Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Тайга. Школьный двор в райцентре на берегу шумной и сварливой Усолки. После мучительного безделья на длинном пути от Байкала до Енисея люди рвались к настоящей работе.

«Беру вас механиками», — заявил богунцу и его спутнику, кряжистому инженеру, директор МТС. Оба воспрянули духом. Их поставят к машинам, к живой работе, к настоящим людям.

Директор дружески похлопал по плечу инженера, несколькими теплыми словами подбодрив богунца.

Но долго им ликовать не пришлось. С порога школы донесся громовой бас местного начальства:

— Никаких эмтээс! И директору леспромхоза тут не светит. Всем прибывшим дорога одна — в колхозы…

Сопровождаемый молчаливой свитой, показался рослый детина в полувоенной форме с тяжелым полевым «цейсом» на груди.

— И надо же! — с досадой в голосе прошептал директор МТС. — Колхозы колхозами, а и у меня дел невпроворот.

Началась разбивка. Богунец с четырьмя другими лицами попал в деревню Бочкин Бор, совсем близко от райцентра. Председатель колхоза — инвалид с изувеченными руками — усадил их на легкий ходок, дрожавший от нетерпеливых рывков могучего красавца жеребца.

Вскоре проселок свернул на широкий, неправдоподобно нарядный тракт. С обеих его сторон нескончаемой грядой тянулись густые заросли шиповника, рясно усеянного крупными яркими ягодами, высоченные гибкие стебли красы тайги — красочного кипрея, или же иван-чая.

Председатель, еле сдерживая вороного, представился:

— Василий Иннокентьевич Королев, по паспорту конешно. Для наших колхозников я просто Васька, а порой — Васька Король. Будем знакомы!

Настал черед его попутчиков. Человек, сидевший рядом с Королевым, назвался механиком с Кубани. Это был ревнивец. Его сосед, рыжеватый с одутловатым лицом дядя, оказался прорабом. Нарушитель финансовой дисциплины. Товарищи богунца по локтю: один худющий, как глиста, шофер ведомственного гаража из Иркутска — виновник крупной аварии. Другой — юноша, колхозный подпасок, бобруец, неумышленно бросил «живой» окурок, от которого загорелась кладовая с продуктами.

Королев, круто повернув мощную шею, внимательно всматривался в каждого. Но до чего же он был деликатен. Никому из попутчиков не задавал бестактных вопросов.

Закончив с примитивной анкетой, он весело сказал:

— Что я вам сообщу, мужики! В нашей деревне не ждите себе обиды. Что там у вас позади — не мое это дело. А вот с мужиками худо и худо у нас. Да не только в нашем Бочкином Боре. Поизвела та проклятущая война мужицкую силу. А особливо нашего брата сибиряка. Ежели вы способные вникнуть в суть — наши люди встренут вас с открытой душой. А вот касательно комаров, мошкары чертовой или же, скажем, паутов — тех конских мух — не ручаюсь. Не ждите от них пощады. Бывает такое — рогатая скотина и та не в силе выдюжить против той гнуси. Но духом не падайте. Нонче же зачислю вас на довольствие. И сразу же выпишу накомарники. Привыкайте… — После короткой паузы председатель добавил: — Вот только одна закавыка — куда кого определить на постой. — Оценив каждого зорким взглядом таежного охотника, он продолжал с лукавинкой в голосе: — Вижу, кое-кого можно определить и к солдаткам, а кого и так — в аккуратную семью. У нас тридцать дворов, и через один — совсем молодая солдатка. Обратно та же война… Вот вас, товарищ механик, сразу поставлю к Дашке Бочкиной. Подходяво живет. Жар-баба и на язык и на работу. А механик нам во как надобен. Да! Молотарка с осени стоит разлаженная. Сдается, волки приспособили ее под свое логово…

В полдень показались строения. Впереди почерневшей от дождей и снегов поскотины столпилась вся деревушка. Пришли мальчишки и деды, девушки и вдовы-солдатки, молодайки и престарелые чалдонки. Эти почти все до единой с черемуховыми трубками в зубах.

Новые работники слезли с ходка. Ступив на землю, начали разминать отекшие ноги. Но тут выступила вперед празднично одетая, в цветастой кофточке, нарядных босоножках и яркой косынке моложавая колхозница.

