Контрудар (Роман, повести, рассказы)

Дындик тронулся дальше. Решил поскорее проскочить остаток маршрута, а там вместе с людьми поста летучей почты можно и дать бой любому разъезду. Но для ординарца, везущего пакет, главное не бой, а умение уклониться от него, ускользнуть из любой ловушки и доставить документы по назначению.

Наконец лощина осталась позади. Дорога шла ровным полем. Здесь в случае опасности можно податься влево, вправо, не то что в яру, где тебя могли застукать, как в капкане. Дындик, тронув коня шенкелями, поднял его в галоп, что он, опасаясь обнаружить себя топотом копыт, боялся сделать в лощине. Да и загадочные всадники, невидимые сейчас во мраке ночи, не внушали уже того страха, как несколько минут назад, когда они, четко вырисовываясь на синеватой полоске у горизонта, видны были моряку, как на ладони.

Боясь потерять фуражку, моряк надвинул ее на самые уши. Придерживая одной рукой полевую сумку, другой крепче зажал поводья. Жеребец летел, не чуя под собой ног. Холодный ночной ветер бил в лицо, и всадник, положившись на боевого друга, пониже наклонил голову. Пролетев с версту, серый, разогревшись, еще прибавил скорости. Моряк на секунду выпрямился в седле, и сразу замерло его сердце. Первое, о чем он подумал: «Вырвавшись из огня, попал в полымя!» Прямо на него надвигалась в мертвом молчании, едва видимая во мраке, сплошная стена всадников. Он не различал ни людей, ни их горячих коней. Все слилось в одном грозном валу, неумолимо катившемся вперед. Однако он понял, что вся конная масса почему-то надвигается на него больше правым флангом, в то время когда левый почти недвижим. Страшные всадники неслись на моряка в мертвом молчании, но ночная степь беспрерывно гудела от дробного топота конских копыт.

Повернуть назад? Но там, без сомнения, уже преградили дорогу казаки разъезда. Вот тут-то моряку стало по-настоящему страшно. Мороз жег его спину, и он почувствовал, как вставшие дыбом волосы начали поднимать фуражку. Такое он уже однажды пережил в своей жизни. Это было на «Отважном», когда неприятельский снаряд зажег судно и ему с риском для жизни пришлось спасать от огня пороховой склад.

Выросший на берегах Тетерева, в лесной глухомани, Петр, как и все его земляки, в молодости верил в леших, водяных и прочую нечистую силу. Может, это какое-то наваждение, думал в страхе моряк. Но нет, он уже различал сплошной лес пик, почему-то не изготовленных к бою и торчавших над сомкнутым строем всадников.

Опасаясь повернуть назад, Дындик придержал коня. Жеребец пошел рысью. Замедлил движение и враг. Моряк перевел коня в галоп — пуще понесся в атаку вражеский строй. «Вот теперь-то ты пропал, Петька, — подумал моряк. — Крышка тебе, каюк». В уме даже сложилась рифма: «Будет тебе каюк от деникинских подлюк». Его обожгла мысль: «А как быть с пакетом? Сжечь или же порвать на куски и проглотить?» А эскадронная печать, лежащая в сумке, а партбилет, который вручил ему в царицынском госпитале комиссар сербского отряда, а пухлая пачка подотчетных ассигнаций, которыми он, как и каждый комиссар отдельной части, рассчитывался с крестьянами за продукты и фураж?

Сам не свой, потеряв голову, Дындик снова замедлил шаг коня. Тише двинулся и противник. Моряк, натянув поводья, не зная, что делать, остановил жеребца. Застыл на месте и фронт вражеской конницы, отчетливее прежнего обнаруживая лес грозных пик. Вдруг, вынырнув из-за облаков, на миг показалась луна и осветила холодным и, как показалось моряку, спасительным светом грозную даль. Радостная догадка озарила Петра. Перед глазами возникла маршрутная схема, вычерченная Ракитянским. Там, недалеко от ярка, поближе к Капканам, распласталась зубчатая лепешка, изображавшая лес. Вот он, этот самый лес, во время безудержного галопа почудился воображению моряка, ошарашенному неожиданным появлением в тылу казачьего разъезда, фронтом атакующей конницы.

