Коралловый остров из речных ракушек

– А я что говорю?
– обиделась Маруся.
– Я и говорю, что он отлетел, парторг наш, и в другой деревне памятник Ленину разбил. Штаны еще порвал...

– Кто - памятник?!
– взвыл контрабандист.

– Зачем памятник?
– невозмутимо откликнулась Маруся.
– Стоеросов штаны порвал. Мы ему потом папенькины отдали. Вы уж возьмите их с собой, будьте добреньки.
– Заключила она.

– Кого взять?! Штаны?!
– Полукрымский уже плакал.

– Зачем штаны? Родственников наших. Они хорошие.

Кто-то заскребся у дверей. Маруся бросилась встречать, ожидая увидеть родню, но тут же отскочила от дверей, а с другой стороны точно так же отскочил Васька Блудилин, местный Дон Жуан, выряженный на этот раз так, что чудней не бывает.

На нем было надето: шорты, цвета увядшего лимона, широченные, как его улыбка, белые гетры, с кисточками красного цвета по бокам, рубаха-балахон, фиолетовая с красным, разрисованная попугаями и другой экзотикой. Довершали наряд сандалии без задников на толстой пробковой подошве.

– Маруся!
– завопил он, предупреждающе выставив вперед руки. Маруся! Только мирным путем! Я к вам пришел не за личными отношениями! Я в Гибралтар проситься пришел. Я же не вредный. Слезно прошу - возьмите! Я только до баб очень хотючий, а мне чуть что, один разговор: сперва женись. А я что, Змей-Горыныч, что ли, чтоб на всех сразу жениться?! А в Гибралтаре, говорят, мужикам от баб никакого отказу. Возьмите! Я все что хотите делать буду!

– Да чего уж там, раз все идут, кто не пускает?
– согласилась добрая Маруся.
– Видите, мучается человек...

– Мне бы его мучения!
– возмутился контрабандист.
– Я вот интересуюсь: мы всю деревню с собой возьмем, или только половину? А, впрочем, делайте что хотите...

Он махнул рукой на собственное благоразумие.

Тут и родственники, во главе с бабкой Оладьей подоспели.

Задевая плечами за косяк, протиснулись в двери два мужика, оба поперек себя шире. Один возраста среднего, лицо цвета меди, навсегда кузнечным яростным огнем опаленное, а глаза голубые-голубые, веселые глаза.

Второй казался совсем мальчишкой, с лицом простодушным, рот полуоткрыт, словно чему-то удивился.

– Здравствуйте всем, - степенно произнес старший.
– Доброго всем здоровьичка. Кувалдин мы. Кузнец.

– А я - Васька Рожин. Фамилия у меня такая, - словно извиняясь, произнес молодой.

Из-за широченных спин вывернулся, вывинтился маленький, тщедушный мужичок с наголо обритой головой. Он пытался запахнуть на груди старенькую рубаху, которая за неимением пуговиц, распахивалась снова и снова, обнажая тоненькую худую шею и узкую грудь, обмотанную красным знаменем на голое тело.

– Стоеросов.
– представился он сухо и даже с каким-то вызовом. Парторг!

Звонко и напряженно выкрикнул он фальцетом, напряженно ожидая, что же за этим последует. Поняв, что заявление его никого не шокировало, он счел все же нужным заявить:

– Знамя я здесь не оставлю. С вами я, так и быть, пойду, но знамя не оставлю.

– Ну, знаешь! Так и быть...
– возмутился было Полукрымский, но его перебил летчик подземной авиации Ползунков:

– Не бери в голову, мужик. Бери знамя, знамена не бросают, может, ты и прав. А то у нас знамена да награды боевые на улицах с лотков продавать стали. Я вот в Афганистане воевал. Я тогда как понимал? Раз Родина послала, значит, мы за Родину сражаемся. А вернулись с той войны, нам говорят: ошибочка, ребята, вышла. Неправильная это была война. И награды ваши неправильные. Да разве война может быть правильной?! Ну, поменялось в России начальство, но мы же не за начальство воевали. Да черт с ним, с начальством. Но Россия-то осталась?! Лучшие ее дети погибли. Война знает, кого забрать... А мне говорят, неправильно ты, товарищ Ползунков, момент понимаешь, давай-ка в запас, а то ты что-то слишком развоевался, не остановишь... Эх, скучно мне...

