Корделия

— Корделия, я сказал Бруку, что хочу взять вас с собой на фабрику. Вы не пожалеете.

— Спасибо, с удовольствием поеду.

Она почувствовала на себе один из тех долгих взглядов, какими мистер Фергюсон, впав в задумчивость, нередко пугал знакомых — не отдавая себе в этом отчета.

Наконец он снова заговорил:

— Для человека с практической жилкой такая поездка должна послужить стимулом. Жаль, что вы родились женщиной и в силу этого были лишены возможности развить в себе деловые качества.

Позже, оставшись наедине со старой дамой, Корделия спросила:

— Тетя Тиш, что такого мистер Фергюсон сказал Бруку?

— Ничего особенного. Просто похвалил вас и высказал предположение, что от вас на фабрике было бы больше толку. А Брук пусть сидит дома и присматривает за кухарками.

— О… Не слишком тактично с его стороны.

— В последнее время Брук пытается давать отпор — как Маргарет. Он еще поплатится за это. Брат отыграется на нем.

Бледное, одутловатое лицо тети Летиции выражало крайнюю тревогу. Всем была известна ее преданность племяннику.

— Тетя Тиш, расскажите мне побольше о том времени, когда Маргарет была жива. Я уже полтора года живу в вашей семье, но как будто еще не знаю вас как следует — разумеется, за исключением Брука. Возможно, будь вы откровеннее, от меня было бы больше проку.

Тетя Тиш теребила белый муслин давно вышедшей из моды кофты, прилагая усилия, чтобы сосредоточиться и ответить по существу. Внезапно ее лицо озарилось улыбкой, расслабилось, стало таким, как всегда.

— Фредерик не велел, — вымолвила она.

— Чего?

— Говорить в вашем присутствии о Маргарет. Он считает, что вам это может быть неприятно.

— Но ведь вам нечего скрывать? И почему мне должно быть неприятно?

— Откровенно говоря, я и сама ничего толком не знаю. Кроме того, что под конец Маргарет с ним поругалась. — Она уставилась на Корделию своими круглыми голубыми глазками, а затем перевела их на более привычные и безобидные предметы: камин, рукоделие, кресло, подставку для ног. — Но я не слышала, кто что говорил. Я была занята — вышивала и не слышала. Не говорите Фредерику: он может рассердиться.

Корделия нашла мужа в спальне, лежащим на кровати и царапающим на обрывке старого конверта стихотворные строфы. Когда открылась дверь, он вздрогнул, видимо, ожидая увидеть отца.

— Здесь прохладно, — сказала Корделия. — Лучше бы тебе спуститься в гостиную.

Он буркнул что-то неразборчивое.

Корделия притворилась, будто что-то ищет, и несколько минут слонялась по комнате, а когда взялась за дверную ручку, чтобы уйти, Брук скомкал конверт и швырнул в угол.

— Господи, как я хочу умереть!

Корделия помедлила у двери и подошла к кровати.

— В чем дело, Брук?

Он повернул к ней несчастное лицо.

— Ты, верно, думаешь, что я боготворю отца?

— Ну… ты его любишь…

— Думаешь, я в восторге от того, что со мной не церемонятся и постоянно тычут носом, указывают, что мне делать, что есть, что говорить?

Корделия молча слушала.

— Так вот — я не в восторге! Просто терплю иногда, потому что сам знаю, что слаб и безынициативен. Уговариваю себя, что он хочет мне добра. Но временами это действует на нервы. Ах, если бы я мог зарабатывать пером — например, работать в редакции, как Хью Скотт! Я бы давно сбежал отсюда. Нам тесно вдвоем.

Корделия села на кровать и погладила мужа по голове. На лбу у Брука выступил пот. Ее переполняла жалость, но она и не подумала отнестись к его словам серьезно. Она слишком хорошо его знала. Утром он опять станет почтительным сыном.

Глава IX

Стивен начал встречать ее попеременно по понедельникам и четвергам. Он предпочел бы делать это хотя бы раз в неделю, но Корделии интервал в десять дней почему-то казался менее вопиющим нарушением приличий.

Стивен честно соблюдал свою часть договора: не донимал ее признаниями, уважал ее волю. В то время в моду вошли вуалетки, и Корделия обрадовалась, что можно прятать лицо. В ее душе поселилось чувство вины, камнем легло на совесть.

И все равно она с нетерпением ждала встреч — ей становилось все труднее скрывать это от себя самой. Теперь, когда он не был напрочь исключен из ее жизни, к Стивену вернулись былые живость и энергия. Рядом с ним Корделия также оживала. Они смеялись, перебрасывались шутками и поддразнивали друг друга. Смех был одной из тех вещей, которых ей так недоставало в Гроув-Холле! Вскоре они со Стивеном стали неплохо понимать друг друга.

Хотя он точно следовал ее указаниям, Корделия подчас и сама затруднялась провести грань между безобидным и недозволенным. Невинная шутка могла быть воспринята как кокетство. При виде ее возбужденного, сияющего лица мать уже пару раз спрашивала, что случилось.

Стивен горел желанием познакомиться с ее родными, но Корделия противилась этому, пока в один прекрасный день в нескольких ярдах от дома они не столкнулись с Тедди. Заметив ее колебания, Стивен немедленно представился как знакомый Фергюсонов, случайно повстречавший миссис Фергюсон по дороге к мистеру Блейку, которого ему рекомендовали как непревзойденного знатока часов.

Знакомство состоялось, и не успела Корделия глазом моргнуть, как Стивена пригласили на кухню — выпить чаю и высказать свое мнение о только что испеченных миссис Блейк эклерах, — как будто они были давно знакомы. Благодаря удачно найденному объяснению и тому, что Стивен явился в дом в обществе не только Корделии, но и Тедди, он вскоре был принят как друг семьи.

После его ухода Корделию забросали вопросами — впрочем, совершенно безобидными, — и она поняла, что никто ни о чем не догадался.

В конце мая Философское Общество устраивало прием во "Фри Трейд-Холле". Стивен был одним из распорядителей и в числе прочих пригласил мистера Фергюсона, Брука и Корделию.

Примерно раз в две недели Корделия оставалась у Блейков ужинать, а потом Тедди провожал ее домой. Однажды в середине мая, придя, как обычно, около четырех, она узнала, что к ужину приглашен Стивен Кроссли. Ужин удался на славу. Присутствовавший здесь же Хью Скотт, жених Эсси, и Стивен весь вечер развлекали публику. Хью с ярко выраженным ирландским акцентом рассказывал шотландские анекдоты, а Стивен — ирландские.