Контрудар (Роман, повести, рассказы)

— Ну посмотрим. А сейчас, ребята, спать, — остановил глуховатого Гайцева Булат. — И ночь вот-вот кончится. Ваше где место?

Послышались веселые голоса:

— Где попало, там поспим. Что мы, генералы какие-нибудь?

— У солдата под каждым кустом хата!

— Солдат что муха — где щель, там и постель. Где стал, там и стан!

На другом конце деревушки расположился штабной эскадрон. Наконец-то, к великой радости Дындика, томившегося в Казачке без настоящей работы, его часть перебрасывалась поближе к фронту. Он понимал, что обеспечить бесперебойную службу летучей почты — это тоже необходимо, но моряк, с 1917 года втянутый в острую борьбу, рвался к настоящему делу.

Людей он своих любил, сжился с ними. После первых недоразумений бойцы эскадрона, в основном донецкие пролетарии, раскусив моряка, дорожили политкомом. Его авторитет среди старых вояк, теперь обслуживавших летучую почту, вырос особенно после того, что с ним случилось в Капканах, когда он лично возил срочный пакет.

Прежде всего — несколько кавалеристов, сдав в обоз своих кляч, давно уже ездили на отборных дончаках — богатых трофеях, самолично добытых политкомом во время столкновения с крупным разъездом белоказаков.

Благодаря сметке моряка были схвачены и сами белореченцы, оставшиеся в Капканах без лошадей. Как только Дындик прискакал вместе с трофейным табуном в Рагузы, начальник штаба пехотной бригады выслал в Капканы и в примыкающий к ним лес отряд конных разведчиков. Выделив для них одного из захваченных им дончаков, моряк напутствовал начальника отряда и его людей.

— Вспомним, касатики, — говорил он, — как мы ловили в детстве пауков. Привяжешь к ниточке восковой шарик и спустишь его в нору. Паук сам в него вцепится. Дернешь ниточку и тянешь его на свет божий. И сейчас так поступайте: пустите казачьего коня на дорогу, а казаки до него прилипнут, как паук до воскового шарика.

И вышло все, как рассчитывал моряк.

Так же, как и в дивизионе Ромашки, люди Ракиты-Ракитянского, потянувшись к кострам, коротали время в ожидании ужина. Дындик подходил то к одному, то к другому огнищу, прислушивался к беседам, сам вступал в разговор, бросал шутку, и люди даже тогда, когда его не было вблизи, чувствовали, что их политком всегда с ними. Он умел не только требовать четкую службу, но и проявлять неусыпную заботу о людях. В его эскадроне бойцы всегда были сыты, обуты. И своих кавалеристов он никогда никому в обиду не давал. Узнав, что вестовой по требованию Ракитянского каждое утро чистит его сапоги, Дындик сразу же заявил протест.

— Тебе, командир, — сказал он, — советская власть дала коновода, чтоб ходить за конем, а не ваксить твои ботфорты. Брось эти дела, рассержусь, на всю октаву с тобой полаюсь…

И сейчас, совершая обход бивака, моряк спрашивал взводных, устроены ли кони, накормлены ли люди, нет ли отставших. Так же, как со своего командира, он не спускал глаз с тех кавалеристов — бывших «чертей», которых Боровой еще из Тартака отправил в штабной эскадрон.

Вдруг до ушей политкома, совершавшего обход вокруг бивака, донесся шум перебранки. Чей-то старческий голос, надрываясь, кричал:

— Ирод… Не пущу тебя, и все. Поволоку к твоему командиру…

Дындик ускорил шаги, направляясь к едва различимой в ночном мраке одинокой усадьбе. На полянке перед ней старик крестьянин, уцепившись одной рукой в дужку котелка, а другой в ворот бойца, выбивался из сил. Заметив Дындика и признав в нем начальника, старик зашумел пуще прежнего.

— Попросил бы… нешто я бы не дал… Шаромыжник, растревожил мне своим порохом всех бджол. А еще красный армеец… Собака… Пакостник…

— Отдай, Васька, мед, — вспылив, строго приказал Дындик, сразу же узнавший самого шкодливого бойца эскадрона.

Пузырь, вспомнив тяжелую руку моряка, вытряхнувшего его в Тартаке из френча, съежился.

— А я разве не отдаю? Я чуть-чуть… четверть рамочки, не больше…

— Волка кормят ноги, а вора — руки, не так ли? За крошку меда я сдаю мародеров в трибунал, а тебя тем более сдам. Как ты смел обидеть крестьянина?

Дындик вынул из сумки деньги, протянул деду:

— Возьми, папаша, за обиду, а этого подлеца будем судить.

— Что вы, нешто можно, — замахал руками старик, — за котелок меда и судить! Сотельную оставь при себе, товарищ начальник, не возьму. А это на… — протянул он Дындику котелок. — У меня славный медок, не нахвалишься.

— Простите, товарищ политком, — стал молить Пузырь, — больше не буду, лопни мои глаза.

— Тебя уже раз пощадили. А теперь я тебе сделаю кислую жизнь.

— Раз такое, всыпьте мне… Что поделаешь? Катеарически заслужил!

— Ишь чего захотел! Я тебе не батька Каракута.

— Помилуй его, начальник! — вступился за грабителя дед. — Ты его лучше направь на серьезное дело. А там по его вине пуля сама решит.

— Сообрази, папаша, — продолжал политком. — Крадет мед один сукин сын, а слава пойдет за всю Красную Армию.

— Ну я, начальник, утаю, никому не скажу, а ты его пощади.

— Ладно, ради тебя, — согласился Дындик, — только пусть, подлец, помнит. Последний раз ему прощается.

— Ты только; начальник, не вздумай, я не об меде тужу, — суя Дындику котелок, зашамкал старик. — Эка невидаль! Мне за божью тварь обидно. И то надо понимать — сколь корысти она дает человеку. Распужал этот идол моих бджолок своим поганым порохом.

— Шлепай отсюдова, и проворней! — скомандовал Пузырю моряк. — Заруби себе на носу, шкода, — ты у меня будешь иметь тот вид! И знай: я из рамок не выйду, но так их сожму, что из тебя сок выступит…

Костры потухали. Между повозками, орудиями, тачанками, на них и между ними, словно на вокзале, раскинулись утомленные люди. Над всем биваком стоял густой храп. Не храпели лишь пушки, пулеметы. Но и они казались погруженными в сон.

Где-то изредка взбрехивала сонная собака. По улице, звеня подковами, прорысил к штабу ординарец. Около забора возился, нагнувшись над проводом, телефонный надсмотрщик. В штабе мерцал огонек.

Не выпуская из рта угасшей цигарки, борясь со сном, шагал вокруг бивака дневальный.

15

Совершив на рассвете короткий переход, эскадроны разместились на окраине Нового Оскола.

Кони, скучившись голова к голове, терлись мордами и боками о заборы, стены сараев, дремали над корытами. Бойцы выводили лошадей на водопой к городскому колодцу. Эскадронные каптеры на глаз отмеряли дневной рацион овса, ссыпая его в фуражные торбы кавалеристов.

Обнаженный до пояса Булат у городского колодца обливался холодной водой. Подошел Дындик. Его эскадрон, сопровождавший полевой штаб дивизии, также передвинули к Новому Осколу.