Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

– Одному не справиться, - высказал практическое замечание хлипкий стажёр, вспомнив расправу над Слободюком.

– У нас всегда найдутся желающие подразмять руки, - успокоил теоретик следственного дела. – Хорошо бы вытрясти из воришек побольше родственников и знакомых, упомянутых в печати и на собраниях – эти виноваты уже тем, что знали мошенников, а значит, покрывали вредителей, и автоматически переходят в разряд заговорщиков. Строящаяся вредительская организация должна нарастать как снежная баба. На ком мошенников должны налипнуть их родственники и знакомые – первые фигуранты процесса, на них – знакомые знакомых и дальние родственники родственников и т. д., пока не почувствуешь по масштабам, содержанию и времени, что туловище готово и пора вершить голову. Начинается самое сложное и самое интересное – ошибиться нельзя.

Вайнштейн поморщился, постояв перед загустевшей кровью, ушёл за стол, сел, потёр ноющую шею и продолжил обучение:

– Кто больше всего противен простому народу? – спросил у того, кто с трудом и радостью выкарабкался из народа, и сам себе ответил, уверенный, что знает народ: - Образованные умники, поучающие на каждом шагу, как жить и работать, и вшивые интеллигенты, вечно нудящие о приличиях и своей исключительности, все эти плешивые очкарики при галстуках и в шляпах, сторонящиеся рабочего человека как заразы.

– Точно – враги народа. Ну, ты и голова! – искренне восхитился простак, пытающийся стать настоящим следователем.

А тот криво усмехнулся, ничуть не польщённый лестным отзывом народного отщепенца.

– А кого назначить атаманом шайки? – не утерпел спросить о самом интересном представитель низов, вспененных до ядовитой плесени Органов.

И опять защитник трудящихся от вредительских заговоров снисходительно улыбнулся, но пояснил, сам увлечённый собственной методой организации этих заговоров.

– А никого, - ответил восприимчивому, но разочарованному ученику. – У политических заговорщиков не бывает явных лидеров, они трусливо подличают коллегиально. А впрочем, это уже не следовательская епархия: пора уступить инициативу парторганам и точно выполнять их установки – в этом залог успеха процесса. Основные действующие лица спектакля определены, роли розданы, осталось получить от актёров противоречащие друг другу монологи и реплики, но это дело профессионального режиссёра. Никто не захочет большого срока, боли и, тем более, внезапной преждевременной смерти, поэтому все согласно покажут друг на друга и на бенефициантов, которых назовёт им… следователь. И Слободюк, и Васильев непременно укажут на Лемехова.

– Васильев-то, вроде, совсем ни при чём, - осторожно вставил замечание помощник режиссёра.

– Возможно, - легко согласился Вайнштейн, - но он мне не нравится. Не люблю везунчиков, с такими трудно работать. Я оформлял протокол по инциденту с лесной бандой, убеждён, что он наврал, что безоружным справился с ней, такого не может быть. А раз мне так кажется, значит, так оно и есть. Кстати, в следующую ночь берём героя. Ты берёшь, опыта тебе, знаю, не занимать.

Он сладко потянулся, довольный собой, забыв про осечку со Слободюком, и завершил приятную лекцию доморощенным постулатом:

– Периодические политические процессы нужны всем: и народу, и власти. Они являются мощнейшим агитационным мероприятием в пользу сплочения народа под руководством большевистской партии в незатихающей борьбе с внутренними и внешними врагами, показывают, кто мешает нашему продвижению вперёд и с кем и с чем связаны временные трудности, характеризуют недрёманное карающее око Органов безопасности. Ради этого стоит пожертвовать несколькими десятками людей нашего многомиллионного государства. Не оскудеем. Так что, не жалей Васильева. Всё, можешь быть свободен.

– 7 –

Если бы Владимир, торопясь, не забыл после расставанья с комиссаром заглянуть в почтовый ящик, то обнаружил бы там предупреждающий треугольный конверт с чистым листком бумаги, который опустил Марлен, с трудом уговорив себя проснуться до позднего рассвета.

Он так и не придумал, что делать дальше, да и не раздумывал долго, не способный к долгим размышлениям, не умея заглядывать вперёд. Стоит ли вообще делать что-то, не лучше ли пустить на самотёк, надеясь, что Владимир надёжно исчезнет, и его не поймают. Поскольку сидеть и долго зреть Марлену было невмоготу, он решил сходить и поболтать для начала с бывшим крёстным командиром. Тот, хотя и был значительно моложе – почти пацан-школьник, но война и карательная работа быстро состарили и заматерели так, что начинающий следователь чувствовал себя по отношению к нему младшим, во всяком случае, менее опытным.

Василька нашёл на обычном для него месте – в тире. Тот методично, не торопясь и без эмоций, всаживал пулю за пулей из любимого «парабеллума» в круглую мишень. Молодой командир расстрельной спецкоманды не терпел мишеней в виде человеческого силуэта.

– Здравия желаю, товарищ капитан, - бодро поздоровался бывший соратник, мельком взглянув на погоны Кравченко, чтобы не ошибиться, опоздав за стремительным ростом чинов карателя.

Тот вяло кивнул, заставив слегка пошевельнуться белёсо-серые, влажные по виду, жидкие пряди волос, повернул ослиную морду, равнодушно разглядывая того, кто отвлёк от любимого занятия, и, не удостоив ответом, снова устремил маленькие, глубоко посаженные глазки на мишень через прицел. Он не сомневался, что бывший неудачливый и нетерпеливый подчинённый не удержится и сам объяснит, зачем пришёл.

– Наш знакомый-то снайперок, Володька-то, влип в жопу, - развязно, подхихикивая от смущения, порадовался Марлен за друга и, улыбаясь, умолк, выжидая хотя бы малейшей заинтересованности стрелка по мишеням и людям. Глубоко в подсознании, с трудом пробиваясь, рождалась несмелая мыслишка. А вдруг свершится?

– В чью?

– В Вайнштейновскую.

Марлен, путаясь и перескакивая с одного на другое, рассказал о Слободюке и Вайнштейне, о том, что следователь ни за что, ни про что невзлюбил Владимира и без вины, по злобе, прислюнил к кружковцам как соседа и соучастника. А ведь совсем недавно комиссар вручал шофёру орден, и все газеты об этом сообщали. Выходит, что вручал награду врагу?

Казалось бы, бесхитростным простачком был Марлен, однако, себе на уме. Услышав последнее, Василёк прекратил стрельбу и принялся за чистку оружия. Делал он это, как и вообще всё, не по возрасту флегматично, обстоятельно и молчаливо, не обращая внимания на стажёра-ябеду, переминающегося с ноги на ногу в нетерпеливом ожидании хоть какой-нибудь реакции. Только закончив чистку и вложив тщательно протёртое революционное оружие в лакированную деревянную кобуру с малиново-бархатным ложем, младший Кравченко, так и не удостоив взглядом окончательно стушевавшегося Марлена, буркнул:

– Пошли, - и, не ожидая, зашагал из подвала наверх на длинных и худых волочащихся ногах с громадными мужскими ступнями, обутыми в плохо начищенные хромовые сапоги.

Сердце начинающего следователя-интригана обрадованно ёкнуло: затаённая несмелая мысль сработала – они шли к кабинету старшего Кравченко.

– Я занят, - осадил комиссар вошедшего без стука сына, - зайди попозже.

– Я не по личному, - угрюмо упёрся любимый выродок. – Послушай, что он расскажет – тебя близко касается.