.

Лейтенант Даржан схватила голову Гитлера за волосы, подняла её и, держа перед собой, плюнула в мертвое лицо арийца.

– Будь ты проклят, гад! С детства мечтала об этой минуте...

– Ничего личного, лейтенант, - пожурил седовласый.
– Мы выполняем волю нашего народа... Поторапливаемся!

Сержант Кор-Бейт развернул легкую, но крепкую сумку, открыл клапан. Голди швырнула кровавый качан в черную преисподнюю сумки. Взвизгнула молния замка - сержант закрыл клапан.

– Дело сделано!
– сказал он.

– Уходим!
– отдал приказ седовласый майор своим подчиненным.

2.

Яркое апрельское солнце ослепило их, когда они вышли на улицу. Над всей Баварией было чистое небо. Глубокое, синие, по-весеннему промытое. Сдерживая себя, они шли по панели, профессионально не глядя по сторонам, но все замечая.

За углом их должен был ждать автомобиль, имевший вид "паккарда", но куда с более мощным мотором и усиленной подвеской. Авто, однако, видно не было, впрочем, нет, это все из-за собравшейся толпы. Натан вклинился в гущу зевак и тут же отпрянул, навечно запечатлев в зрительной памяти чудовищную картинку: лежащий на боку покореженный "студебеккер", смятый в гармошку радиатор "паккарда", вогнутые внутрь дверцы. И очень много битого стекла. И кровь. Зеваки толкали полицейских, полицейские отпихивали зевак. Отовсюду слышались пересуды:

– Водитель убился насмерть... сразу...

– Это который водитель?

– Тот, что вел "студер". Он же и влетел в "паккард" на полном ходу.

– А кто был в другой машине?

– Говорят, там никого не было, пустая стояла, а то бы...

– Сам виноват. С самого утра налакаются шнапса - и за руль...

– Верное замечание.

– Гоняют как сумасшедшие, того и гляди сшибут. Особенно новые немцы. Думают, если они разбогатели на народном горе, им все позволено.

– Верно подмечено. На лошадях-то оно безопаснее...

– Надо законы ужесточать!..
– мрачно заявил бюргерского вида человек, типичный "фёлькише".

– Верно мыслите, геноссе.

<