Корея. 1950

Осмотр первой общей каюты не дал результата; немножечко теряя терпение, мы двинулись во вторую. Татьяна по-прежнему держится позади, я прикрываю ее спиной, остро поглядывая по сторонам.

Вдруг что почую?

Впрочем, мне показался подозрительным крепкий японец самого независимого вида, да еще и в костюме. Я едва заметно кивнул в его сторону, но девушка с легкой улыбкой покачала головой. Не он… Однако я не успел еще отвернуться от Тани, как взгляд ее словно остекленел, а лицо резко побледнело. Знак рукой от девушки!

— Это он…

В самом конце каюты у иллюминатора сидит неприметный короткостриженный старичок с незапоминающимся лицом — последний с совершенно равнодушным, скорее даже философским видом познавшего дзен монаха созерцает берег.

Да быть не может! Эта развалина и есть паук, сосредоточивший все нити огромной агентурной сети в своих руках?!

— Олег, впереди, у иллюминатора.

Я негромко обратился к капитану, держащемуся в пяти шагах впереди нас, впервые назвав его по имени. Контрразведчик кивнул, двинувшись к деду с пустыми руками — а я махнул головой отставшим оперативникам.

— Страхуйте!

Впрочем, Шапранов уже поравнялся со стариком, для проформы даже бросив руку к фуражке, что-то сказал…

Я едва разглядел молниеносное движение Минодзумы, ударившего узким, коротким клинком; скорее даже шипом, до того прятавшимся в футляре из-под письменных принадлежностей… И, скорее всего, из многоразового пера же и извлеченным; самое страшное, что конец трехгранного шипа мне показался каким-то влажным, словно чем-то смазанным.

Неужели яд?!

Я замер на месте, задержав дыхание, время словно бы замедлилось… И потому успел во всех подробностях рассмотреть, как заученно смещается с линии короткого, направленного в живот удара Шапранов, развернувшись спиной к борту. Как легким ударом левой руки он отводит в сторону атакующую руку Минодзумы, словно бы легонечко поддев запястье противника ребром ладони… И как тяжело вдруг врезался локоть контрразведчика в локтевой же сустав скорчившегося от боли японца; явно отравленный клинок полетел на пол, выпорхнув из разом ослабевших пальцев резидента.

А потом чудовищно жесткий апперкот капитана словно бы подбросил японского шпиона в воздух, буквально оторвав резидента от земли!

— Вот это да…

Я не смог удержаться от восхищенного возгласа — а Минодзиму уже начали крутить подоспевшие агенты, в то время как Шапранов с кривой ухмылкой подобрал трехгранный шип, оброненный нашим врагом.

— Наверняка матин. Иначе стрихнин — очень популярный яд японских синоби…

Между тем, связанный старик уже оклемался — что весьма удивительно для столь тщедушной комплекции и немаленького возраста! Бросив злобный взгляд на капитана, он с кривой усмешкой что-то произнес; я подумал, что какое ругательство или угрозу, но Татьяна с удивлением перевела:

— Говорит, что он восхищен тем, как товарищ капитан сумел уйти от удара. Ведь Минодзиму мастер иайдо. Он выражает свое восхищение.

Шапранов вновь криво улыбнулся:

— Да плевать на его иайдо, и его восхищение. Взяли — и, слава Богу… Военного преступника ждет справедливая кара! Но вначале — дознание с пристрастием.

Капитан СМЕРШа как-то уж совсем хищно оскалился, отчего даже мне стало не по себе; затем контрразведчик повернулся к нам с Татьяной.

— Таня, вы выполнили свою миссию — и вам, безусловно, зачтется. Следствие будет мягким… Но оно будет — все же вы работали на врага. Так что можете пока попрощаться с товарищем старшим лейтенантом… У него теперь своя дорога,а у нас своя.

Мне стало невыносимо горько после этих слов капитана — хотя умом я и понимал, что за сотрудничество с японской разведкой наследную аристократку ничего хорошего не ждет. Конечно, теперь это уже не «измена Родине», и уж точно не «вышка»…

И все же, повторюсь, мне стало невыносимо горько. Вроде ведь и побыли вместе меньше суток, и перекинулись лишь парой фраз — а вроде уже как родные, пережившие вместе не один бой… Да и не только ведь это важно! Пока она держала меня под локоть на корабле, ее рука словно жгла меня через гимнастерку. А то, как экс-разведчица спала у меня на плече в самолете, я наверное, никогда уже не забуду… Я молча взял разом поникшую девушку за руку, она не отняла ладони; вместе за руки мы и пошли, покидая корабль. Но с каждым шагом идти становится все труднее — а теплые, нежные девичьи пальчики еще и неожиданно крепко так стиснули мою ладонь, словно призывая не отпускать…

На верхней палубе нас встретил неожиданно яркий, красивый закат, заливший море царственным багрянцем — а порыв налетевшего ветра небрежно, но как-то естественно красиво разметал волосы Татьяны. Век бы ею любоваться… Но следующий позади капитан многозначительно хмыкнул — и мы замерли, не обращая внимания на царившую вокруг суету. Я посмотрел в темные, невероятно грустные очи девушки — и понял, что это последняя наша минута…

В глазах экс-разведчицы читается смесь нежности и печали. Она шагнула ближе, прижавшись ко мне — и кажется, я почувствовал не только тепло её тела, но также ощутил и тепло девичьей души… А после она невесомо коснулась моих губ своими устами — именно так, как я представлял себе наш первый поцелуй! Но прежде, чем я успел бы ответить на обжигающее прикосновение, Татьяна уже отстранилась — с тоской и неуверенность, но одновременно с тем и жгучей надеждой попросив:

— Ты хотя бы напиши мне, Сережа.

— Напишу. Обязательно напишу!

В этот раз я сам неудержимо рванулся вперед — и наши губы встретились в жарком поцелуе, полном надежды и прощания. В этот момент мир вокруг нас окончательно исчез… И даже контрразведчик, явно тяготящийся сценой прощания, ничего не сказал.

Когда я отстранился, в глазах девушки заблестели слезы — но она через силу улыбнулась, стараясь скрыть свою боль.

— Береги себя, герой…

— И ты береги себя…

Наконец я отпустил ее руку, готовый закричать, заплакать, набросится на контрразведчиков, в конце-то концов! Она же ведь ни в чем не виновата, она же была вынуждена работать на японцев! Почему, почему теперь ее у меня забирают?!

Но я ничего не смог сделать — потому как любое мое действие обернулось бы для Татьяны еще большим вредом. Мир порой бывает очень несправедлив… Но пока мы живы, пока бьются сердца, есть еще надежда на новую встречу.

— На землю летят, возвращаются к старым корням… Разлука цветов! — громко продекламировал на хорошем русском японский шпион Минодзума, ведомый оперативниками СМЕРШ.

…А ведь это было 17 октября. Точно, 17 октября 1945-го года! Выходит, вчера была как раз годовщина операции по поимке ныне расстрелянного Минодзумы…

Жаль, я не смог сдержать обещания, данного Татьяне. Я не успел отправить ей ни одного письма — ибо принял предложение о переводе в агентуру прежде, чем состоялся суд, определивший для экс-шпионки меру пресечения.

Да и писать их на будущее, да даже для себя — было бы очень опасно. Вдруг у Айвана, отставного солдата армии США, побывавшего в японском плену и демобилизованного по возвращению домой (и теперь работающего гражданским сотрудником на военном аэродроме!) обнаружат письма на русском?

И все же я их пишу… Довольно часто пишу, мысленно выводя ровные строчки писем экс-шпионке, столь милой моему сердцу «миледи»… И засыпаю с острой надеждой, что мне вновь приснится тот самый пароход, тот самый закат.

Те самые поцелуи…

Глава 10

18 октября 1950 года от Рождества Христова. Округ Хванджу, провинция Хванхэ. Горная система Тхэбек южнее Пхеньяна.

Майор Михаил Кудасов, военный советник при Корейской народной армии.