Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

Сергей Иванович заволновался, задвигался, пытаясь приподняться и сесть.

– Слушай, ты, недоделанный хирург, дождёшься – встану, врежу по дружбе. Мне можно: я инвалид и больной.

– На голову.

– Ты что, нарочно меня заводишь?

– А ты как думал?

Они уставились друг на друга и рассмеялись.

– Тебе надо не фельдшером работать, а психологом, Ваня.

– На «скорой» психотерапия – первейшая помощь. За что вычистили-то, расскажешь?

Сергей Иванович снова погрустнел и увёл взгляд в потолок.

– Вчера утром у нас, понимаешь, неприятная история случилась: арестовали хорошего парня, соседа, дружка нашего.

– Причём, невиновного, так?

Сергей Иванович не подтвердил и не опроверг догадку лекаря-язвы.

– Целый день проторчал я в очередях в разные окошки, пытаясь узнать хотя бы что-нибудь. Тщетно!

– А ты, дурень, надеялся, что у них после войны что-то изменилось?

Неудачник снова не ответил.

– С утра сегодня подался за помощью в горком.

– Дважды дурень.

– Давно не был. Пришёл как в чужой дом: никто в упор не узнаёт, кивнуть башкой соизволят, а чтобы удостоить разговором – некогда.

– А ты говоришь, что без операции на мозге можно обойтись.

Дважды неудачник удручённо вздохнул, почти соглашаясь.

– Дай, думаю, заодно проведаю своих ветеранов, может, кто что дельное подскажет. Сразу нарвался на секретаря, что вместо меня из «гэбэшника» прислали. Строго предупреждает, что в два собрание, уведомление мне на дом послали, и явка обязательна. Повернулся и ушёл, как будто я для него, делового, обуза.

– Конечно, обуза: мешаешь любимой административно-канительно-бумажной вошкотне промеж своих.

– Спрашиваю у встречных, какой вопрос, лица отворачивают, глаза прячут, говорят, не в курсе, должен кто-то из горкома быть, он и сообщит. Дожили: собрание готовит не коллектив, а горком, а мы…

– Быдло, правильно – партийное быдло. Извини, что за тебя договорил.

– Кончай, Ваня, и без того тошно, - попросил комиссар.

– Ладно, не буду, досказывай – полегчает.

– Психолог чёртов.

– Уж какой уродился.

Сергей Иванович повременил, собираясь с мыслями и задавливая недопережитую обиду.

– Собственно, и рассказывать-то нечего, и неинтересно, - но, всё же, продолжал: - Пообедал дома, ни о чём таком не подозревая, а к двум сам пришёл на собственную порку.

– Джордано Бруно, - не удержался Иван-могила.

– Сел во втором ряду, а вокруг меня – необычно пусто, вакуум. Здороваюсь, с кем не виделся, кивнут еле заметно и отворачиваются, как не знакомы. Не пойму, в чём дело.

– Покойник всегда последним узнаёт о похоронах.

– Точно: уже похоронили, - Сергей Иванович пошевелился, проверяя, жив ли ещё. – Хорошо, что долго не маяли. Невесть откуда, словно из засады, выскочил новый горкомовский секретарь Кулик, из молодых и ранних, вытеснивший Цареградского, и сразу к трибуне. Так и не узнал я повестки собрания. После короткого задела о том, что война ослабила внутрипартийную борьбу и дала возможность троцкистским недобиткам опомниться и даже обнаглеть, нападая на генеральную линию партии, он перешёл к сути, к ротозейству и самоуспокоенности ветеранов, тех, которые должны больше всех бдить эту линию, не отклоняясь и не колеблясь. А у вас, мол, взращён и взлелеян на старых сомнительных заслугах такой недобиток, который вместо укрепления линии занимается искривлением её, огульным необоснованным критиканством… - тут я сразу и сообразил, какая у нас повестка собрания…

– О тебе, - догадался и сообразительный доктор.

– …Перечислил все мои прошлые надуманные и преувеличенные грехи, за которые и выперли из горкома – я и забыл о них, а они, оказывается, тщательно до поры до времени законсервировали – и добавил новый, гробовой: умышленное потакание преступной деятельности антисоветской группировки, лидер которой стал другом и послушным исполнителем троцкистских идеек вашего бывшего товарища.

– Тебя ещё не развели, а уже – бывшего, попробуй, возрази, - прокомментировал ненормальный фельдшер, лишая больного спокойствия.

Сергей Иванович, поморщившись слегка, сел, опираясь спиной о спинку кровати.

– Заговор, говорит, к счастью, благодаря бдительности простого советского человека, был в самом зародыше сорван.

– Уже и заговор, - не удивился доктор. – Кто-то анонимку нацарапал? – догадался он.

– Выходит, так, - подтвердил заговорщик, - всё собрали, всё навесили.

– Соратники всегда добивают, чтобы не оставлять мстителей, - успокоил лекарь.

– Выступили двое, - продолжал вычищенный. – Упирали на то, что я, будучи секретарём, вознёсся, не снисходил к рядовым партизанам, всячески зажимая неугодных. Возразить в оправдание нечего было: я и вправду этих зажимал, да, видно, не дожал. В отряд они пришли в последние два месяца, до расформирования проторчали в хозчасти, всячески увиливая от боевых заданий по причине выдуманных недомоганий, а теперь дружно и нагло требуют признать их полноправными партизанами, выдать медали и соответствующие льготы. Кукиш им!

– Тебе – тоже, - не преминул заметить Иван-могила.

– Потом мой сменщик напёр на моё троцкистское критиканство и нарушения партийной дисциплины, отметив, что после исключения из горкома я не сделал выводов. Про Сашкин заговор никто и не говорил, не давая опомниться, проголосовали. Естественно, все – за.

– И те, которые были у вас на дне рождения? – не удержался от вопроса Владимир.

– И те, - вздохнув, неохотно подтвердил Сергей Иванович, вновь оказавшийся именинником. – Не ожидал я, что так жёстко, надеялся в максимуме на строгача. Вышел как оплёванный, и всего-то прошло полчаса, как решили мою судьбу. Соратники, как ты говоришь, отворачиваются, сторонятся как прокажённого, а вчера ещё были лучшими друзьями.

– Слаб человек духом, - определил болезнь опытный психолог, - особенно, если он у него подпорчен несбыточными идеями и постоянным страхом. Не тужи, Серёга, жизнь продолжается, теперь ты – партпартизан. Правильно делал, что не давал воли партоккупантам. Лучше разом сгореть ярким пламенем, чем долго коптить и вонять. Я выписал тебе два рецепта и добавлю два устных: первый – женись и роди парня, второй – иди на завод вкалывать ручками, там тебя рабочий класс, на теле которого паразитируют партийцы, окончательно вылечит.

Скорый фельдшер поднялся, чтобы, наконец-то, уйти.

– Хочешь – не хочешь, а придётся, - согласился со вторым устным рецептом больной. – На инвалидную пенсию не проживёшь, орденских за два ордена – кот наплакал, от льгот и пайков я ещё в горкоме отказался, призвав остальных последовать примеру.

– Вот за этот троцкистский выпад от тебя и избавились, - подлил напоследок яду добрый врач. – Пора мне, и так с тобой заболтался. Как, полегчало?

Сергей Иванович, сидя, подёргал, пошевелил туловищем, поразводил в стороны и вверх руками, повеселел: