Кормилица по контракту

— Ты-то что? Тебе и позже можно. Не кормить же.

Валя молча, не отвечая ей, продолжала тщательно намыливать грудь.

Подошли другие девчонки. В палате стало шумно и суетливо. Валя, вымывшись, вернулась в постель, прилегла на подушку и замерла в ожидании.

Вскоре в коридоре раздался ставший уже привычным детский плач. Сестра привезла и всучила девчонкам младенцев и пулей умчалась развозить детишек по другим палатам. Вале никого не принесли.

Она решила, что Ольга Борисовна передумала. Подсунула ребенка кому-нибудь другому, у кого и карта в порядке, и все анализы сделаны. Верно, зачем отцу рисковать, даже если у Вали и самое что ни на есть наилучшее молоко?

Не успела она так подумать, как в дверях показалась сама Ольга Борисовна со свертком в руках. Она молча пересекла палату и остановилась у Валиной кровати:

— Готова?

— Готова.

Валя увидела, как девчонки смотрят на нее, открыв рты, позабыв про своих малышей.

— Клади его на подушку, — велела Ольга Борисовна, передавая Вале конверт с ребенком, — вот так, правильно.

Та неловко и боязливо подхватила кулек, опустила его рядом с собой, заглянула внутрь. На нее неподвижно смотрели широко раскрытые глазенки, голубые и бессмысленные. Крошечный рот-бантик пускал прозрачные пузыри. Вместо носа были две дырочки, а брови отсутствовали вовсе.

— Какой малюсенький! — невольно изумилась Валя.

— Такой и должен быть, — скупо улыбнулась медсестра. — Ты не разглагольствуй, а титьку ему давай. Знаешь как?

Валя на всякий случай помотала головой. Ольга Борисовна захватила двумя пальцами ее сосок, затем, другой рукой ловко раскрыла младенцу ротик и сунула ему грудь. Тот сначала сморщил красное личико, а затем неожиданно крепко сдавил сосок деснами и принялся энергично сосать.

Валя охнула от боли, ей показалось, что в нее впились острые зубы.

— Ничего, — успокоила Ольга Борисовна, — больно только пару секунд. Потом даже приятно.

Верно, через несколько мгновений боль прошла. Ребенок сосал, причмокивая, по лицу его постепенно разливалось сытое блаженство.

Валя, не отрываясь, смотрела на него. Надо же, какой крошечный, как кукла. Неужели сестренки были такими же? Когда их привезли из роддома, Вале уже исполнилось одиннадцать, она достаточно хорошо помнила этот момент, но почему-то ей казалось, что девчонки выглядели не столь мелкими и беспомощными. Или она забыла?

Младенец тем временем закончил сосать, задремал и отвалился от груди.

— Все, — сказала Ольга Борисовна, забирая у Вали кулек, — деньги сейчас принесу. Жди.

— А в следующее кормление мне его тоже дадут? — спросила Валя, ощущая невесть откуда взявшийся, давно позабытый покой.

— И в следующее, и потом. Шесть раз в день, как положено. — Ольга Борисовна с улыбкой глянула на малыша: — Ишь, нажрался и дрыхнет. Знать, понравилось ему твое молоко. — Она осторожно устроила конверт на согнутом локте и вышла из палаты.

— Валь, это чей ребенок? — спросила Света, как только дверь за сестрой захлопнулась. — Той женщины, которая умерла? Тебе предложили его покормить, да?

Валя кивнула, задумчиво глядя перед собой.

— Я сразу догадалась, — проговорила Соня, подтыкая одеяльце у своей дочки. — Говорят, она так кричала, так кричала. Что-то у нее не в порядке оказалось.

— Бедная, — вздохнула Света. — Вот уж не повезло, так не повезло. Не знаете, молодая была?

— Да не слишком, — вступила в разговор Ангелина, — Оксанка говорила, ей под тридцать.

— Рожать надо рано, — философски заметила Настя, самая тихая и молчаливая из всех обитателей палаты. — Тогда и осложнений не будет.

— Да ладно, — возразила Соня, — я первого рожала, когда мне всего семнадцать исполнилось. И что? Одни проблемы.

— Девочки, перестаньте, — попыталась прервать спор миролюбивая Света. — Валют, ты лучше скажи, тебе за это заплатят?

— А ты как думала? — насмешливо проговорила Ангелина. — Кормление — это в наше время бизнес, причем очень неплохой. Молоко — товар, а за товар надо платить.

— Ой, Гелька, ну какая ты крутая! Сразу видно, что на финансовом учишься, — засмеялась Света.

Вошла сестричка, забрала детей. За ней пришла уборщица с ведром и шваброй. Валя поймала себя на том, что невольно считает время, оставшееся до следующего кормления. Грудь ее впервые за несколько последних дней не болела, было хорошо, легко, ребенок полностью высосал молоко, так что не нужно было сцеживаться. Валя с аппетитом съела больничный завтрак и пожалела, что не оставила себе ничего из теткиной передачи.

Вскоре после завтрака Ольга Борисовна принесла бумажный конверт. В нем лежала новенькая и хрустящая пятидесятидолларовая купюра.

— Руками не трогай, тут у вас стерильно, — предупредила она Валю и спрятала конверт глубоко в тумбочку.

В двенадцать снова принесли детей. Валя смотрела на выглядывающий из кулька крохотный носишко, слушала едва заметное причмокивание, и ей казалось, что вместе с молоком ребенок высасывает из ее организма всю злость на Евгению Гавриловну, всю обиду от предательства Тенгиза, все дрянное, тяжелое, скверное, что накопилось в душе.

Она кормила младенца весь день, к вечеру в тумбочке у нее уже лежало триста баксов все теми же свеженькими, только что отпечатанными бумажками. Валя послушно не притрагивалась к ним, лишь время от времени открывала дверку тумбочки и любовалась на аккуратную стопку конвертов.

На следующее утро, когда принесли ребенка, мальчик крепко спал. Валя пробовала разбудить его, тормошила за щечки, пыталась раскрыть плотно сжатые губки, но тот лишь сердито мотал головкой и корчил уморительные рожи.

— Не хочешь, ну и Бог с тобой, — наконец рассердилась Валя.

Она хотела спрятать грудь под рубашку, но в это мгновение малыш, не открывая глаз, поймал ротиком сосок и деловито зачмокал.

— А ты, гляжу, с характером, — уважительно проговорила Валя, испытывая настоящее блаженство от стремительного опорожнения груди.

…Еще через день все палату отправили на выписку. Валя осталась одна. Ребенка ей продолжали приносить регулярно, и она в отсутствии посторонних свидетелей окончательно расслабилась и принялась сюсюкать с малышом: