Корделия

— Корделия.

— Да?

— Я по вас с ума схожу.

— Стивен, вы не должны так говорить.

— Больше не буду. Во всяком случае, не слишком часто. Но иногда это… просто необходимо.

— Понимаю.

— Правда?

— Конечно.

— Вряд ли вы можете понять — вы такая холодная и всегда держите себя в руках.

— Не всегда, — вырвалось у нее.

Он положил руку ей на плечо. Почувствовав опасность, Корделия сделала шаг назад и наткнулась на ствол дерева. Стивен поцеловал ее. Поцелуй получился неуклюжим — из-за темноты. Во второй раз его губы нашли ее теплый рот. Они некоторое время стояли без движения. Потом она отпрянула и отвернулась.

— Вот я и не сдержал слова, — сказал Стивен. — И ничуть не жалею. Мне просто нет до этого дела.

— Уходите, пожалуйста.

— Вы обиделись?

Обиделась? Нет, это что-то другое.

— Корделия, я не могу так уйти. Скажите, все останется по-прежнему? Ведь правда?

— Стивен, — выдохнула она. — Пожалуйста… Пожалуйста, уходите!

Глава X

"Нельзя ехать на прием. Так скоро. Словно ничего не произошло. Попробовать сказаться больной? С тех пор, как я вышла замуж, я ни разу не болела. Теперь моя очередь схватить простуду. У меня болит голова, как у Брука. Внешне ничего не заметно, зато имеешь право остаться дома и все хорошенько взвесить. Нельзя плыть по течению, особенно сейчас. Мне следовало предвидеть… А я закрывала глаза… делала вид…"

— Корделия, — обратился к ней мистер Фергюсон. — Сегодня как раз подходящий день для вашего знакомства с фабрикой. У меня выпала пара свободных часов, такое редко случается. Я давно вам обещал. Брук вернется из Олдхэма самое раннее после обеда, но мы и без него сумеем о вас позаботиться.

— Я бы с удовольствием, но у меня разболелась голова. Может быть, в другой раз?

— Прогулка в открытой коляске пойдет вам на пользу. Уверен, от вашей головной боли не останется и следа. В другой раз я наверняка буду занят.

— Мне нужно кое-что сделать по дому. Миссис Мередит сказала…

— Вот пусть миссис Мередит сама и справляется. За одно утро с домом ничего не случится.

"Что толку спорить. Наверное, у меня слишком уступчивый характер — не такой, как у Маргарет. Или в том и состоит мой долг? Что это, слабость или сила — не лезть в бутылку по всякому мелкому поводу?"

Чудесное майское утро. Ни ветерка. И только на севере застыла гряда белых облаков.

Запрягли фаэтон; лошади плавно двинулись с места и на хорошей скорости понеслись в город, обгоняя громоздкие омнибусы, груженые подводы, мальчишек с ручными тележками и нищих, мимо массивных старинных зданий на Ардвик-Грин и дальше по Лондонской дороге.

Здесь они сделали крутой поворот и, оставив позади фешенебельный торговый центр, въехали прямиком в трущобы.

Лошади уже не бежали, а еле плелись, с трудом пробираясь по узким улочкам, где играли ребятишки в лохмотьях; голые малыши ползали прямо по проезжей части. Обветшалые четырехэтажные здания загораживали дневной свет; в воздухе носились частицы копоти и дыма. Худые, неопрятные женщины, закутанные в шали и в башмаках на деревянной подошве, сидели на крылечках или в дверных проемах, баюкая грудных младенцев и переругиваясь с соседками через дорогу. Боковые улочки и вовсе представляли из себя канавы для сточных вод, с выложенными булыжником склонами. Все чаще попадались фабрики, тесня друг друга; высокие, закопченные трубы тонули в клубах дыма. Корделии и прежде приходилось сталкиваться с нищетой: недалеко от того места, где жили Блейки, были бедные кварталы, но ей никогда не доводилось наблюдать подобное убожество.

— Подъедем к каналу, вид будет поприличнее, — пообещал, заметив ее отвращение, мистер Фергюсон.

Перед ужасающей нищетой обитателей этого района ее собственные проблемы показались сущими пустяками. Людям было не до флирта: они работали ради выживания своих семей, а теряя работу, оставались без куска хлеба. С недавних пор здесь участились случаи смерти от тифа и холеры: они беспрепятственно косили истощенных людей. У Корделии не укладывалось в голове, как может остальное население продолжать жить как ни в чем не бывало, когда в самом сердце города вымирает целая община. Да, во время недавнего хлопкового голода фабрики сотрясали бунты — Корделия много слышала об этом еще в школе, — но они не шли ни в какое сравнение с теперешними бедствиями, когда у людей даже не осталось сил бунтовать.

Она почувствовала себя непростительно счастливой, потому что жила в комфорте и роскоши, и безнадежно испорченной — потому что ей было этого мало. Уж не за счет ли этих несчастных достигнуто ее собственное благополучие?

— Никогда здесь не были? — поинтересовался мистер Фергюсон.

— Нет.

— Любому пошло бы на пользу — раз-другой в год наведаться в это забытое Богом место.

Корделия удивленно взглянула на свекра.

— Я тоже об этом подумала.

Они проехали под заклеенной объявлениями аркой железнодорожного моста, миновали пустырь и зацементированную площадку для игр, где копошилась мелюзга.

— Вплоть до прошлого года здесь было старое кладбище, — объяснил мистер Фергюсон. — По моей инициативе на этом месте оборудовали игровую площадку. Хоть какая-то забота о живых важнее чрезмерного внимания к мертвым.

— Да, — через силу согласилась она.

Мистер Фергюсон помолчал и вдруг ошарашил ее вопросом:

— Корделия, вы счастливы в Гроув-Холле?

— Да.

— Брук — человек со странностями. Но у него немало ценных качеств.

— О да. У него доброе сердце. Я к нему очень привязана.

Привязана… А можно ли считать привязанностью то чувство, которое заставляет бешено биться ее сердце и от которого кровь закипает в жилах?..

— Ну, вот мы и приехали. — Мистер Фергюсон помог ей спуститься на землю. Сегодня он был как никогда доброжелателен, и Корделия чувствовала себя не в своей тарелке. Что это — угрызения совести?

Они прошли через широкие чугунные ворота, и на них тотчас пахнуло едкими химикалиями. Они миновали несколько крытых, похожих на бараки, цехов и пошли по мощеной булыжником дорожке в контору. Бывшие там несколько мужчин поднялись им навстречу и почтительно поздоровались. Мистер Фергюсон милостиво кивнул в ответ и прошествовал дальше. Корделия чувствовала, как ее провожают взглядами.

Они вышли в большой, огороженный двор, где вовсю грохотали машины; с них на землю стекала вода.

— Здесь мы красим ситец, — пояснил мистер Фергюсон. — Впечатляет, не правда ли?

Машины, точно гигантские крабы, при помощи сотен щупалец ворочали огромные тюки материи. Рядом с ними люди казались карликами. Было очень шумно, но это был не приятный гул или ровное гудение, а пронзительный металлический лязг, прерывистый и какой-то вымученный.

— Здесь производится предварительная обработка ткани закрепителем, — прокричал мистер Фергюсон на ухо своей спутнице, — для более прочного впитывания красителя. Вот, смотрите, — он отогнул уголок лежащего неподалеку рулона ситца. — Это — необработанная материя. Мы красим ткань в шесть различных цветов. Машины снабжены шестью валиками для нанесения определенного цвета. Вы, без сомнения, оцените сложность этого устройства: ведь каждая краска должна лечь в строго определенное место, обусловленное рисунком.