Кореец

Юрка пришел без особого энтузиазма. И увидел его. Ким. Парень лет двадцати с небольшим, с нездешней, чуть азиатской внешностью. Держался спокойно, даже слишком спокойно для их суетливой тусовки. Двигался с едва заметной осторожностью, будто прислушивался к своему телу — последствие какой-то серьезной травмы. Но главное — взгляд. Тяжелый, цепкий, проникающий. От такого взгляда хотелось или спрятаться, или съязвить.

— Я собираю группу, — сказал он без предисловий, когда они отошли покурить в угол сцены, заваленный старыми декорациями и пыльными барабанами. — Не для танцулек. Для серьезной работы. С нормальной аппаратурой, базой. И с деньгами.

— А я причем? — хмыкнул Юрка, пуская дым кольцами. — Моя «серьезная» работа по кабакам лабать.

Ким не улыбнулся. Просто смотрел. Этот взгляд напрягал.

— Ты играешь «Битлов»? — спросил он вдруг

— Смотря, кому и зачем, — осторожно ответил Юрка.

— Мне, — просто сказал Ким. — И затем, что я набираю музыкантов, которые действительно въезжают в эту музыку, а не просто тренькают на танцульках. Мне сказали, что ты один из лучших басистов на районе.

Юрка криво усмехнулся, пытаясь скрыть внезапную гордость.

— Конкуренция невелика, сам понимаешь, — криво усмехнулся он.

— Достаточная, — пожал плечами Ким. — Вопрос в другом. Ты хочешь и дальше по свадьбам специализироваться или попробуешь что-то настоящее?

Это было сказано без нажима, но попало точно в цель. В самое больное место. Смесь злости на этого спокойного наглеца, стыда за свою халтурную жизнь и внезапной, дурацкой надежды обожгла Юрку изнутри.

— А ты сам-то кто такой? Новый Эдди Рознер? — съязвил он, вспомнив знаменитого джазмена. На чем играешь?

— Я не музыкант, — спокойно отвечал Ким. — Я организатор. У меня есть возможность достать аппарат, инструменты. Настоящие, фирмовые! Найти площадки для выступлений. И у меня есть идеи насчет репертуара. Такого, который здесь еще не играли. Где твою группу можно послушать? В деле.

Аппарат… Не самопал, не переделанный «Регент»! Инструменты… Эти слова подействовали на Юрку как заклинание. А «репертуар, который не играли»? Что он имеет в виду? Блефует? Или?..

— Ну так что? — Ким смотрел выжидающе.

— Послезавтра свадьбу играем, — буркнул Юрка, сам удивляясь своей поспешности. Приходи. Послушаешь наш «настоящий» звук.

— Хорошо, — кивнул Ким. — Телефон оставь. Созвонимся.

* * *

Ансамбль Юрки… Громко сказано. Так, сборище битых жизнью музыкантов, которых он набрал по кабакам и танцплощадкам. Четыре человека. Сам Юрка — бас-гитара. Витька Петров — вокал и ритм-гитара. Вадик Зайцев — клавиши. Лешка Пузырев — барабаны.

Витька Петров… Лет десять назад он был местной звездой. Король танцплощадки ДК. Пел твисты и шейки, копировал Магомаева и заграничных звезд, чьи песни он снимал с заезженных пленок на своем «Яузе-5». Английские слова записывал русскими буквами в тетрадочку, заучивал, как молитву, не понимая и половины смысла. Но публика верила. Девчонки вешались на шею. Одна самая настырная и доверчивая женила-таки на себе. Семья, дети, работа настройщиком на заводе «Калибр»… А слава прошла. Появились бит-клубы, новые герои. Репертуар Петрова стал смешон. Его попросили из ДК. Остались только свадьбы и банкеты, где он пел с выражением оскорбленного гения на лице. Ему было за тридцать, но он все еще верил, что его час придет.

Вадик Зайцев — студент Гнесинки, пианист. В их «ансамбле» играл исключительно ради денег. Но халтура эта доставляла ему какое-то свое, тихое, извращенное удовольствие. Он с непроницаемой улыбкой наблюдал за пьяными танцами, за потугами Петрова изображать Элвиса, за Юркиными гитарными запилами. Сам играл безукоризненно, чисто, но без души. На советы не напрашивался, но если спрашивали — мог разложить любую гармонию. Почти не пил — берег руки и репутацию в училище. Тихий циник.

