Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3

– И вору, - не удержавшись, добавил Владимир.

Сторож не принял во внимание злую реплику незрелого максималиста и продолжал спокойно рассказывать о неожиданной встрече с наветчиком, исковеркавшим его жизнь.

– Когда мы встретились в котловане, он был уже конченым фитилём-доходягой. Всё просил поделиться пайкой, обещая, когда освободится, поделиться камнями. До самой смерти надеялся выжить в земном аду и вернуться в земной рай. Я ему и глаза закрыл, отпустив грехи и прочитав отходную.

– Рассказал, где камни искать?

– Я и не думал о них тогда, сам не чаял выжить. Помогло то, что попал стараниями господа нашего в команду, которую срочно направили в Брест на строительство крепостных укреплений. Близилась война, мы и то чувствовали. Там было полегче. Работали на допотопном кирпичном заводике, угорая от едкого дыма и жара разваливающихся обжиговых печей и задыхаясь от горячего глинисто-влажного воздуха. Я катал вагонетки с готовыми брикетами от печи до штабелей на воздухе, целыми днями из нестерпимой жары – в обманчивую прохладу, а зимой – в лютый холод. Там и угробил окончательно свои, начавшие ныть на канале, колени. Думал: не сдох в яме, окочурюсь под вагонеткой. Ан, не пришлось, судьбоносец уберёг, устыдившись, наверное, прежнего неправедного испытания. Потом – война.

– Как вы её встретили?

– Просто. В то раннее утро, когда немцы начали бомбить и обстреливать крепость, мы лежали вповалку на нарах в болезненной дремоте от усталости и голодухи. Псы сутки не выпускали из барака, пока прежде не отправили на восток в воронках и на грузовиках всех контриков. На второй день вошёл кум с пятью автоматчиками. «Кончай трёп», - кричит, - «блатная шушера, фраера и урки! Бери углы», - шутит, – «и мотай отсюда, пока я добрый. А кто хочет послужить Родине, останься». Кое-кто остался.

– А вы?

Вот когда Владимир увидел, наконец, глаза сторожа, глядящие на него прямо и неотрывно. Такие, насторожённо-злобные и испепеляющие ненавистью, он видел в зоопарке у волка, прижавшегося в дальний от зрителей угол клетки. Даже не верилось, что сторож и пономарь – одно и то же лицо. Говорят, глаза – зеркало души. Неужели так ожесточила её нелёгкая жизнь?

– Мне пора в обход, - оборвал тревожные мысли сторож. – А ты спи, больше не приду. И помни: всё в руках божьих, но и сам не ленись помогать ему.

– 3 –

Суматошный день начался с обычной долгой и бестолковой разгрузки.

Кладовщица плотно застряла в бухгалтерии, где с полдюжины женщин рассматривали что-то яркое, цветастое, примеряя на свои чрезмерно выпирающие животы и лежащие на них бюсты.

– Где Таня? – увидев Владимира, закричала одна из них, не в силах сдержать рвущегося наружу восторга от будущей обновки и нетерпеливо желая приобщить к радости приобретения ещё одну подругу.

– Нет больше Тани, - глухо ответил Владимир, и женщины замерли с застывшими на лицах улыбками, не сразу осознав, что он сказал, но чувствуя по тому, как сказал, страшное. – Убили Травиату Адамовну бандиты, - и он скупо рассказал посмурневшим подружкам, мгновенно утопившим внутрь нечаянную радость обновок, как всё случилось на дороге. – Идёмте, - попросил кладовщицу, - разгрузите меня, пожалуйста, вот Танины накладные. – И та заторопилась, забыв о ярких тряпках, а оставшиеся неподвижно смотрели вслед, переполненные печалью и скорбью о безвременно ушедшей в мир иной подруге, так же радовавшейся, когда была жива, новому красивому платью, даже если бы его не заметил равнодушный муж. Люди сами должны делать себе маленькие радости, и лучше всего это умеют женщины, потому и живут дольше мужчин.

Слонявшиеся в безделье с линялыми от пьянства лицами грузчики заартачились было, требуя допинга прежде, чем взяться за дело, но сразу, как только кладовщица прикрикнула на них, предложив убираться ко всем чертям, а лучше – к директору, зашевелились, убыстряя темп с такой скоростью, что кузов студебеккера вмиг опустел. Остался плоский, наглухо забитый ящик, приткнувшийся к самой кабине, с надписью чернильным карандашом «Шендер», да и тот улетел бы на склад, если бы Владимир вовремя не притормозил разъярённых молодцев, дав им за стахановский труд на две бутылки опохмелки. Подмахнув вместе с кладовщицей накладную-сопроводиловку о том, что груз доставлен в сохранности и сдан сполна, он подогнал машину к овощному складу, где с оставленного им прицепа три женщины в грязных мужских обносках уныло сгребали деревянными лопатами картошку в бункер, откуда она ссыпалась в заглублённое хранилище. Чтобы не тянуть время, пришлось помочь, отобрав у самой старшей лопату и перекидываясь дежурными фривольными замечаниями о том, чтобы сильно не напрягался, а то в нужный момент что-то у него не напряжётся, а он в ответ предлагал проверить. И такая в глазах женщин была тоска, что Владимир, лишь бы не видеть их и вопреки предупреждению, ещё проворнее заработал отнятым инструментом. Вдруг старшая грубо вырвала свою лопату, и все женщины интенсивнее стали выгребать бульбу в бункер. Владимир недоумённо выпрямился, увидел приближающегося директора, близко встречаться с которым не приходилось, и, придерживаясь одной рукой за борт, ловко, под одобрительный смех бригады, выпрыгнул навстречу.