– Да пускай себе несет, раз есть такая потребность у человека, вступился и Фуняев.

– Слышь, Стигматик, а чего у тебя твой Колупаев такой Ветхий? перевел разговор Полукрымский.

– Это он не у меня, это он у жизни нашей такой ветхий. А так и он обычный. Он как все: ПТУ, стройка, каменщик. Зима-лето, лето-зима... Всегда на улице. Дождик мочит, снег засыпает, ветер продувает. Телогреечка старая, рукавицы не всегда есть. И ни отгулов, ни прогулов, ни бюллетеней. День в день до пенсии, да всякие там авралы, да сверхурочные, да за того парня... Эх... К пенсии уже так износился, что до последней ветхости. Вот так вот и стал он Очень Ветхим Колупаевым. Никому он теперь не нужен, никому до него дела нет. Вот мы с ним вдвоем и проживаемся, пропадет он без меня совсем...

Тихо стало в избе. Задумчиво. Не о себе думали. Никто не решался задать вопрос:

– Да есть ли в этой стране, такой красивой, такой огромной и богатой, такой всеми любимой, есть хотя бы один простой человек в этой огромной стране, со счастливой судьбой?

Никто не задал этого вопроса. Боялись ответ услышать...

Тишину нарушил Полукрымский:

– Ну, народа у нас хватит на среднюю демонстрацию. И что дальше? Впереди у нас - майор Громилин. Он шутить не будет. Если дело до драки дойдет - в драке он черт! А без драки такой оравой по-тихому вряд ли получится. Решайте...

Глава одиннадцатая

"Не бывает прощальных писем." Невостребованный Кубиков. На войне,

как на войне. Там, за холмом... От Родины нет позора. "Пускай уйдут,

майор..." У нас ничьих не бывает.

– А если все уже решили?
– тихо спросил Фуняев.

– Те, кто решил, пускай письма пишет, пока еще есть время, - зло ответил Полукрымский.

– Прощальные письма?
– спросил Стигматик.

– Милый, - вмешался Ползунков.
– Не бывает прощальных писем. Письма не на прощание пишутся, а на память. Понял, родимый? На память! Так и пиши, не терзай родню. Если что и случится, то пускай нас вспоминают молодыми, красивыми, веселыми, как в наших письмах. Пишите. Мы с Полукрымским пойдем посмотрим, что там и как. А Васька Блудилин пускай на почту сходит, письма отнесет. Он у нас по ходьбе большой спец.

Они ушли, а Блудилин собрал письма и помчался на почту, только подметки сверкнули. Остальным осталось только собираться.

А что им было собираться? Как на Руси говорят, голому собраться только подпоясаться...

Тут и Васька вернулся. Да не один. Привел он с собой дядьку в очках с толстыми стеклами, и большущей квадратной головой на узких плечиках.

– Кого это ты привел, Вася?
– спросил тихо Фуняев, думая, что скажет по этому поводу проводник.

– Это Кубиков.
– заторопился с разъяснениями Васька. Невостребованный Кубиков. Я пришел на почту, отдаю письма, смотрю - лежит он на полке у них. Спросил, кто такой, а мне отвечают, пришел, мол, "до востребования" , так и лежит. Раньше он свои изобретения посылал, а ему ответы приходили, что идея интересная, но средств ее воплотить нет, поэтому идея ваша не может быть в данный момент востребована. Тогда он сам себя по почте отправил. Я и подумал, кто его востребует? Может, в Гибралтаре умные люди нужны? Они там не знают, что у нас в почтовом отделении лежит на полке гениальный изобретатель Кубиков и востребования ожидает...

Вернулись разведчики. Полукрымский, увидев Кубикова, даже ни слова не сказал, только крякнул.

И они встали и пошли. Все. Даже мэр.

– А вы куда?
– удивился потомок пиратов.

– А что мне здесь делать? В родном городе от меня отказались. Получается, что я такой же невостребованный, как и Кубиков...

Там, за холмом, их ждал майор Громилин, весь в нетерпении предстоящего боя, которого так жаждала его военная душа.

И вот из-за холма появилась целая банда опозоривших его нарушителей.