Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Снова помолчала перед тем, как сказать о главном, что больше всего потрясло душу и оставило незаживающий рубец, разболевшийся сразу же, как только получила срочный вызов от мужа.

– Он не только спрашивал о муже, но и нагло предложил шпионить за ним, доносить, с кем встречается, о чём говорит, что думает о руководстве республики, страны, о военных планах, ещё что-то.

Ольга нервно потёрла подбородок о костяшки стиснутых пальцев и прерывисто вздохнула, вспоминая домогания смершевца.

– Не слышала я уже его. Голову как стиснуло, молотом бухало в виски, глаза серой пеленой застлало, и вижу его, и нет вроде передо мной мерзавца, растворился. А он уже и не просит и не предлагает, а настаивает на своём, видно, посчитал, что хватит церемониться с ППЖ, не стоит его гнусных усилий, всё равно сломается.

Она отняла руки от лица, вытянула по столу, и Владимир успокаивающе накрыл её ладони своими, чувствуя, как тонкие сильные пальцы хирурга сжимаются в крепкие кулачки.

– Он крупно ошибся. Я пообещала, что всё расскажу мужу, а при случае – и командующему, хотя, конечно, это нереально, и потребовала, чтобы он убирался с глаз долой и никогда больше не беспокоил своими гнусными предложениями, а не то может схлопотать и по физиономии. Он взъярился, стал угрожать, но я больше не сказала ни слова, не посчитала нужным опускаться до уровня подонка, да и не могла: боялась расплакаться от обиды. Пошипев, он ушёл, пообещав отдать все силы, чтобы упечь нас обоих в места отдалённые, а меня ещё предварительно отдать солдатам на забаву. Мерзавец.

Она разжала кулаки и вложила свои подрагивающие холодные пальцы в пальцы Владимира. Он не только слухом, но и всем телом ощущал её ненависть к их общему знакомому, посадившему их в поезд, и думал, что если бы всё это знал, то никогда не обратился бы к тому за помощью, никогда не подал бы руки.

– Я потом долго не могла успокоиться. Мужу ничего не сказала: стыдно было, что мне такое могли предложить, как в дерьме вымазали, да у него забот и так хватало со мной, зачем ещё валить на душу. В отпуске у мамы отошла, забылась, а теперь снова заныла та боль. Неужели добрались-таки до мужа сослуживцы лейтенанта? Все мысли сейчас о муже, как он там? Ты прости меня. Алёнушке тоже отец нужен.

Она замолчала, не отнимая рук, и Владимиру не хотелось тревожить её тихого молчания, успокоенного неожиданной облегчающей исповедью в доверительной темноте шатающегося вагона, несущего, как оказалось, их обоих в неизвестное. Он был благодарен за доверие, тихо счастлив, что оказался рядом, когда ей понадобилось выговориться, облегчить гнёт души, а ещё с завистью думал о незнакомом счастливчике-генерале, что имея жену, сумел заполучить и такую вот замечательную молодую женщину. Генеральские передряги скоро кончатся, они, эти вояки в штабах, всегда чего-то не могут поделить, интригуя в добыче должностей и знаков на погоны и мундиры, это – их настоящая жизнь. И её генерал, наверное, не такое уж большое исключение, как считает Ольга. Может, что и отнимут у него, перехватят соратники по выслуживанию, но Ольга всё равно останется, если он не предаст её ради карьеры, а она, видит бог, стоит любой карьеры.

– 24 –

Её короткая тревога-исповедь охладила пыл Владимира, заставила задуматься о собственной тёмной судьбе человека неизвестного рода и племени, напросившегося во враждебную страну, что растоптала его родину и теперь высасывала из неё соки на правах победителя, а попросту грабя, как это делали всегда ещё со времён доисторической цивилизации, только более изощрённо и скрытно. Напросившегося совсем не потому, чтобы помочь поверженной родине, а чтобы помочь другому пауку в назревавшей схватке за опутанную стреляющим и взрывающим железом жертву, чтобы выжить, уверяя себя, что он нужен родине свободным. Так ли? Какая родине разница, кто её строит и восстанавливает – свободный человек или под конвоем? И тот и другой всё равно по принуждению. От второго, пожалуй, пользы больше, потому что у него нет выбора и нет возможности отлынить от дела ради своих меркантильных соображений. Владимир мог бы, если б не испугался, удрать из не очень охраняемого лагеря, приобрести другие документы и жить нелегально, пока всё не образуется, а главное – уже включиться в разборку руин. Однако, предпочёл другой путь на родину, казалось, более простой, но теперь думается, что не только более сложный, но и очень опасный, а виной всему привитые с детства привычка к дисциплине, умение подчиняться приказу, не осознавая и не задумываясь, каков он, какова его моральная подоплёка. Так или иначе, он выбрал этот путь, и его задача – пройти его быстро, чтобы покаянным вернуться на землю, без которой он не мыслит себя. Вместе с Виктором они успеют ещё внести свой вклад в обустройство загаженной фашистами и коммунистами Родины. Главное – не отвлекаться здесь. Он уже сорвался с Марленом и Варварой, Ольги – не надо.

Так они вместе, молча, разрушили то, что подарил им Бог, а подарки его редки, дел у него невпроворот, за всеми людишками не углядишь разом. Помочь бы ему надо, а не мешать, как чаще всего делают нерадивые потомки Адама и Евы, с идиотской самоубийственной радостью вырвавшиеся из-под отеческой опёки.

– Давай как-нибудь спать, - предложила Ольга. – Может, удастся хотя бы немного подремать. А хочешь, что-нибудь говори, я всё равно, наверное, не усну. Что будешь делать в Минске? У тебя хоть какая-нибудь специальность есть? Где хочешь работать?

