Контрудар (Роман, повести, рассказы)

24

Где-то далеко садилось к горизонту солнце, последние его лучи освещали голую степь. Золотые сумерки легли на несжатые полоски овса, озарив плывшие в неизвестность паутины. Отцвели клевер, вика, полынь.

Солнце опустилось на горизонт. С востока повеяло холодом. Тонкая гимнастерка Булата надулась, как пузырь.

Полк остановился.

С востока сильными шквалами продолжал рвать ветер. Лошади жались к лошадям, всадники — к всадникам.

Парусов в одной из хат придорожного хутора давал инструкции разъездам. Мрак непроницаемой пеленой окутал людей, лошадей, вселенную. То тут, то там вспыхивали яркие глазки папирос.

Слышались голоса всадников:

— Скажи, Хрол, на ляд прилипли мы с тобой до тех киевских ребят? Кругом красных обратно бьют. А как объявился тот проклятущий Мамонт, так совсем голова мнением не оберется.

— Чего ты, Селиверст, шел? Сидел бы дома! У тебя и хозяйство свое — не то что у меня, одни гусаки. Силком тебя никто не тянул.

— Вижу, народ идет, и я туды же, — упавшим голосом ответил бородач. — Думаю: куды люди, туды и мне судьба путею лежит. Кинулся народ бить беляков, и я за ним.

— А как началось дезертирство, обратно ты не устоял.

— Да, Хрол, не устоял. Сам сорвался и тебя за собой поманил.

— То-то же. Спасибо моряку Дындику — повернул он нам оглобли в Конотопе. Не знаю, как тебя, Селиверст, а не поверни я, заела бы меня совесть. — После некоторого раздумья Фрол продолжал: — Скажи, Селиверст, чего тебе больше жаль?

— Знаешь, Хрол, мне больше — цветов, ранжерею.

— А мне, Селиверст, жаль китайских гусей. Сколь я над ними бился, пока пошла у меня та порода.

Алексей, до чьих ушей донеслись слова этой беседы, тяжко вздохнул. Он чувствовал глубокую грусть в ответах бойцов, которых затянувшаяся гражданская война надолго оторвала от родных очагов. Ведь и он сам часто мечтал о том времени, когда сможет вернуться в родной Киев…

Булат чуть ли не ощупью двинулся к голове спешенной колонны. Сюда пришел и Парусов с адъютантом полка.

Раздалась команда «по коням». В головном эскадроне царила тишина. Никто из бойцов не двинулся с места. Ромашка снова повторил команду. Люди не шелохнулись.

Послышались злобные выкрики:

— Куда там!

— Ночь!

— Собачья ночь!

— Все драпаем и драпаем…

— Так скоро и до Москвы откатимся…

— Ладно, Россия просторная, есть куда пятиться!

— Не иначе как измена!

— Нас продали и обратно продают…

— Здесь заночуем.

Наконец-то после строгой команды Парусова кавалеристы забрались в седла. Ромашка скомандовал: «Шагом арш», — но ни один всадник не тронулся с места.

— Почему не исполняете команды? — спросил Булат.

— А ты откуда явился? — раздался в темноте злобный крик.

— Не важно откуда, а важно кто. Я комиссар полка и спрашиваю вас: почему вы не исполняете приказа?

— Вам хорошо приказывать из теплых хат, — огрызнулся кто-то из мрака.

— Здесь будем ночевать!

— Никуда не пойдем!

— Наслали на нашу голову офицерню…

— Кого обули, одели, с теми и воюйте.

— Мы без шинелей, хорошо знаете!

— Что было — роздали. Вам же! — убеждал бойцов Алексей. — Сколько смогла, столько и дала страна. И то рабочие у станков голодные, холодные. Лишь бы одеть, обуть Красную Армию. Я сам без шинели — небось видели, в чем хожу.

— Кто тебя знает? У тебя, может, кожа дубленая.

Кто-то крикнул из толпы без злобы, больше для озорства.

— Крой, Ванька, бога нет!

— Ты чего бузишь, каракута чертова? — Алексей узнал голос Чмеля, унимавшего соседа по звену. — Слышал команду — исполняй. Начальству виднее, што делать!

Глухой рокот прокатился от головы до хвоста эскадрона. То и дело вырывались из его рядов злобные выкрики. Пользуясь ночным покровом, осмелели горлопаны. Возгорелся своевольный дух бывших «чертей». Скрестились, испытывая друг друга, противоположные воли.

Алексей предложил Парусову принять меры.

— Комиссар, я, командир полка, скомандовал, а в остальном что я могу сделать?

В то время, когда бывалые люди второго эскадрона, лишь недавно мобилизованные, сохраняя тишину, ждали, чем кончится эта необычная для нормальной войсковой части, изумившая их волынка, кавалеристы третьего, бывшего штабного, эскадрона и всадники Онопки, проявляя нетерпение, шумели из рядов:

— Чи долго мы тут будем мурыжиться?

— Пускайте нас вперед!

— Комиссар, подавай команду, и мы враз прикроем эту бузу.

— Покажем мы им Каракуту!

— Товарищи, довольно, — начал успокаивать горячие головы Алексей. — С клинками — это легче всего. Этак и беляки возрадуются. В первом эскадроне ребята надежные, но не совсем сознательные. Они сами еще немало посекут белогвардейцев…

Булат не сомневался в том, что бойцы полка, как только перед ними откроется дорога, тронутся вперед. Но в голове колонны находился взбудораженный эскадрон бывших «чертей», не совсем довольных дележкой обмундирования. И если их не сломить, не перебороть упрямства, в дальнейшем с ними будет немало хлопот.

Ромашка великолепно вел всадников в бой, но сейчас, когда эскадрон закусил удила и заноровился, без политкома Дындика, который, как назло, ушел с разъездами, чувствовал себя бессильным.

Алексей, спохватившись, подъехал к Раките-Ракитянскому и твердо приказал:

— Командуйте!

— Но ведь есть командир полка, — боязливо ответил Индюк и добавил нагловато: — Я без приказа комполка не могу…

— Выводите вперед ваш эскадрон! — Алексей не сдержался. — Без приказа вы смогли загнать «Стенвея», а тут не можете. Командуйте, черт вас побери!

— Слушаюсь, товарищ политический комиссар, — промямлил опешивший Ракита-Ракитянский.

Раздалась спокойная команда. Подразделение, состоявшее из людей, которые ответили Алексею: «Мы порядки знаем», тронулось с места, открыв движение полка. Но бывшие «черти» еще оставались на месте.

Булат, подъехав к голове эскадрона, скомандовал:

— Коммунисты, вперед!

Выехали из строя Твердохлеб, Слива, Иткинс, а потом еще десяток людей. Следом за ними тронули шенкелями своих лошадей Чмель и Кашкин.