Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

– Да, вроде отпустило. Ну, и спец ты, Ваня! Спасибо, друг.

Иван-могила, довольный, рассмеялся.

– Больно-то не нахваливай, сглазишь. И не радуйся раньше времени. Приказываю: регулярно глотай то, что выписал, никакой парной, про водку и не упоминаю, тяжёлых работ не делать, двигайся, сколько хочешь, но без натяга, а чуть устал – в постель, и так – неделю. Приду, дам окончательное заключение. Думаю, что сердечко твоё сработало на нервный срыв и возвращаться к нормальному состоянию будет долго, если не будешь беречься и не перестанешь нервничать. По-хорошему тебя надо бы в больницу, но там сейчас – срамота, лечить некому и нечем, не говоря уж о кормёжке, а в госпиталь тебя, меченого, не возьмут, так что лучше перележать дома, если есть кому за тобой приглядеть-поухаживать. Найдётся? – спросил у перепуганного постояльца.

– Да, - с готовностью ответил тот, совершенно не представляющий, где найти сиделку. Особенно сейчас, поздно вечером, потому что завтра искать будет некогда – с утра на работу, и может случиться дальняя командировка не на один день. Но по-другому ответить он просто не мог.

– Вот и прекрасно, - удовлетворился лекарь, - выздоравливайте, я пошёл. – Он пожал руку Сергею Ивановичу, надолго задержав в своей и внимательно напоследок вглядываясь в лицо комиссара. – Заскочу на неделе, не кисни понапрасну. Проводи, - попросил Владимира.

У калитки приостановился, повернулся к провожатому.

– Надеюсь на тебя. Сергей сейчас в таком душевном состоянии, что здоровье может качнуться и туда, и сюда. Нельзя ни в коем случае оставлять его одного с убивающими мыслями. Хорошо бы им с сиделкой найти общий язык. Береги его, таких, как комиссар, после войны немного осталось.

Странный врач «скорой» крепко пожал надёже руку, тоже надолго задержав в своей и тоже внимательно, оценивающе, вглядываясь в лицо тому, кому доверил здоровье редкого по душевной красоте человека. Подождав, пока старенький фургон, прочихавшись, валко уедет, Владимир зябко поёжился и от холода, и от принятой ответственности и медленно пошёл в дом, не зная, как себя вести с подопечным, которому по моральным качествам и в подмётки не годился. Сергей Иванович успел раздеться и вольно лежал под своим одеялом, положив аккуратно сложенное Владимирово рядом на стул. Они встретились глазами, два необъяснимо близких человека, ток мгновенной любви пронизал обоих, и Владимир, повинуясь чувству, забыв, кто он, где он, что с ним и что собирался недавно сделать, бросился к кровати комиссара, упал на колени и, положив голову щекой на милующую или карающую широкую ладонь, сказал, почти прокричал:

– Простите меня, - и скупые слёзы впервые за много-много лет медленно бисеринками покатились из глаз, теряясь в морщинистой не по возрасту коже внешней части ладони судьи.

Сергей Иванович осторожно накрыл голову грешника второй ладонью, стало тепло, уютно, и Владимир почувствовал себя совсем маленьким и счастливым. Хорошо бы остаться в такой защите навсегда.

– Тебе не в чем виниться, - отец легонько погладил сынка по волосам. – У каждого человека случаются в жизни минуты душевной слабости и глубокого нравственного падения - как на фронте панический страх, которые надо преодолеть, не сломаться, остаться разумным человеком. Порой мне кажется, что природой каждому поколению предначертано пережить хотя бы одну войну, революцию, катастрофу, чтобы отсеялись, погибли, как это ни жестоко, слабые, и тут же сам себя опровергаю: почему тогда у людей не так, как у животных, остаются слабые, а сильные гибнут первыми, и род человеческий деградирует. – Он сделал движение, чтобы высвободить руку. – Сейчас иди, я устал, хочу заснуть.

Владимир с низко опущенной головой, стыдясь себя и того, что произошло, поднялся на ноги, неловко повернулся и, почти ничего не видя, пошёл к себе.

– Если хочешь, уходи, - догнал его в дверях голос как плеть. – Наверное, мне будет легче знать, что ты далеко и вне опасности, - и следом ещё один удар: - А может быть, и нет. Иди.

