Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
— Ты чего это, компаньон-товарищ, здесь разоряешься? — Алексей услышал знакомый голос моряка.
— Знаешь, брат, в здоровом теле здоровый дух, — ответил Булат. — А вообще-то свежевато сегодня, бррр…
— Как бы, Леша, не довелось искупаться в Осколе. В нем, видать, вода и того холоднее покажется.
— Флотскому что? Тоже сказал — Оскол. Тебе, Петро, слыхать, и Черное море было по колена…
— Хоть и не по колена, Алексей, а без него скучновато, честно скажу. Вот одно меня тревожит: как бы хоть какие-нибудь сапожки да раздобыть…
— Петя! Ты мне друг, корешок и товарищ. Не месяц
— Так я ж не себе. У меня есть ребята разутые.
— Ну, это другой разговор! — улыбнулся Булат.
Дындик заметил Ракиту-Ракитянского, направлявшегося в штаб.
— Первый раз после революции имею близкое дело с офицером. Будто и правильно во всем поступает, но не люблю его. Душа отвергает.
— Можно и без любви, — ответил Булат. — Лишь бы он честно работал. Слышал ты, что говорил в Казачке Боровой?
Готовясь к внезапной атаке, войска двигались по тихим улицам Нового Оскола без лишнего шума. Подымая густую пыль, пришлепывала по мостовой пехота. Гулко звенели тела и колеса орудий.
В пять утра 1-я бригада 42-й дивизии, по плану начдива наносившая вспомогательный удар, ринулась на переправу через Пески, и вдруг, встречая стрелковые цепи, забарабанил по настилу моста металлический град.
Главный удар должен был наносить отряд морской пехоты, подчиненный начальнику 42-й дивизии. Заскрипели ворота, калитки. Жители таскали изнемогавшим от зноя краснофлотцам ведра с холодной водой. Моряки с ранцами за спиной, в одних тельняшках, шутили с ново-оскольскими девчатами:
— Пойдем с нами на кадюков!
— Ну вас к богу, а ежели убьют?
— Сразу в рай угодишь!
— Ишь ты, умник выискался!
Знакомые моряки трясли Дындика за плечи, обнимали. Одни рассматривали его карабин, другие клинок, третьи, присев на корточки, щупали шпоры. Многие с восхищением гладили красавца дончака.
— Поедем с нами, Петро!
— Хоть сейчас, братишки, хоть сию минуту, — отвечал бывший черноморец. Подмигнув, серьезно добавил: — Нет, товарищи, а долг, дисциплина? Раз партия тебя поставила, так стой, не качайся.
Моряки, заняв исходную позицию, сбросили с себя ранцы. Порываясь вперед, стали высовываться из-за укрытий.
Командир отряда, с густой растительностью на скулах и подбородке, вынув изо рта тяжелую трубку, строго крикнул своим:
— Не выскакивать до команды!
Дрогнуло небо. Курсировавшие по линии бронеплощадки правым бортом открыли огонь по опушке рощи, захваченной пластунами-гундоровцами — пешими белоказаками.
Из флотской цепи вырвалось звонкое «ура-а-а!». Моряки шли густо. Не отрываясь от людей, с трубкой во рту, бросился к мосту командир-бородач. Рывком оглянулся на комиссара дивизии Борового, стоявшего невдалеке. С неразлучной трубкой в руке, на ходу подбадривал наступавших во весь рост людей:
— Краса и гордость революции — полундра! Вперед и только вперед…
У переправы бесились бородачи станичники:
— Эй вы, христопродавцы! Богоотступники!
— Царевы изменщики!
И вот навстречу черноморцам хлынул густой частокол казаков-бородачей.
— Узнаете нынче нашу станицу
Гундоровскую!Пьяная казачня рванулась вперед. Задние ряды давили на головных пластунов, и лишь каких-нибудь двадцать — тридцать штыков находили себе место в первой шеренге у входа на мост.
Моряки молча отбивали удары. Они видели перед собой посиневшие от злости лица, кровью налитые глаза.
Разъяренные станичники, закинув винтовки за спину, рванулись вперед. Сверкнули на солнце казачьи клинки. Но черноморцы, штурмовавшие в свое время Оберучева в Киеве, видали и не такое. Предводимые невозмутимым бородачом, бывшим минером, они с карабинами наперевес бросились навстречу гундоровцам. Один, другой, а вот и третий белогвардеец, выронив острые клинки, неуклюже падают под ноги моряков. Хмель и кулацкая ярость сделали свое черное дело: с рассеченной головой упал, накрыв собой сраженных врагов, командир. В его левой руке еще вздрагивала недокуренная трубка.
Уткнув подбородок в рукав окровавленной тельняшки, вниз лицом лежал среди донцов поспешивший на выручку другу комиссар. Очки его, поднявшись надо лбом, казалось, с печалью и удивлением смотрели на лужайку, на берег, на лес.
На смену павшим тут же встали новые вожаки, и черноморцы, подхлестываемые жаждой мести, с еще большей отвагой встретили натиск белоказаков.
«Ура» оборвалось. Умолкли бронеплощадки. Контратакующие пластуны с раскрытыми, пересохшими от жары ртами налетали на мост, но под встречными ударами матросов откатывались назад.
К Боровому подошел Дындик. Стукнул по-строевому каблуками, поднес руку к козырьку.
— Разрешите, товарищ политкомдив.
— Ну! — бросил нетерпеливо комиссар, следивший за боем моряков. — Говори, Петя.
— Товарищ комиссар, мои товарищи бьются в кровь, и у меня печенки не терпят…
— Ну и что же?
— Я кое-что придумал. Надо помочь ребятам…
— А эскадрон?
— Вы же сами говорили — имейте при себе постоянного заместителя. Там Твердохлеб.
— А что ты надумал? — спросил Боровой.
— Удар в тыл кадюкам! — И моряк изложил свой план, который тут же был одобрен комиссаром.
Дындик, откозыряв, подозвал стоявшего вдали со связкой гранат Пузыря. Товарищеский суд штабного эскадрона, разобрав дело, ограничился вынесением строгого выговора любителю чужого меда. Стараясь загладить вину и оправдать себя перед великодушными судьями, бывший каракутовец успел надоесть политкому эскадрона своими просьбами послать его на «рисковое дело».
— Значит, плавать умеешь? — спросил Дындик.
— Катеарически! Я уж вам сказал, товарищ политком… Всякий пузырь плавает, — ответил он, ухмыляясь.
— И нырять?
— Обратно то же самое. Это же сказка, вырасти на Донце и не уметь нырять.
— Тогда давай, Василий. — Моряк, расстегнув ремень, скинул робу.
Глядя на него, стал раздеваться и Пузырь.
Стоявший тут же Боровой, всматриваясь в лицо Пузыря, как бы невзначай заметил:
— А здорово вас кто-то разрисовал.
Полуобнаженный Дындик взял две гранаты в промасленные тряпки (чтоб сберечь капсюли от воды) и привязал их к ремню, надетому поверх кальсон. Желая выгородить смутившегося Пузыря, он, повернувшись к Боровому, сказал: