Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

– Я тебе составлю компанию, чтобы не скучал. Посидим по старой привычке, я поболтаю, а ты послушаешь. Пей, пока холодное, ручаюсь, что не разбавлено.

Владимир сел спиной к палачу, чувствуя себя под прицелом. Рядом шумно плюхнулась довольная Марина, неслышно журча о домашних неурядицах, о негоднице-дочери, о вечной войне тёти Маши с дядей Лёшей, о безысходности вдовьей судьбы и ни слова о директоре и Бунчуке, как о второстепенных преходящих личностях, не имеющих жизненно-важного значения.

– Ты чего? Не слушаешь? Не интересно? – заметила, наконец, посеревшее неживое лицо голодного партнёра, не притронувшегося ни к еде, ни к пиву и смотревшего куда-то мимо.

Он очнулся. Где ты, всё умеющий объяснить и упростить, экспедитор-оптимист?

– Видишь типа за третьим столиком у окна?

– Ну? – взглянула Марина туда.

– Следователь СМЕРШа Вайнштейн, гад из гадов, мерзавец из мерзавцев.

– Знаю. Уже подваливался, но я отшила: не люблю нахальных, самоуверенных и чересчур волосатых как обезьяны. К тебе-то чего клеится?

В который уже раз Владимир рассказал об аресте соседа Сашки. Чем чаще рассказывал, тем короче, выпячивая самое главное: они с соседом друзья, и по этой причине, согласно предвзятому мнению Вайнштейна - одна шайка-лейка врагов народа, затеявшая заговор против единства многонационального Советского государства.

– Думал, в прошлую ночь загребут нас с хозяином, но хитроумный следователь что-то медлит, что-то задумал. Наверное, уверен, что никуда не денемся, - поделился Владимир своими опасениями с внимательной слушательницей, застывшей щекой на поднятых и сложенных вместе ладошках, - потому и дал денёк свободы, чтобы на допросах посговорчивее были. Сегодня ночью наверняка нагрянут, - предположил он, - дальше тянуть некуда. – Владимир криво усмехнулся, добавив к двум ладошкам свою ладонь-лапищу. – Так что не приду я к вам, нельзя. И так он засёк нас вместе – не дай бог, и тебя в заговорщики втянет. А Жанна? Извини, что так получилось.

Тот, о ком говорили, медленно и старательно жрал, не оглядываясь, как будто двое у буфетной стойки и вправду были для него не только неинтересны, но и незнакомы.

Марина потёрлась прохладной гладкой щекой о ладонь Владимира.

– Не выдумывай! Я кончаю в одиннадцать, постараюсь как-нибудь вырваться раньше, ты уже будь, иначе приду за тобой к вам в дом. – Она тихо рассмеялась, придумав выход: - Тётю Машу с дядей Лёшей у калитки на стрёме посадим – ни одна собака не забежит. Я сама первому, кто заявится непрошеным, горло перегрызу, - и угрожающе пощёлкала крепкими зубами, и Владимир не усомнился, что так и сделает. – Ешь давай, копи силы, - по-свойски потрепала по волосам. – Чего при параде-то?

Владимир принялся, не ощущая вкуса, за двойной лангет с картошкой фри, жареным луком, зелёным горошком и половинкой помидора, запивая прохладным пивом. Похвастался, что заделался знатным комсомольцем на старости лет – Марина сверкнула на него чёрными цыганскими глазами, проверяя, не намекает ли на разницу в возрасте – заседает в президиуме на виду у всех: не подремать, не удрать, не потрепаться с соседом.

– Опять о тебе в газетах напишут, совсем зазнаешься, - с грустью и гордостью решила возвращённая подруга. – Мы ещё с тобой и орден не обмыли, герой. Жанка твой портрет вырезала и всем хвастает: мой папка. Дурочка! Сволочи: то орден дают, то хватают ни за что, ни про что.

Герой быстро, не смакуя, справился с обоими лангетами и с удовольствием принялся за крепкий чёрный кофе, к которому приложились вазочка-розеточка с паюсной икрой, такая же – со сливочным маслом, белый хлеб, настоящий рафинад и полстакана густых сливок. После такого обеда можно и в кутузку.

А тот, у окна, тоже что-то, не торопясь, прихлёбывал из чашки и глядел в окно, обдумывая, наверное, судьбу парочки или одного из неё. Как-то странно и тревожно было мирно сидеть в ресторане рядом с будущим тюремщиком. Оба знали о неизбежности ареста и ничего не предпринимали, выжидая время. Сытая кошка пока довольствовалась забавой с мышью, исподволь подготавливая жертву и контролируя каждое её движение в пространстве и времени. Владимир не сомневался, что с сегодняшнего дня находится под негласным наблюдением, и это надо учитывать при побеге. Хотелось встать и убежать куда глаза глядят прямо сейчас, не медля.

Он взглянул на часы.

– Пора. А то не успею: место моё в президиуме займут.

Марина улыбнулась, подбадривая и радуясь, что любимый парень не потерял головы, способен шутить и выжидать.

– Ну, как? Придёшь? Жанна просит.

– Прийти-то несложно. А потом от вас придётся драпать огородами? Сдаваться им я не намерен.

– И не надо, - поддержала Марина, постепенно осознавая, что любимый дружок влип серьёзно, что встреча, если состоится, будет, скорее всего, последней, и именно поэтому настаивала на ней: - Мы с Жанной поперёк ляжем, за ноги их хватать будем, в штаны вцепимся – успеешь сигануть. – Она судорожно вздохнула-всхлипнула, отвернула в сторону глаза, полные слёз отчаянья. – Ну, почему мне так не везёт? Встречу стоящего мужика – и сразу в разные стороны, одна мразь вьётся вокруг, за задницу цепляется, мажет сальными руками. – Сама схватила его за обе руки, крепко сжала и запричитала с надрывом, еле сдерживая рвущийся голос: - Никому я тебя не отдам, никаким следователям, замуж за тебя выйду, поеду за тобой на край света, гнать будешь – не отстану, мой ты – и ничей больше, обойдётся рыжая.

Владимир верил ей, она себе – тоже. Эта женщина была искренна и правдива и тогда, когда клялась в любви и верности до гроба, и тогда, когда внезапно уходила к другому, напрочь исключая жертвенность и терпимость во взаимоотношениях. Для неё не существовало рая с любимым в шалаше. Она как цветок всегда поворачивалась к солнцу, отворачиваясь от тени, закрывалась-замыкалась в ненастье и настойчиво тянулась корнями к влажной питательной почве, не обращая внимания на соседей. Среда для неё – всё.

– Ничей я, - отверг Владимир слишком пылкие, чтобы им долго верить, притязания. – А для тебя главное – вырастить и воспитать дочь. – Он вспомнил Витю и решительно поднялся. – Всё, ухожу. Если что, не поминай лихом, - и быстрым шагом, не оглядываясь ни на Марину, ни на Вайнштейна, пошёл к выходу.

Марина проводила его печальным взглядом и долго ещё сидела, не двигаясь и не откликаясь на просьбы официанток, после того, как за ним закрылась, гулко хлопнув и заставив вздрогнуть, входная дверь. Потом, что-то обдумав, ушла на кухню, привела с собой мясника в белом фартуке, забрызганном кровью, и белом колпаке, заляпанном мясными руками, усадила так, чтобы ему виден был весь зал, глухо спросила, близко наклонившись:

– Видишь фрайера у окна за третьим столиком, что ждёт расчёта, отвернув морду? Чернявый, в сером костюме?

– Ну? – хрипло ответил мясник, найдя взглядом Вайнштейна.

– Следователь СМЕРШа по особо важным делам, из Москвы, - негласно познакомила Марина. – Занимается дезертирами и военными беглецами-нелегалами вроде вас с Бунчуком. Специально приехал, видно, что-то унюхал. Опасный, гад!

Мясник угрожающе сощурил глаза, вглядываясь в серую фигуру спецдушеприказчика.

– Ясно, - прохрипел он, - пойду, погляжу поближе, - и он пошёл вдоль ряда столиков у окна. На мгновение смертельные враги встретились безразличными взглядами, и Фингал удалился восвояси, ничего не промолвив наводчице.

– 3 –

Владимир, успев к началу, стал приспосабливаться к отсутствующему присутствию на занимательном молодёжном сборище, запоздало перерабатывая плотный дармовой обед и осоловело и невидяще уставившись в постепенно заполняющийся зал. Снова какие-то затушёванные и задавленные ответственностью личности мямлили о десяти-пятнадцатипроцентных успехах своих предприятий, подразумевая под ними подвиг. Перешептавшиеся и пересмеявшиеся до обеда делегаты обречённо глазели на вынужденно бодрствующий президиум, ожидая хотя бы какого-нибудь развлечения.