Звучно поплевав на ладонь, прихлопнула ею каждого вновь прибывшего. Еще плюнула на ходок. «Как все это понять, — думал богунец. — Сначала плевки, а там, может, с легкой руки таежной красотки полетят и комья грязи, пойдет в ход валежник!» Но, отдаваясь гулким эхом в смежном бору, прогремел голос председателя:

— Ты что это, женщина, ширишься?

Таежница, лукаво усмехнувшись, ответила, одарив новичков привлекательной улыбкой:

— Это, Васька, ради доброго зачина… Чтоб ваш брат мужик не выводился в нашем Бочкином Боре…

— Ну и темная ты, Дашка. Темнее бора… И я за мужиков. А нешто в наш век машин и радио ты еще способная признавать такие пустяки?

Богунец-усач вошел в отведенную ему избу. Хозяйка Устя Бочкина, статная, костлявая женщина с крупным лицом, подбоченясь, сразу же ошарашила его:

— А лопать чего будешь? На наших харчах не разгуляешься…

— Председатель сулился выписать паек, — ответил постоялец, опустив на пол у порога свой фанерный, видавший виды чемодан с привьюченным к нему ветхим одеяльцем.

Устя, вынув изо рта черную трубку, радостно усмехнулась. Раздулись ноздри ее исполинского носа.

— Ну и ладно, приживайся. — Заметив кантики танкистских брюк усача, добавила: — Мой мужик жалует вашего брата. Сам вояка. И какой ешо — стреляный-перестрелянный!

К вечеру хозяйка и вовсе повеселела. Сам колхозный кладовщик доставил в избу Бочкиных щедрые дары тайги. Новым рабочим рукам, еще ничего не успевшим сделать для колхоза, подкинули невиданное довольствие: пшеничную муку, гречку, сливочное масло, даже мед. А в придачу ко всему ситцевый балахон с черной сеткой из конского волоса — накомарник.

Хозяин дома, сам Зот Еремеевич Бочкин, все еще не появлялся. Уже укладываясь спать, Устя сообщила:

— Сторожит мой мужик. В тайге. Случается, неделю носа не кажет. Лесован! Под воскресенье уж нагрянет. Пропущать баньку грех…

Рано утром, истопив русскую печь, подоив корову, Устя стала собираться на работу. Всем, кроме кубанца-механика, было объявлено накануне: идти с колхозниками на новые чистины.

Особенно крепко бьет гнус под вечер, но и с утра его вдоволь. А пуще всего за околицей, где сразу же начинается тайга. С накомарниками на голове люди шли к месту работы пять километров глухой таежной стежкой — летником. По его сторонам мягко шелестели величественные лиственницы, гигантские сосны, живописные кедрачи.

А вот и чистина — затерянная в глухом бору свежая корчева — новое, отвоеванное у тайги колхозное поле. Всей артели, двадцати колхозницам и четырем мужикам-новичкам, предстояло до самого вечера катать колодье.

Женщины сложили в одну кучу сумки с харчами. И сразу же закипела работа. Гуртом навалились на ближайшую, недавно выкорчеванную лесину — колоду. Катали ее к кромке поля. Конечно, там, где трактору стоило раз чихнуть, вся громада пыхтела добрых полчаса. Надо прямо сказать — сноровкой и энергией всех превзошла самая старая колхозница — Устя. Не отставала от нее и невестка Бочкиных — веселая, хлопотливая Дарья.

К полудню справились с десятком гигантов. Но их еще было немало. В ожидании своего череда по всей чистине лежал корчевняк, напоминая каменных идолов с острова Пасхи, красочно описанных норвежцем Туром Хейердалом.

Прислонившись натруженными спинами к коре ближайшей колоды, колхозницы развязали узелки, сумки. Новички сели в сторонке. Закурили. Рыжеватый ленинградец извлек из-за пазухи завернутый в крахмальную салфетку бутерброд с настоящим швейцарским сыром. Роскошь! Перед отправкой в колхоз бывший директор треста получил посылку. Диспетчер-москвич и колхозный подпасок-бобруец цедили молоко прямо из горлышка поллитровок. Богунец ел сухой, густо присыпанный солью хлеб. Спасибо Усте — дала взаймы своего. Тут заговорила развеселая Дарья: