Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Мстительно, по-детски, не ответив, Владимир вышел во двор: надо было спрятать собранный в бега узелок. Для него нашлось укромное местечко внизу поленницы – можно будет при необходимости взять, не заходя домой.

Выделяться пижонским видом в рабочий день было непривычно и неуютно, и примерный комсомолец, как мог, торопился на молодёжный форум, чтобы не мозолить глаза рабочему люду, вкалывающему на стройках не языком и задницей, а руками.

– 2 –

У входа в клуб Победителей, принадлежащий НКВД, где под удобным доглядом собирались сливки городской молодёжи, чтобы ударными речами и призывами ускорить восстановительные работы, встретил Тарабань, одетый, в отличие от шофёра, в строгую полувоенную форму с двумя значками на груди – ВЛКСМ и облупленного Ворошиловского стрелка.

– Чего не зашёл? – проворчал сердито и, не ожидая оправданий, всунул в руки бумажку, объяснив: - Прочтёшь, если вызовут: здесь всё о достижениях базы за 9 месяцев и о работе нашей организации. – Он немного помялся и добавил, уклончиво поглядывая на Владимира: - Отметь, что успехи комсомольцев были бы значимее, если бы была настоящая поддержка от партийной организации. Вспомни, к слову, свою историю с главмехом и то, как юлил Филонов, не защитив тебя и не осудив Шендеровича. – Свежеиспечённый кандидат в члены ВКП(б) заранее готовил плацдарм в кандидаты секретаря парторганизации.

– Я не сумею о себе, тем более на людях, - отказался недисциплинированный комсомолец, - почему бы тебе самому не сказать?

– Слова не дадут: регламент, - поморщился Тарабань.

Резко и настойчиво зазвенел звонок.

– Пойдём, - заторопился Василёк, обиженно хлюпнув носом, - учти: Емеля на тебя бочку катит перед новым директором. Тебе – в президиум, - подсказал заботливый молодёжный вожак.

«Здесь все начальнички», - подумал Владимир, - «несмотря на только что закончившуюся войну и необходимость объединения, чтобы быстрее справиться с разрухой, катят друг на друга бочки, какие по силам, давя попутно и ни в чём не повинных работяг». По нему, Владимиру, такую бочку уже прокатили, а филоновская проскочит мимо.

Он подождал, пока два ряда президиума заполнятся, и примостился на неудобном крайнем стуле во втором ряду. Свежезавитая, чрезмерно наштукатуренная и кроваво наманикюренная девица в белой глухой блузке и чёрной плиссированной юбке отметила на бумаженции последнего из комсомольского олимпа, положила список перед председательствующим первым секретарём, сияющим значительностью события и золотой звездой Героя, и величаво сошла в массы, дав тем самым сигнал к началу работы конференции по звучно бьющей теме: «И в мирное время подвигу – быть!».

Немного освоившись на своём «сбоку припёку», Владимир с любопытством взглянул в глухо волнующийся зал и поразился, увидев почти сплошь разношёрстную гражданскую публику, не более чем на четверть разбавленную группками военных. Для него привычнее были дисциплинированные собрания мундиров и униформ без внешних и внутренних индивидуальностей содержимого, тогда как здесь, несмотря на громкие призывы и увещевания вожака, ни о какой унификации, порядке и дисциплине и речи не было – полный бардак. Воочию проявился образ русской жизни. Наконец, более-менее угомонились, продолжая тихо переговариваться и пересмеиваться, нисколько не увлечённые интересной темой, а только возможностью пообщаться, поближе познакомиться, показать себя и поглядеть на других. Пришлось секретарю, напрягая голос, обрадовать началом, призывать к тишине, не тянуть волынку, активно обсудить: быть мирному подвигу или не быть, и окончательно и бесповоротно, раз и навсегда утвердить: быть! Потому что вся история советского государства пестрит героями молодёжного движения – он перечислил целую плеяду таких, но Владимир знал только Корчагина и не был уверен, что это достойный для подражания герой – а подвиги свойственны молодым, инициативным и сильным, становящимися маяками жизни и труда, и чем больше их, тем короче и яснее дорога в коммунистическое будущее. В таком же духе он настропалял собравшихся ещё минут десять и, решив, что все прониклись идеей «быть», и дискуссия потечёт в нужном одностороннем направлении, предложил желающим выступить и поддержать неоспоримый тезис. После нацеленного курса дискуссии внутренняя обособленная жизнь зала усилилась, и желающим по утверждённому списку «тарабаням» первичных организаций пришлось высвечивать местные мелкие маячишки под неугомонный ропот, изредка утихающий после увещевательных окриков секретаря. Подвигов, судя по выступлениям, пока не случилось, и всё обходилось перевыполнением норм и взращиванием стахановцев и ударников, прорубающих по первопутку дорогу в тёмное светлое будущее. И так тянулось до обеда.

Как только прозвучал звонок на перерыв, ликующие делегаты устремились на выход, который оказался вблизи президиума, и крайнему Владимиру удалось выскользнуть в числе первых. Сзади кто-то кому-то предложил пойти выпить пивка в ресторане. «Почему бы и нет?» - мысленно согласился Владимир. – «Пользуйся благами жизни, пока жив, свободен и есть возможность», - сказал бы экспедитор «Сирожа».