Лешка Пузырев — барабанщик. Учился там же, где и Зайцев, на ударных. Тусовался в рок-клубах, считал себя авангардистом. Их свадебную халтуру презирал всеми фибрами души, но играл — тоже ради денег. Играл зло, отрывисто, часто сбиваясь с простого ритма, но иногда выдавал такие брейки, что Юрка только присвистывал. Ненадежный, но способный.

Вот такая компания. Оркестр разбитых надежд. И этому Киму он собрался их показывать. Ну-ну. Посмотрим, что из этого выйдет.

* * *

Юрка Ефремов вынырнул из тяжелого, липкого небытия. Наглое солнце било сквозь щель в грязной шторе прямо по глазам. Голова — чугунный котелок, набитый ватой. Во рту — словно кошки нагадили. А правое ухо… оно жило своей отдельной, мучительной жизнью — горело, пульсировало и ныло так, будто его всю ночь жевали.

Бутылка с водой, его верная подруга, предательски исчезла. Пришлось тащиться в ванную на ватных подгибающихся ногах. По дороге он увидел — собственные брюки, вывернутые наизнанку и покрытые засохшей грязью. Рядом — пиджак, не лучше. «Хорошо погуляли», — мелькнула тоскливая мысль.

Зеркало ждало его, как строгий судья, но Юра малодушно отвернулся, сначала припав к крану, как верблюд, достигший оазиса, а потом подставил голову под холодную струю.

Когда он наконец решился взглянуть на свое отражение, оттуда глянула карикатура из журнала «Крокодил»: опухшее лицо с помятым выражением вечного удивления и ухо — пунцовое, как у нашкодившего пионера. Память услужливо показывала белый шум там, где должны были быть вчерашние события. Сюжет обрывался где-то на выходе из ресторана, дальше — тьма и радиопомехи. В этот момент в коридоре зазвонил телефон. Резко, требовательно, как милицейская трель. Юрка поморщился.

— Алё, — прохрипел он в трубку.

— Восстал из мертвых? — голос Виктора звучал подозрительно бодро.

— Как я домой-то попал?

— А драку помнишь?

— Драку? — в голове что-то шевельнулось, как сонная рыба в мутной воде.

— Тебе пару раз прилетело. А потом ты так заорал, что они разбежались, как тараканы. Я тебя домой привез — ты базлал всю дорогу что-то про музыку будущего.

— Мать честная…

— И да, сегодня свадьба. В шесть заеду за аппаратом.

— Какая еще… — Юра похолодел. — Сегодня?!

— Просыпайся давай. Обед уже скоро.

Трубка коротко пискнула. Юрка со стоном поплелся на кухню. Открыл холодильник и замер. На верхней полке сиротливо лежала его кепка. Зачем он ее туда сунул? Но думать об этом было некогда, потому что рядом, на полочке дверцы, обнаружилось настоящее сокровище — бутылка пива «Мартовское».

Ванна стала его спасением. Два часа он отмокал в горячей воде, попивая пиво, выуживая из организма зеленых чертей похмелья. Вода остывала, он подливал горячую, и так — пока мир не перестал качаться. Всё это время он пытался вспомнить вчерашние похождения и под конец, что-то стало вырисовываться. Обрывки воскресенья начали всплывать в памяти, как пузыри из болота.…

…Сперва была репетиция. Ну, это понятно. Разучивали Высоцкого — его все время спрашивали на вечеринках. Петров пытался петь «Сыновья уходят в бой». Получалось фальшиво, без нерва. Но кого это волнует?

«Пипл схавает!» — ляпнул тогда Лешка Пузырев, и все заржали.

…В памяти всплыли десять бутылок «Мартовского» пива, выставленных на стол после репетиции. Они сидели, попивали пиво прямо из бутылок и вяло переговариваясь о чем-то несущественном. Зайцев и Пузырев ушли, он остался с Петровым. Затем допили полбутылки коньяка, заполировав им пиво и вот с этого момента память начала барахлить. О чем они говорили? Кажется, о музыке…