Контрудар (Роман, повести, рассказы)
Шрифт:
Крикуны, услыхав голос разъяренного моряка, присмирели и молча стали расходиться.
Пузырь, поправив на груди портупею, подступил к Дындику:
— Ладно вышло, что посылали меня за ординарца до штаба дивизии, а то пошло б — Пузырь мутит!
События обсуждались на полковом партсобрании. Булат отчитывал Колесова:
— В течение часа эскадрон был во власти анархии. Коммунистов затерли. Можно было подумать — вернулся Каракута. Вы, товарищ Колесов, кройте меня на партийном собрании, если я неправ, но в полку, на службе, мое слово — закон. Пусть коммунисты решат, достойны
— Так это ты воспаляешь бражку-анархию? — накинулся на Колесова Дындик.
Из клуни, где содержались обезоруженные кавалеристы, принесли заявление. Алексей читал его тут же на партийном собрании:
— «Это правильно, мы подняли шумок на хуторе, а определял нас на это старшина, который из вахмистров, — дружок Ракиты-Ракитянского».
Дындик, покидая помещение, шепнул комиссару:
— Не беспокойся, захвачу с собой надежных ребят.
В текущих делах стоял вопрос о поведении Колесова. Прибежал Дындик. Сообщил: Ракита-Ракитянский, вахмистр и с ними Колесов, незаметно скрывшийся с собрания, удрали. На квартире бывшего гусара нашли записку:
«Ищи ветра в поле. Разбегайтесь все, пока не поздно. Сообщаем маршрут — Единая неделимая Россия, корпус его высокопревосходительства генерал-лейтенанта Мамонтова. Довольно подчиняться красному попу от лака и политуры безусому Булату и их благомефодию Петьке-матросу.
На улице перед школой, где проводился экстренный митинг, шумели возбужденные кавалеристы:
— Индюк не орел, а, гляди, упорхнул…
— Стерва, не попался он мне, царский прихвостень!
— Лучших коней угнали, подлецы!
— Сто керенок остался мне должен вахмистр. Увез, толстолапый. Шкура!
Из первого эскадрона отделилась группа кавалеристов. Подступив к президиуму, бойцы сняли фуражки.
— Отцом, жизней, дитем, матерью присягаемся наперед слушать приказов, как мы поняли, кто на чью пользу провокацию среди нас развивал.
Затем говорили люди из второго эскадрона.
— От имени бывших регулярных драгун и партизан-кавалеристов — теперешних красных армейцев обращаемся со словами просьбы к партийной ячейке и комиссару нашему товарищу Булату. Просим от лица всех дать нам командира партийного, чтобы он был куда мы, туда и он с нами. Просим мы еще на комиссара к нам товарища Твердохлеба. Шибко его бойцы хвалят.
— Мой вопрос такой же, — добавил Слива. — От имени бойцов заявляю ячейке: не верьте охвицерам, у них душа насквозь белая…
— Это ты зря, товарищ Слива, — остановил бойца Алексей, — не все они такие, как этот подлец Ракита-Ракитянский. Многие офицеры служат народу верой и правдой.
Чмель, явившись в эскадронную канцелярию, стал сокрушаться:
— Эх, зря я того Индюка не отлупцевал на пасеке! И главное, подошвы приготовил. Оно известно — сколь волка ни корми, а он все в лес смотрит…
—
При чем тут лупцовка? — с горечью сказал Слива. — Эх ты, борода, надо было всадить пулю не в ту собаку, что была наверху, а в ту, что была под низом.— И в самом деле! — заявил Чмель, глядя вопросительно на Дындика.
— Ну и сдал бы я тебя, товарищ, в трибунал. Какие могут быть в нашей регулярной армии самосуды? Вот ходил я за ним, товарищи, следом чуть ли не с наганом, а вырвался все-таки барбос. Недоглядел. За это меня гнать надо поганой метлой, — в порыве самобичевания воскликнул Дындик, — а меня, поди, в командиры выдвинули.
— Больше некого, товарищ командир эскадрона, — авторитетно заявил Слива. — Начальство — оно знает, кого назначать. Да, пожалуй, если б пришлось нынче, как и раньше, выбирать, народ больше никого и не схотел бы.
— А субчик взводный! — продолжал новый комэск. — Удалось же этому дворянчику раздобыть билет какого-то Колесова…
Алексей вошел в дом попа, где остановился Парусов. Взгляд изумленного Аркадия Николаевича красноречиво говорил: «Эта квартира отведена мне, командиру полка». И казалось, не случись измены Ракиты-Ракитянского, он бы это сказал.
Алексей, словно угадывая настроение командира, заявил:
— Я располагаюсь с вами, Вот-вот начнут поступать донесения, приказы. Как комиссар, я должен быть в курсе всех дел.
Парусов, не зная, что ответить, отошел к окну и начал гладить щеткой усы.
Булат смотрел на спокойные движения его руки и думал: «Кто командует тысячью рабоче-крестьянских сынов — друг или враг?» Посмотрев на великолепные усы Парусова, почему-то вспомнил пушкинские слова: «Усы гусара украшают».
Подошел Кнафт.
— Товарищ комиссар, чаю не угодно ли? Можно скомандовать.
— Не командуйте. Ведь чай — не эскадрон и не полк.
— Так я же… я же хотел как лучше… товарищ комиссар…
Парусов вышел. Кнафт, глядя на дверь, обождал, пока она закрылась за командиром.
— Товарищ комиссар, а как вы устали… Вы такой бледный. На вас такая ответственность… вы много работаете… Если мне будет позволено сказать… вы сейчас так похожи на солиста оперы Хромова… это наш друг… Он часто заходил к папе в контору…
— В контору фирмы «Юлий Генрих Циммерман» на Крещатике? — прерывая болтовню полкового адъютанта, спросил, посмеиваясь, Алексей.
— Вы… вы знаете?
— Еще бы! Мне да не знать?
Кнафт, теряясь в догадках, нахохлившись, умолк.
Булат растянулся на койке. Закрыв глаза, он долго не мог уснуть. Сегодня и каждую ночь, когда он ложился спать и веки опускались тяжелыми гирями, перед глазами, как на экране, возникало поле боя с труднодоступными рубежами, с крутыми косогорами, вражескими колоннами и цепями, всадниками и батареями.
Его мозг, непрестанно воспроизводя картины повседневных боев, постепенно погружался в забытье. Стряхивая сон, Булат схватывался и тревожно осматривал угол, где спал Парусов, каждый раз опасаясь увидеть пустую, брошенную командиром койку. Алексей считал, что его присутствие в какой-то степени помешает бывшему ротмистру последовать по стопам изменника бывшего штаб-ротмистра Ракиты-Ракитянского.