На входе в ресторан швейцар с орденом Славы на затасканной ливрее, потерявшей первоначальный синий цвет, с облупившейся позолотой на галунах и лампасах и в командирской фуражке ВВС ответил, что Марина на месте, и предупредительно открыл дверь перед хорошо одетым молодым человеком, но тот постеснялся дать чаевые, не зная, принято ли это у русских, живущих по своим собственным правилам. В зале, разделённом колоннами надвое, было сильно накурено и жарковато, стояли четыре ряда столиков, в дальнем углу разместилась миниатюрная эстрадка, а у двери на кухню – Маринин буфет. Хозяйка вожделенного прибыльного места колдовала за деревянной стойкой перед хмельным иконостасом, наполняя стаканы на подносе винным нектаром и ангельски сияя целомудренной белоснежной блузкой с воздушно-кружевным воротом и таким же кокетливым чепцом с ажурной короной. Едва Владимир вошёл, прислужница Бахуса тотчас подняла голову, устремила на него ждущий взгляд и глядела неотрывно и пристально, не замечая, что пьянящий эликсир переливается через край стакана на поднос. Официантка что-то сердито выговорила ей и отобрала бутылку, которую Марина безропотно отдала ей, медленно вышла из-за стойки и, не опуская расширенных глаз, словно боясь, что видение исчезнет, направилась к нежданному посетителю, всё ускоряя и ускоряя шаг, потом побежала и повисла у него на шее, чуть не свалив с ног.

– Ты?!! Пришё-ол!! – и принялась жадно и бесстыдно целовать куда попало, обжигая жаркими африканскими губами.

Владимир всячески пытался отвернуться, отстраниться, легонько отжаться, но безуспешно. Наконец, насильница, убедившись, что дорогой пленник надёжно застрял в её руках и никуда не денется, откинула голову назад и рассмеялась, увидев индейскую физиономию в боевой раскраске от губной помады. Окончательно успокоившись и уверовав, что он рядом, она разжала удерживающие объятия, вытащила из рукава мини-платочек с кружевной каёмкой, по-простецки поплевала на него и принялась по-матерински любовно и старательно приводить в мирное состояние лицо парня, приговаривая-приспрашивая:

– Господи, как это ты надумал? А я всё утро ненароком на дверь гляжу, будто кто подталкивает. Оказывается, это ты собрался сюда, а я и не догадывалась. Вот радость-то! И Жанка вчера надоела – пришлось отшлёпать: когда и когда папка придёт?

Марина, как всегда, была земная, надёжная и естественная. Сейчас её не интересовали ни буфет, ни директор, ни посетители и официантки, с любопытством и завистью глазевшие на красивую пару, ни, тем более, НКВД и комиссар, сейчас она вся, до мизинца принадлежала Володичке, и пусть мир рухнет!

– Придётся прийти, - помимо воли вдруг вырвалось у размякшего от ласки Владимира, ощутившего бескорыстное прибежище для истерзанной души.

– Правда? Не обманываешь? – и она в избытке чувств крепко прижалась и снова принялась целовать возвращающегося любовника и отца, но уже осторожно, мягко, едва касаясь, дразня и возбуждая, как могла только она, обдавая сладковатым запахом вина и каких-то приятных духов. – Володичка! Пойдём прямо сейчас, я не дотерплю! – Тёмные глаза словно прикрылись туманной плёнкой, не видя, глядели с мольбой, а полные губы вмиг пересохли и раскрылись, обнажив влажные блестящие зубы.

И опять ему пришлось высвобождаться из тесных объятий, снимать отяжелевшие ватные руки и отодвигать липнущее жаркое тело.

– Потащишь голодным? – отшутился, краснея, словно разговор их слышали. – Посмотри, какой я измождённый.

Она, медленно приходя в себя, отступила на шаг, разглядывая, и всплеснула руками, сложив их ладошками.

– Какой красивый! Праздничный! – ей приятно было видеть его в костюме и ботинках, которые, избегавшись, купила – она гордилась и им, и ими. – И не на работе. Тебя сделали начальником?

Мысли у неё были по-прежнему короткими, прямолинейными и кусочными. Владимир облегчённо и освобождённо рассмеялся, узнавая забытую меркантильную подругу.

– Хотели, - не утерпел похвастаться, - но я отказался.

– Всё такой же дурень, - оценила она кратко и просто, тоже узнавая непонятную привередливость и чрезмерную совестливость в ущерб себе и ей бывшего любовника. – Но я всё равно тебя люблю. И Жанка – тоже. Пойдём, я сама накормлю и напою тебя.

И потащила за руку к буфету, где и усадила за свободный столик, сняв табличку «Не обслуживается». Прежде чем выбрать место за столом, Владимир оглядел зал, опасаясь зрительского любопытства, и сразу наткнулся на внимательный холодный взгляд… Вайнштейна. Тот сидел один у окна с ножом и вилкой в руках, справляясь с чем-то на тарелке, и Владимир невольно представил там свою голову и вздрогнул, рассыпав по спине холодные мурашки. Некстати оказавшийся в ресторане следователь, словно карауливший жертву, первым спокойно и безразлично отвёл взгляд на тарелку и больше не обращал внимания на заметную пару у буфета, где Марина, торопясь, выставляла тарелки с каким-то фирменным салатом и две кружки пива, сервируя стол на двоих.