Он, сгорбившись, сидел у себя на кровати, опустив голову и безвольно бросив руки между колен. Стыд не проходил, а, наоборот, разрастался, и к нему добавлялась жгучая злость. Сергей Иванович не принял вины, он её объяснил и не дал полного облегчающего прощения. На это необходимо время, а его нет. Ещё нестерпимее захотелось убежать без оглядки, забыть сусально-романтическую сцену, раствориться в новых знакомствах и событиях. То, что он, бывший национал-социалист, отмеченный самим Гитлером, а сегодняшний американский шпион, вздумал просить прощения у советского комиссара, и есть настоящее ущельное нравственное падение, а не то, что вздумал потихоньку смыться, испугавшись за потрёпанную и перелицованную шкуру. Прав экспедитор: подло взваливать на кого бы то ни было свои заслуженные грехи. Он сам, в здравом уме и твёрдой памяти, выстрогал свой крест, сам и должен тащить его до последнего мгновения неудавшейся жизни. Обременять кого-то собой – трусость, просить прощения – лицемерить. Раскаяние, как и молитва, нужны не богу, а грешнику и страждущему, и потому каяться и молиться следует скрытно, без громких слов. Раскаянье на людях и на словах – фарс, шаг к новому падению. Давно известно, что жертвование и подаяние должны совершаться втайне.

Думая так, он не забывал и о главном: где найти сиделку? Ближние соседи не жаловали дюже партийного комиссара, да и не было среди них свободных, неработающих, а дальних Владимир совсем не знал. Нужен был человек, который подсказал бы хоть направление поисков. Лида! Вот кто сможет и захочет помочь.

Было около девяти, когда он постучался в освещённое окошко приветливого домика за рынком. Хозяйка, отодвинув занавеску, выглянула, показав на мгновение доброе озабоченное лицо, но ничего в темноте не разглядела и поспешила выйти.

– Володечка! – радостно всплеснула она полными, оголёнными по локоть, руками, увидев позднего гостя. – Какими судьбами? Я, как знала, испекла пирожков с картошкой, поставила в духовку, чтобы не остыли. Что это я держу вас в дверях? Заходите скорее, холодно на улице, сейчас поставлю чай, у меня и сахарин есть, и мята.

Наконец-то, у него отлегло от сердца, будто пришёл в родной дом к любящей старшей сестре.

– Не надо ничего, - огорчил он хозяйку, - у меня к вам срочное дело, только на вас надежда.

– Господи! – заволновалась Лида. – Да что опять такое случилось? Пойдёмте, хотя бы присядем.

Они прошли в опрятную чистую кухню, недавно протопленную и манящую к столу, накрытому белой полотняной скатертью с красным орнаментом понизу, сели на крашеные синие табуретки.

– Может, всё-таки, чаю?

– Нет, - ещё раз отказался неуступчивый гость и рассказал вкратце о Сергее Ивановиче, сердечном приступе и наказе врача. – Я никого, кроме вас, близко не знаю, вот и пришёл.

Хозяйка поднялась, вытащила из тёплой духовки завёрнутые во влажное полотенце румяные пирожки, такие аппетитные, что Владимир невольно сглотнул голодную слюну, переложила их в белую салфетку, аккуратно завернула и завязала.

– И правильно сделали, - похвалила взволнованного гостя. – Давайте поступим так: раз его нельзя оставлять одного надолго, особенно сегодня, то мы немедленно пойдём к вам, а по дороге решим, кто ему лучше подойдёт из тех, кого я знаю. Идёмте, не будем медлить – а вдруг ему сделалось плохо?

Она стала торопливо одеваться, не слушая ленивых возражений Владимира о том, что уже поздно, и лучше бы она дала ему адрес какой-нибудь потенциальной сиделки. Вспомнив, что здесь квартирует рыжая, спросил:

– А где Зося?

– Ушла домой. Завтра городская комсомольская конференция, занятий у неё в школе нет, вот и ушла проведать родителей.

Они почти бежали по тёмной улице, спотыкаясь и оступаясь, и конечно, никакого разговора о сиделке не получилось. Сергей Иванович, услышав торопящиеся парные шаги, окликнул встревожено:

– Кто там? Володя?

– Я, Сергей Иванович, - поспешил успокоить Владимир, - со мной гостья. Знакомьтесь: Лида.

Смущённый нежданным женским визитом хозяин приподнялся, хотел встать, но, вспомнив, что раздет, слегка покраснел и попенял квартиранту:

– Что ж ты не предупредил меня?

– Лежите, лежите, - с улыбкой успокоила гостья, - это я виновата: сама напросилась, как Володя ни отговаривал. Вас ведь Сергеем Ивановичем зовут? – сама представила себе стушевавшегося комиссара.

– А вас – Лидия… а по батюшке?

– Просто Лида, мне так больше нравится: не чувствуется годков.

– Тогда и я для вас - просто Сергей, а хотите – Серёжа, - было видно, что женщина понравилась ему с первого взгляда, с первого незримого прикосновения душами. – Я ещё не совсем развалился, так что идите на кухню, и я следом приплетусь, будем чай пить и ближе знакомиться.