Контрудар (Роман, повести, рассказы)

— Как под Новым Осколом, Маруся?

Коваль, устав, тяжело опустила голову на подушку.

Подошел начдив вместе с Боровым, только что вернувшимся с позиций.

— Ах, Маруся, Маруся, как же это тебя угораздило? — сокрушался Боровой, сев на диван у ног раненой.

— Ничего, в Казани хуже было. Какие у вас тут новости, Михаил?

— Народ волнуется — требует покончить с Мамонтовым, — сообщил Боровой. — Нашей дивизии приказано — укрепиться на месте. Сколотить крупную кавалерийскую часть. Нам придется свести вместе штабной эскадрон, дивизион Ромашки, эскадрон, подброшенный нам из армейского резерва, и какой-то полтавский отрядик, пробившийся к нам с Украины. Получится солидная единица, даже полк…

— Полку нужен знающий, хороший кавалерист. Я надумал дать туда Парусова. Как думаешь, политком? — обратился начдив к Боровому.

— Согласен. И комиссара туда надо хорошего.

Политкомдив на минуту задумался. Положил руку на плечо Алексея. Одновременно из его уст и уст Марии Коваль вырвалось слово:

— Булат!

Боровой добавил:

— Товарищ Булат будет комиссаром полка, — и усмехнулся, — раз имеешь боевую награду от самих «чертей», то все кавалеристы тебя будут слушать. Не думай, нам все известно. — Комиссар дивизии взглянул на новые сапоги земляка.

Алексей хотел сказать, что он оправдает доверие, но от радостного волнения мог произнести лишь одно слово: «Слушаю!»

— Осталось только дать имя полку, — прошептала Мария.

— Да, да, имя, — спохватился начдив. — Как ты думаешь, комиссар?

— Я предлагаю назвать полк Донецким, — сказал Боровой.

— Хорошо, очень хорошо, — согласился начдив, — он нас — донскими казаками, а мы его будем — донецкими. И увидишь — наша возьмет!

На рассвете против штаба дивизии выстраивались эскадроны. Парусов принимал рапорты от командиров. С записной книжкой в руках тут же вертелся новый адъютант нового полка Карлуша Кнафт.

Разбивка и поверка кончилась. Скомандовали «вольно». Булата обступили бойцы. Его поздравляли с новым назначением, а старые «черти», которые штурмовали с ним батарею, по-приятельски хлопали по плечу. Парусов стоял в стороне и, как всегда, щеточкой поглаживал свои пышные гусарские усы.

Полный служебного порыва, подошел к Булату Кнафт. Он чувствовал себя на седьмом небе. Одно дело исполнять роль порученца, а другое стать адъютантом, полновластным хозяином штаба кавалерийского полка. Он хорошо знал, что когда-то сам Парусов был адъютантом, а тут такую высокую должность дали ему — бывшему земгусару.

Не имея возможности нацепить витые аксельбанты — атрибут дореволюционных адъютантов, Кнафт вместо кантиков нашил на брюки узкие парчовые басоны.

— Товарищ комиссар, приказаний от вашего имени никаких не будет?

— Пока никаких, — ответил Алексей, с усмешкой взглянув на ретивого служаку.

Епифан хвастался офицерской шинелью. В ней он себя чувствовал куда лучше, чем в сброшенной накануне дерюге.

— Это вчера под Тартаком, когда чесанули Денику.

— Рукава длинные, — заметил начхоз-исполин, бывший кавалергардский интендант.

— Лучше иметь длинные рукава, чем длинные руки, — ответил за Епифана Алексей.

Слова комиссара звучали как предостережение бывшему интенданту. Бойцы озорно смеялись над опешившим завхозом.

— Да, да, знаем, где застревают наши золотники, — твердил, сам опытный в таких делах, Василий Пузырь.

Твердохлеб читал кавалеристам информационный листок:

— «Трибунал сорок второй стрелковой дивизии, рассмотрев дело политкома третьего батальона Симбирского полка Веткина Матвея, нашел доказанным, что Веткин Матвей, узнав о тяжелом положении на фронте, уничтожил свой партбилет. Ревтрибунал сорок второй дивизии, руководствуясь революционным сознанием, постановил Веткина Матвея, политкома батальона, за поступок, граничивший с изменой, — расстрелять. Приговор приведен в исполнение. Приговор прочесть во всех ротах, эскадронах, батареях и командах дивизии».

К Алексею подошел перетянутый ремнями, в потертом немецком мундире, несколько грузноватый командир.

— Не узнаете, товарищ Булат?

Алексей, всмотревшись в измученное походами красивое лицо кавалериста, радостно воскликнул:

— Царичанка, Келеберда, бой с григорьевцами? Полтавщина? Так вы ж товарищ Онопко!

— Я сам и есть, — ответил полтавчанин, с силой пожимая протянутую ему руку.

— Ну что, уговорили вы все-таки ваших людей? Привели их с собой?

— А как же, товарищ Булат. Такое было. Помните, я вам говорил на скамеечке еще в Келеберде. Они в один голос: оставаться на Полтавщине и там воевать против Деникина, если придет. Я им говорю: «Не могу без вас, я к вам привык, а приказ выполнять должен». А они: «И мы без тебя ничего не стоим. Не останешься по своей охоте, все одно сломаем. Приставим к тебе своего политкома, и будешь ты у нас за военспеца. Нравиться тебе такой оборот?» Пришлось им заявить: «Я застрелюсь, если опозорите меня и отряд, который бил хорошо немцев под Хорошками, Петлюру под Новыми Санжарами, Григорьева в Кременчуге». Ну, уломал все-таки я их, а не они меня. Часть, правда, ушла к Якову Огию, — слыхать, он теперь бьет Деникина с тыла. Воевали мы потом и под Гришиной, под Изюмом. Потом нас белоказаки отрезали. Две недели пробивались к вам, а все же добрались.

— Вот и хорошо, товарищ Онопко, — еще раз протянул руку бывшему партизану Алексей. — Будем теперь воевать вместе… Может, опять посидим с вами на скамеечке в Келеберде…

На площади против штаба дивизии, где собрался новый Донецкий полк, расположился обоз из нескольких вместительных тавричанок, груженных интендантским добром.

Сам начальник снабжения дивизии, черноглазый Бадридзе, предъявляя для росписи ведомость, наставлял нового комиссара полка:

— Товарищ Булат! Разделишь правильно — будет полку па-абеда, плохо разделишь — па-абеды не жди.

Люди были одеты пестро и худо. Если какой-нибудь счастливец обладал шинелью, как, например, новичок Епифан, то достал он ее с плеча убитого врага. Разделить полученное добро было не таким легким делом.

До ушей Булата донеслись слова Пузыря:

— Первым делом комиссары заберут себе лучшее, а нам — что останется. Этого можно ждать. Катеарически!

Стараясь избежать нареканий, Булат собрал вокруг себя красноармейцев. Обращаясь к бойцам, спросил:

— Довольны вы своими товарищескими судами? Не жалуетесь?

Кавалеристы, изумляясь вопросу, не имевшему, с их точки зрения, никакого отношения к тому, что волновало их, дружно ответили:

— На судей не обижаемся!

— Хлопцы скрозь правильные!

— Виновного судят, а невинного всегда обелят.

— Бог с ними, с судьями!

— Дели портки, шинели, комиссар. При чем тут судьи?

— Вот, товарищи, как раз и при чем. Если они правильно судят, они портки разделят с толком.

— Вот это здорово! — крикнул Чмель.

— Пусть делят судьи! — поддержал его Епифан.

— Судьи так судьи! — слышалось со всех сторон.

Все части, из которых сформировали Донецкий полк, за исключением полупартизанского отряда Онопки, имели свои выборные товарищеские суды.

И вот пока входившие в их состав самые боевые и авторитетные в массе товарищи, закрывшись в сельской школе с накладными Бадридзе и именными списками эскадронов, судили и рядили, кто чего заслужил, на площади, вокруг обозов со свежепахнущим интендантским добром, собрались в ожидании вердикта возбужденные кавалеристы.