– О гибели Татьяны Адамовны слышал, - с недовольной миной на жирном, тёмном даже после бритья, лице сказал Яков Самуилович, брезгливо оттопырив влажную нижнюю губу и не соизволив поздороваться ни с кем.

Владимир давно заметил, что русские начальнички, с трудом и по случаю выкарабкавшиеся на первую-вторую ступеньку карьеры, мстительно помыкают оставшимися внизу, в куче, отыгрываясь на них за все унижения, которые пришлось претерпеть, пока удалось выделиться и отделиться от быдла, ненавидя и презирая застрявших у подножья. Инженеры вообще были у русских настоящей белой костью. Протиснуться в их клан без образования было немыслимо, а уж о главных инженерах и директорах и говорить не стоило – они словно боги на земле, им всё дано и всё можно.

– Где мой ящик? – прошипел Рабинович-Сосновский, взбешённый тем, что приходится, как никогда, разыскивать посылку, обращаясь к шофёру, который обязан был принести личный товар директора прямо к нему в кабинет.

– Какой ящик? – попытался Владимир удивиться как можно убедительней, но поддельный голос выдал, да и выступивший румянец стыда не оставлял сомнения во вранье. – Я всё сдал на склад, вот и кладовщица подтвердит.

Та подошла, но подтвердила не то.

– В кузове остался какой-то ящик, по накладной не числится.

– Вытаскивай, - распорядился Яков Самуилович, сразу подобрев лицом, - это мой.

– На нём написано «Шендер», - возразил Владимир.

Рабинович снова опечалился.

– А где мой? Присвоил?

Ему остро необходим был ящик с деликатесами, которые заочно и даже очно авансом были распределены среди нужных людей, и те с нетерпением ждали, а если не получат, месть директору, не умеющему держать слово, будет ощутимой и незамедлительной.

Услышав тяжкое обвинение, Владимир сам оказался в шкуре экс-пономаря, присвоив, как выразился догадливый еврей, ворованное не для себя, а для других. Стало безмерно стыдно и неуютно, хотелось вскочить в кабину и укатить без объяснений. Но нет, он так не сделает, он – не безропотный дьячок и сумеет защитить и оправдать неправедное дело.

– Если вы так считаете, обратитесь в милицию, - нагло посоветовал он пострадавшему, твёрдо надеясь с помощью Коробейникова списать пропажу на бандитов.

Якову Самуиловичу обращаться в органы вовсе не хотелось. Начнут спрашивать, допытываться, что было в ящике, не скажешь же, что гвозди. А ну, как найдут пропажу, вскроют, чем тогда объяснишь свою забывчивость, а то и того хуже – сокрытие дефицита с целью личной наживы? Запросто можно загреметь. И никакие благодетели, для которых стараешься, не спасут, не помогут, а ещё и на макушку надавят, чтобы скорее утонул и лишнего слова не сказал. Но и ящика жаль, придётся расплачиваться с гродненским партнёром себе в изрядный убыток. Он был убеждён, что дефицит умыкнул этот, стоящий перед ним, не глядя в глаза и краснея, даже немножко зауважал негодяя за наглую смелость, ухватистость, но и ещё больше возненавидел за полную свою беспомощность перед ним.

– Ты в Вильнюс заезжал? – спросил, не отвечая на предложение обратиться в милицию, в последней надежде, что ящик остался там.

– Заезжал, - ответил наглец. – Было уже темно, на базе никого не было, кроме сторожа. Я взял свои вещи, оставленные в проходной, и уехал в Минск.

– Ящиков не выгружал?

– Каких ящиков? – деланно возмутился Владимир. – Не знаю никаких ящиков. В Гродно груз принимала Травиата Адамовна, я занимался машиной и не видел, что грузили. Разве я не всё привёз и не за всё отчитался? Никаких дополнительных ящиков в накладной не было. Меня, наверное, будут допрашивать в связи с гибелью экспедитора, я могу сказать, если вам хочется, о пропавших ящиках, - и замолчал, больше защищаться было нечем. Можно, конечно, показать бумагу Коробейникова, где написано, что бандиты шерстили в кузове, сослаться на них и тем окончательно доконать еврея, но лёгкой победы с чужой помощью не хотелось. Достаточно и того, что сказал.