«Шляпа, балда, паникер!» — выругал сам себя Дындик. С облегченным сердцем хлопнул по шее коня и стал перебирать в уме от начала до конца все происшествие. Вспоминая детали схемы, он понял, что дорога шла не вдоль леса и не прямо к нему, а под острым углом к опушке. Поэтому-то ему все время казалось, что воображаемая конница надвигается на него не всем фронтом, а лишь правым флангом. Зубчатый контур сосняка он принял за лес пик, а грохот водяной мельницы, доносившийся с околицы Капканов, создавал впечатление конского топота.

«Тьфу!» — сплюнул моряк, окинув близкую опушку леса недружелюбным взглядом. Но вот и окраина Капканов. Ничто не нарушало глубокой тишины ночи. Даже собаки, чуткие сторожа деревни, не откликнулись на появление постороннего человека.

Дындик, двигаясь вдоль левой стороны улицы, приближался к восьмой хате. Нет никакого сомнения, здесь пост летучей почты. Об этом свидетельствует прикрепленный к воротам высокий шест с пучком сена на его острие. Но почему нет света в окне? На постах летучей почты огонек должен гореть всю ночь, Так инструктировал бойцов Ракита-Ракитянский, для того и призванный в Красную Армию, чтобы предложить ей свои знания.

Дындик спешился. Привязал коня к воротам. Во дворе, что удивило политкома, — ни единой лошади. «Может, они в клуне? — подумал он. — Но одна, очередного посыльного, должна стоять подседланной в постоянной готовности у самых ворот».

Дындик толкнул незапертую дверь, вошел в сени, а оттуда в избу. Зажег спичку.

— Есть кто живой?

— Слава богу, все живые, — раздался с печки старческий голос, а вслед за этим древний дед, опустив ноги, скатился на лежанку.

— Где наши люди? — спросил Дындик.

— Какие это ваши? — заскрипел старик. — Тут теперь всякие шатаются.

— Наши, красноармейцы!

— Это те, что с пакетами работали?

— Они самые.

— Подались с ночи на Рагузы. Слышал, они шептались, будто поблизости казак объявился.

Дальнейшая беседа была прервана топотом копыт. Какие-то всадники, громко переговариваясь, заметив серого жеребца, остановились у ворот. Дындик, приложив палец к губам, вышел из избы в сени. В это время, гремя каблуками, на крыльцо поднималась шумная ватага.

С улицы доносились голоса. Один, сиплый, сказал: «Под Рагузами двух краснопузых посекли. Посмотрим, господин урядник, какого карася нам бог послал зараз», а другой отвечал басом: «Белкин, пока мы будем займаться с краснопузым, пошеруди хозяина насчет самогона. Что-то в горлянке пересохло».

«Кого же это они посекли под Рагузами? Неужели наших людей с поста? — притаившись в сенях, подумал Дындик. — И впрямь попал я в капкан. Как мне из него выбраться?» Но главное, что понял моряк перед лицом настоящей опасности, — он не ощущал ни капельки страха. Не то что там, на дороге, когда, созданная его воображением, шла на него в атаку призрачная конница.

Мысль работала четко, сердце не прыгало.

В первый момент он подумал, что надо куда-то заткнуть полевую сумку с пакетом, деньгами, печатью. Спрятать в какую-нибудь щель партбилет, а потом можно объявить себя мобилизованным. Но в самые страшные и словно бы безвыходные минуты чутье подсказывает человеку, что это еще не тот миг, когда обрываются нити судьбы. Такое состояние переживал Дындик. Он мог бы бросить в казачью ватагу гранату, пользуясь внезапностью, открыть огонь из карабина, одних уложить, на других нагнать панику. Все же он у себя дома, а шкуровцы в чужом тылу. Но главное — надо доставить пакет по назначению.