Ответ был в разработанной американцами легенде:

– Хочу устроиться шофёром на дальние рейсы, поездить, посмотреть, может, где понравится, так и останусь. Вместе с Витей будем ездить.

Самому понравилась возникшая только что идея поездок с сыном, не испытанная и ложная идиллия разновозрастного мужского общения в светлой и чистой кабине грузовика на фоне сменяющейся за окном природы, общения и узнавания друг друга, понимания и всё усиливающегося единения. Когда-то им понадобится серьёзный разговор обо всём, что случилось, как они встретились, и лучше, чтобы для него была прочная основа – мужская любовь и дружба.

– Что ж, завидую вам, - одобрила Ольга. – Всегда мечтала путешествовать, увидеть как можно больше новых мест и увидела, да всё не то – всё разрушенное и мрачное, лучше бы не было этого путешествия. Попросимся с Алёнушкой, возьмёте когда-нибудь?

– Только попроситесь! – с готовностью обещал Владимир.

– Мечты, мечты… - раздумчиво и тихо говорила себе и ему спутница. – Война оборвала их начисто, как ураган сухие листья. Порой так хочется помечтать по-девчачьи, а голова забита обыденщиной, ничего не вижу дальше работы и дома. Сейчас многие начнут мечтать, как они хорошо заживут после такой войны, когда обустроятся немного. Не мечты это, а натужная боль от надорванности в войне, нет в них ничего светлого, они как клок сена на оглобле впереди лошади, чтобы бежала, смиряясь с натугой, и не упала раньше времени. Что ж это за мечты, когда во всём видится еда да тёплая комнатушка? Тоскотища! Мечты животины. Господи! Опять я расплавилась! Давай же спать!

Она положила голову на сложенные кольцом руки и затихла. Владимир некоторое время смотрел на неё, борясь с желанием убрать прядь волос, закрывающую лицо, но так и не решился. Потом, вспомнив, достал из мешка свой любимый толстый и мягкий свитер, сложил его, приподнял голову Ольги одной рукой, а другой подложил свитер. Она сонно посмотрела на него, подождала, пока он всё устроит, и улеглась щекой, поёрзав на мягкой шерсти, укладываясь поудобнее. Владимир тоже попытался как-то устроиться, но ничего не придумал, как только неловко уместить голову в согнутый локоть, прислонённый к раме окна. Вагон нещадно мотало, и ни о каком сне не могло быть и речи, так – дремота с кратковременным забытьём. Время потеряло свой разбег. В тяжёлом полузабытьи он в какой-то момент почувствовал, как прохладные мягкие ладони обхватили его голову и настойчиво укладывают на шатающийся столик. С трудом разлепив глаза, сонно разглядел расплывчатый силуэт Ольги, которая понуждала опустить голову на свитер, и он не смог сопротивляться, успел только мимолётно поцеловать её ладонь, пахнущую туалетным мылом, и тут же - как провалился.

Ольга смотрела на него, удивлённая неожиданным поцелуем, и впервые подумала ночными нереальными грёзами, что, может быть, вчетвером им жилось бы славно. Конечно, она любила своего генерала, но никогда не чувствовала себя ровней ему. Это сковывало и угнетало порой, заставляя утаивать боль и сдерживаться во взаимоотношениях, не чувствовать себя свободной. С лейтенантом, почти ровесником, наверное, лет на пять младше, этого бы не было, душа бы жила раскрытой, смеясь, не надо было бы думать, достойно ли это генеральши. Генерал был от неё и дочери без ума, она хорошо это знала, а у неё, тщательно охраняемой от всех невзгод, отстранённой от его трудной работы, от его командного окружения, любовь всё больше сдавала позиции уважению и долгу, а ещё, как ни странно, - жалости. Мешала и вечная зависимость от злопамятной первой жены мужа, от двусмысленного положения, как гвоздь, торчащий в мозгу, всё время мешая раскрепоститься, даже тогда, когда в редкие дни они с мужем надолго оставались наедине. Ольга наклонилась над лейтенантом. Как он ещё юн вблизи, а лицо – мужественное и по-мужски красивое. Осторожно и мягко, чтобы не разбудить, она еле-еле прикоснулась губами к его губам, словно лёгкий ветерок, его губы слегка раскрылись, но сон не отпустил. Тогда, не отдавая себе отчёта, не сдержавшись, Ольга снова, но уже достаточно плотно поцеловала спящего в раскрытые губы, ощутив приятный солоноватый привкус его рта. А он спал, не ведая, что получил то, что желал и чего боялся, только улыбнулся, лицо стало совсем мальчишеским, и Ольге стало грустно, что скоро они расстанутся и не увидятся больше, а этого теперь не хотелось.

Вряд ли он спал долго. Когда проснулся, было очень темно и так же жарко. Ольга куда-то исчезла. Присмотревшись, он обнаружил её неудобно примостившейся на краешке полки рядом с дочкой: ноги стояли на полу, а туловище, неестественно согнутое, кое-как разместилось на лавке. Владимир поднялся, с силой, но не толчком, отодвинул от Ольги сердито забормотавшую что-то спросонья толстую бабу, так что с конца лавки чуть не свалился крайний, и осторожно и бережно уложил согнутые ноги Ольги на лавку. Она, конечно, проснулась, ощутив его прикосновение, но не показала вида, как и позже, когда Владимир низко наклонился над ней, смешивая своё прерывистое дыхание с её затаённым, ждала, что поцелует, как сама целовала его спящего, но не дождалась, подумав, что мальчик или очень стеснительный или очень осторожный. Что ж, видно, не дана ей эта маленькая тайная дорожная радость.