Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 2

– Слышь, Иваныч, - обратился он к русому, - ты чё сидишь-то боком, словно тебя шершень в задницу чмокнул?

– Козёл, - по своему обыкновению коротко ответил русый.

– Чё лаешься? Я ж пошутил, - обиделся жирный.

– Тебе в задницу козёл ткнул? – уточнил понявший русого худой чернявый Серёга.

– Козёл, - ещё раз подтвердил пострадавший.

– На двух ногах который? – обрадовавшись, что его не обозвали, опять полез на рожон жирный Витёк.

– И чего не поделили? – допытывался Серёга, не обращая внимания на перегретый водкой трёп соседа.

– Бабу, - опять коротко отрезал Иваныч.

– Козу, что ль? – плотоядно похохатывая, снова попытался втиснуться в разговор жирный.

– Настьку? – ещё уточнил Серёга.

– Её, - подтвердил русый. – Сейчас добавим – расскажу, обхохочешься-обплачешься.

Сковырнув сургуч и выбив одним ловким ударом-шлепком по дну пробку, он нацелился без промаха разлить третью бутылку, начиная с кружки Владимира, но тот прикрыл её ладонью и попросил, стараясь внятно выговаривать слова:

– Мне не надо, я уже готов: с утра ничего не ел, вот и развезло, как бы ни стало плохо.

Иван Иванович – «опять Иван Иванович», - подумалось Владимиру, – «и такой же крепкий телом и здоровый духом» - помедлил немного, не сразу усвоив, что парень отказывается от выпивки, потом поднял с земли свой мешок, достал оттуда небольшой кусок сала в тряпке, вероятно, купленный для дома, и полбуханки хлеба, нарезал того и другого, сказал просто:

– Ешь.

И, властно отодвинув руку Владимира, разлил всем поровну, потому что по-другому не мог и не мыслил.

– Теперь выпьем за выздоровление моей задницы, - предложил он заключительный тост, - а кто не хочет, пусть пьёт за своё здоровье, разрешаю. – Предупредил, как в первый раз: - Пьём по половине.

– Будем, - согласился по-своему Серёга.

– Поехали, - не изменил себе и Витёк.

– За ваше здоровье, - поднял и Владимир свою тяжёлую кружку, не мысля, как осилит её, и что с ним потом будет.

Выпили, и троица заела скудными остатками хлеба, помидоров и лука, согласно предоставив сало Владимиру, который не сразу и сообразил, что ест его один, а когда спохватился, то зардел не только от алкоголя, но и от стыда, и отложил недоеденный кусочек, боясь взглянуть на собутыльников. Чтобы не смущать парня, каждый взял себе по маленькому кусочку, и Владимир преисполнился бесконечной благодарности к этим простым людям и ещё больше полюбил их.

– Давай, Иваныч, трави, - понудил к обещанному рассказу Серёга, - самый раз для трепотни.

Иван Иванович не обратил внимания ни на подначку собутыльника, ни на жирненький снисходительный смешок Витька. Начиналась святая застольная байка, без которой приличная русская выпивка не мыслима, не запоминается. Она всё равно как серебряный гвоздь закуски, без неё и хмель злой, угарный, и возникшая нежная дружба разваливается сразу же, как разойдутся собутыльники.

– Вчера, сами знаете, жарко было, - начал, не торопясь, Иваныч. – Томление одолевает. Мы с Настькой уже с утра через забор переглядываемся, к обеду – совсем невтерпёж.

– Хоть к ноге привязывай проволокой, - сразу же посочувствовал Серёга, а Витёк заблеял по-бараньему.

– Да, - не отреагировал на замечание Иван Иваныч, - а Левонтий Настькин всё трётся во дворе и вкруг дома, всё не уйдёт куда-либо подале.

– Без совести мужик, это уж точно, - осудил Левонтия Серёга.

– А ты б ему показал килу, может, и понял, - заржал с поздним советом толстошкурый Витёк.

– И решили мы с полумига, - не отвлекаясь, продолжал рассказчик, - когда он заснёт после обеда – а Настька не пожалеет полбутылки для сладкого сна супруга – залечь в ихнем коровнике на сене.

– Дело не сделано, а уже затрата, - прокомментировал хозяйственный Серёга.

– А вторую полбутылки для себя оставили, небось? Для жара? – догадался Витёк.

– Само собой, - подтвердил догадку Иван Иваныч. – Забрались мы в сараюшку, дверь кое-как прихлопнули – не закрывается толком у раззявы-хозяина – и, торопясь, завалились на сено. Штаны спущаю…

– Отвязать не забыл? – спрашивает, подмигивая в плотоядной улыбке, Витёк.

– …она уже с задранным подолом ждёт, лицо отвернула, глаза закрыты – смущается, значит. Только изготовился сунуть, как следует, до дна, тут меня в задницу кто-то как саданёт!

– Во, не повезло, - снова сочувственно отозвался Серёга, - всё одно как стопарь от губ оторвали.

– И чё? Не сунул? – разочарованно поинтересовался Витёк.

– «Ой!» – взвыл я, - продолжал, не реагируя на реплики, рассказчик.
– Обернулся: козёл, нагнув голову, стоит, ещё целится, подлюга. «Ты чё?!» - кричу ему сгоряча

– А он? – тут же поинтересовался Серёга.

– А он говорит: слазь, - серьёзно подыграл Иван Иваныч.

– Да ну? – удивился разыгранный Витёк и остался от удивления с открытым ртом.

– Настька подо мной скулит, смехом с визготнёй заливается, стервоза, даже подола не опустила. «Ты чё» - это я уже ей. А она сквозь смех свой подлый и слёзы пальцем на него тычет и стонет от радости: «Он тебе в жопе ещё дырку исделал».

– Вот подлюка! Надо было тебе исхитриться, стерпеть и сунуть ей как следоват, - пожалел пострадавшего Витёк.

– Где там. У меня уже свял, - объяснил Иваныч. – Рукой по заднице мазанул – кровь. Даже в глазах от боли вдруг засвербило.

– Крепко он тебя наколол, - определил Серёга.

– А тут ещё слышу: дверь кто-то отворяет. Хорошо, что плохо навешана, не сразу поддаётся. Совсем не до бабы стало. Вскакиваю, штаны надёргиваю и не могу – больно. И равновесия нет, падаю набок, путаюсь в штанах, а она, Настька, шепчет, дура, на весь сарай: «Левонтий застукал, ховайся в сено, потом засупонишься».

– Ну, попал ебарь, - опять посочувствовал сердобольный Серёга и тут же, разбавляя сочувствие ехидцей, добавил: - За такую рану на фронте запросто в штрафники загреметь можно было.

– Так он же не на фронте, - защитил рассказчика простоватый Витёк.

– В чужом тылу оплошал, - не снизошёл до жалости упорный Серёга, ни разу не улыбнувшийся за всё время рассказа.

– Главное, что ничего и не обломилось, - вдвойне пожалел раненого Витёк.

А Иван Иванович, терпеливо переждав их обмен мнениями, продолжал:

– Только я успел кое-как зарыться в тёмном дальнем углу в сено, слышу: дверь с грохотом нараспашку, и он орёт: «Чё, падла, закрылась? Чё тут робишь впотьмах?»