Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Луна то скрывалась среди легких туч, то вновь появлялась и еще больше навевала грусть своим бледным мерцанием.

Мария почувствовала себя одинокой, никому не нужной. А так хотелось душевного тепла…

8

До начала занятий на дивизионных курсах оставалось полчаса. Алексей, повторяя в уме план очередной лекции, медленно шел по людной, как обычно в эти дни оживленной, широкой улице Казачка.

Во дворе школы, в одном из классов которой проводились занятия с курсантами, комендант штаба дивизии принимал обожженных солнцем и степными ветрами, запыленных ординарцев, привозивших донесения и сводки с передовой.

Крикливый Бадридзе, бессменный начальник снабжения дивизии, не знал, как выпроводить со штабного двора любопытных красноармейцев, которые льнули к повозкам, груженным новеньким обмундированием, не утратившим еще острых запахов интендантских хранилищ.

Внимание Алексея привлекли гомон и шум, доносившиеся со стороны паровой мельницы. День и ночь, давая о себе знать своим шумным дыханием, выбрасывая через высокую поржавевшую трубу голубые дымки, пыхтел паровик. Телеги беспорядочным скопищем заполняли всю боковую улицу рядом со школой. Помольщики, согнувшись под тяжестью чувалов, по шатким ступенькам скрипучей лестницы таскали зерно к мельничным поставам. Те, что ожидали очереди, слушали грамотея, читавшего им стихотворение из крохотной, но самой популярной газетенки — «Беднота».

Отцу крестному Ермиле Федосеичу, Да соседу Финогену Алексеичу, Дяде Климу, да Вавиле Кривобокому По поклону посылаю по глубокому. А давно уж мне пора бы к вам наведаться, А пора промеж собой нам исповедаться: Чем кто дышит и нутром куда кто тянется, На минувшие дела пусть всяк оглянется.

— Не лезь, Епифашка! — стараясь перекричать чтеца, орал старик мельник. Он широко раскинул руки перед худо одетым помольщиком, подымавшимся по лестнице.

Епифан, босой, в коротких штанах, в пестрой ситцевой рубахе, средних лет крестьянин, круто повернулся. Мешок, описав дугу, сбил с головы мельника белую шляпу.

— Чего лезешь? — не пускал Епифана старик. — Говорю, засоришь ты мне насечку своим овсюгом. Иван Митрич, давайте вашу пшеницу, — обратился к крестьянину в длинной полусуконной поддевке мукомол. Подняв шляпу, вытер ее обшлагом рукава.

— Пошто Иван Митрич? Мой черед, — настаивал Епифан.

— После всех смелешь. Небось лучшую землю получил, а везешь молоть мусор.

Епифан с бессильной злобой глядел на мельника. Дрожащим голосом заговорил Иван Митрич:

— Епифан Кузьмич, а всамделе — землицу тебе дали ядреную, к власти торкнение имеешь, кому-кому, а тебе она пособляет шибко. Пора и под людей подравняться.

— Иван Митрич, хоть бы вы промолчали. «Земля, земля»! А чем ковырять ее будешь — зубами? Небось когда расформацию генеральской экономии делали, я на своем горбу одну борону унес, а вы на своих сивках-бурках и севалку и пол-анбара уволокли.

К подводам, посвистывая, со стеком в руке, подошел адъютант Парусова. Небрежно процедил сквозь зубы:

— Ну, кто из вас смелый? Поедем со мной в Теплый Колодезь!

Мельник учтиво приподнял шляпу:

— Карл Павлович, имею срочный заказ вашего начснаба, этого самого, как его? Товарища Бадридзе! А этот тип мешает работать. — Мирошник накинулся на Епифана: — Вот видишь, из-за тебя товарищи красноармейцы должны остаться без хлеба.

Кнафт подошел к Епифану. Тронул его хлыстом.

— Айда, голубчик. Поедешь со мной в Теплый Колодезь.

Булат, издали наблюдавший за этой сценой, приблизился к адъютанту.

— Товарищ Кнафт, а у вас наряд есть?

Карлуша, продолжая насвистывать, оглянул Алексея с головы до ног. Сдвинув на затылок элегантную фуражку, ехидно спросил:

— Скажите, дорогой товарищ, а кому это вы читаете лекции по ночам?

— Молодой человек, для глупых котов, которые тычут морды в чужие двери, — ответил Алексей. — Разве вам Дындик этого не объяснил?

Мельник, широко раскрыв рот, вытирал мокрый лоб большим красным платком, а Епифан, воспользовавшись суматохой, бросил свой мешок у грохочущих поставов.

— Я подчиняюсь наштадиву и докладываю только ему. Мне нужна подвода в Теплый Колодезь, и я ее возьму, — побледнев, выпалил Кнафт.

Ни в какой Теплый Колодезь Карлуша и не собирался ехать. Ему лишь нужно было попасть в соседний хутор, на пасеку, где проживала любезная Ракиты-Ракитянского. Командир штабного эскадрона, занятый срочными делами, поручил Кнафту привезти медок, обещанный ему сердобольной пасечницей.

— Мне безразлично, кому вы подчиняетесь, — с гневом отрезал Булат. — Покажите мне наряд. А если нет документа, ступайте в ревком или к комиссару села.

Кнафт, в волнении постукивая стеком по голенищам сапог, зло бросил Алексею:

— Если я опоздаю выполнить личное и важное поручение наштадива, вам придется объясняться с ним. Побей меня киця лапой…

— И объяснюсь. А подводы без наряда вам здесь на взять.

Грамотей, увлекшись, продолжал читать:

Позабыли вы о прежних издевательствах, О поборах, о побоях, надругательствах. Как, прижатые господскими угодьями, Вы боялися дышать пред благородьями, Все забыли вы, отцы мои, по старости, Не осталось к господам ни капли ярости, Лишь холопское осталося почтение: «На чаишко ведь давали тем не менее…»

В школе, дожидаясь лектора дивизионных политкурсов, собрались слушатели — пожилые, обстрелянные бойцы с мужественными суровыми лицами и не нюхавшие еще пороха, жаждавшие подвигов юнцы комсомольцы. В необычной тишине начал свой доклад Алексей о первой Конституции первого рабоче-крестьянского государства.

Сначала казалось, что его слушает однообразная масса в полсотни человек. Но постепенно по выражению глаз, по смыслу вопросов, которыми забрасывали его любознательные слушатели, молодому лектору становилось ясно, что не так прост душевный склад и характер каждого из них. Алексей не мог жаловаться на равнодушие аудитории.

Вопросы сыпались без конца. Люди, выхваченные из огня войны, бойцы, кровью которых обильно была полита земля Донбасса, тучные черноземы Старобельщины, вместе с жаждой борьбы таили в себе неисчерпаемую жажду просвещения. Их интересовало многое, ибо они знали, что там, в частях, откуда они прибыли в Казачок за «наукой», красноармейцы потребуют от них свой «политпаек», возможно, с еще большей придирчивостью, чем продпаек от завхоза и каптенармусов.

— Почему в других странах рабочих и крестьян большинство, а не могут они устроить, как у нас, революцию?