Кореец

— Дико это как-то… — заметила она, разливая чай по стаканам в подстаканниках. — Ты же борец. Чемпион. Дед Дунхо говорил, ты сможешь вернуться…

— Дед много чего говорил, — отрезал я резче, чем хотел. — Но шея у меня была свернута. И даже если она теперь на месте, бороться я больше не буду. Хватит. Надоело калечиться ради медалек, кубков-вымпелов и поездки в Аргентину. Хочу другого. Своего.

Тут я почти не врал. Мысль о возвращении на ковер вызывала тошноту. Другое дело — музыкальная тусовка. В прошлой жизни я был там заметной фигурой, да. Но всегда — вторым номером. За спинами звезд, которых сам же и раскручивал. Таскал каштаны из огня для других. Хватит! Теперь я сам буду решать, кто станет звездой. И стану ею сам, пусть и в другом качестве.

— А ты… разбираешься в музыке? — в ее голосе было неподдельное недоумение.

— Ещё бы! — сказал я ей. — Ты забыла, мой рассказ о Марке Северине из будущего?

— Я не забыла, но…

— Ага, всё-таки, не веришь. А между прочим, я знаю, какие песни будут петь следующие пятьдесят лет! Знаю, какие мелодии заставят рыдать целые стадионы и какие тексты станут гимном поколений! Я могу напеть тебе хиты, которые еще не родились в головах авторов! Могу назвать имена звезд, которые сейчас ходят в детский сад!

Она только улыбнулась и отпила чаю.

— Понятно, — сказал я, — с сумасшедшим лучше не спорить. Он же не буйный, бредит себе потихоньку. Так?

Марина задумчиво покачала головой.

— Самое странное, Миша… или Марк… — сказала она тихо. — То, что я тебе… верю. Не головой, нет. Головой я понимаю, что это бред. А вот… внутри… Верю. Дед говорил, иногда надо слушать не ушами, а сердцем. Наверное, это оно и есть.

Она затушила сигарету в пепельнице из консервной банки.

— Завтра пойдем к Вере Пак. У нее муж, Саша, работает администратором в ДК «Серп и Молот». Там всякие ВИА играют. Может, там твои… музыканты найдутся.

Я вскочил так резво, что едва не снес стол. Это был шанс! Настоящий! ДК, самодеятельность — это же клондайк 60-х! Там кипела жизнь, там рождалось все новое, там можно было найти голодных, злых, талантливых ребят, готовых играть за идею… или за скромный гонорар.

— Маринка! Ты… ты золото! — я схватил ее руку, и с показным энтузиазмом стал покрывать её поцелуями.

— Да щекотно же! — она отняла руку, но не сердито. Наши отношения были сложной конструкцией — ни любовники, ни друзья, ни пациент с сиделкой. Что-то среднее, неопределенное.

— Это невероятно важно! Мариночка, ты не представляешь, как это важно!

— Почему же не представляю? — она посмотрела на меня своим глубоким, чуть печальным взглядом. — Представляю. У каждого должна быть своя музыка. Или своя боль, которую лечишь.

В ту ночь я почти не спал. В голове звучали будущие хиты. Моя память была шахтой полной золота, которое ещё предстояло добыть.

Наутро мы с Мариной отправились к Вере Пак. Она жила в районе метро «Сокол», в сталинской пятиэтажке, построенной для работников завода. Муж Веры работал в ДК сначала завхозом, а теперь администратором и без преувеличения знал там каждый гвоздь.

Чистый подъезд, занавесочки на окнах, горшки с цветами на подоконниках, запах щей и жареной картошки из-за дверей

Вера Пак встретила нас радушно, засуетилась.

— Сашка! — крикнула она мужу — Тут Миша с Мариной пришли! Помнишь, тот самый борец, который…

— Помню-помню, — пробасил Александр, появляясь из кухни с полотенцем на плече. — Который с того света вернулся.

Он оказался именно таким, как я и представлял — крепкий хозяйственник с инженерной бородкой и цепким взглядом. Рукопожатие — как тиски.

— А, Михаил! Наслышан, наслышан! Живучий ты, парень! Вера говорила: их дальневосточный колдун тебя лечил…

— Ага, колдун, — усмехнулся я, — и вот эта вот фея, — приобнял Марину за плечо. Она смущенно заулыбалась.

— Да, — согласилась Вера, — Маринка у нас сокровище, любого на ноги поставит! Ну, проходите, чего в дверях стоять. Чайник как раз свистит.

За столом, уставленным вазочками с вареньем и сушками, я начал осторожный зондаж. Про ДК, про ансамбли, про то, кто сейчас «на волне».

Александр оживился. Оказался меломаном — пластинки западные собирал, через фарцу доставал. Сам когда-то на гитаре бренчал.

— Талантов хватает, — говорил он увлеченно. — Градский вот у «Скоморохов» — голосина! «Сокол» еще пыхтит, старички… А так — «Славяне» жару дают! Играют рок-н-ролл не хуже англичан, без дураков. И на своём оборудовании, самодельном!

— Самопал? — я изобразил вежливый интерес.

— А то! Энтузиасты везде есть. На радиозаводе усилки спаяют, на мебельной фабрике колонки склеят! Клавишник у них — гений! Из старой немецкой фисгармонии сделал такой орган, что «Хаммонд» отдыхает! Вот где ребята ищут себя!

Я внутренне скривился. «Ищут себя»… Тоже мне, диогены с гитарами. Этих энтузиастов потом не переспоришь, у них на все свое мнение. Мне нужны исполнители, а не творцы.

— Александр, а вот… — я постарался придать голосу максимум равнодушия, — нет ли там ребят попроще? Которые не столько ищут, сколько… играют? Ну, может, на танцах где, или в ресторане подрабатывают? Лабухи, одним словом.

Александр посмотрел на меня с удивлением.

— Лабухи? Зачем тебе лабухи? Они ж по нотам шпарят, что закажут, души в них нет. У нас таких в ДК не держат. Разве что… — он поскреб бороду. — Есть один… Юрка Ефремов. Гитарист. Руки золотые, но… любит это дело. По кабакам халтурит часто. У него вроде и ансамбль свой есть, ресторанный.

— Вот! — я постарался скрыть свое оживление. — А можно как-то… познакомиться? Послушать?

— Легко! — Александр хлопнул себя по колену. — В эту субботу приходи в ДК. У нас там вечер самодеятельности, но Юрка обещал заглянуть после своей «халтуры». Познакомлю. Парень он тертый, может, и сговоритесь.

* * *

Юрка Ефремов работал музыкантом на свадьбах. Играл в ансамбле на бас-гитаре. И не столько играл, сколько всё это организовывал.

Ещё в школе в пятом классе Юра научился тренькать на гитаре песенки типа: «По тундре по железной дороге…» блатные и соло на одной струне.

Потом в старших классах, он, как и все проникся битломанией. На этой почве познакомился с Семеном из параллельного класса. Тот мог, закрыв глаза, проиграть в памяти любой альбом с точностью до царапинки, до пылинки. У него был магнитофон «Яуза-5» с тремя скоростями. Прокручивая композиции в два раза медленнее, чем они звучали в оригинале, он списывал ноты гитарных пассажей битлов, которые на обычной скорости казались ему недосягаемыми. Так оказалось разъято на составляющие всё битловское наследие и не их одних. Все, что списывалось с «Яузы», составило их творческий багаж.