Коробейники

На даче зажгли свет. Снова пили и ели. Гостям пора было к послед­ней электричке. Белан неожиданно закапризничал: он поедет в город на машине. Его отговаривали, вразумляли, тянули к станции, уговари­вали ночевать, а он залез в машину, включил зажигание — кому какое дело до него, он правами не дорожит, жизнью тем более. Лишь Тама­ра не участвовала в суматохе, спокойно ожидала, чем все кончится.

Ляля побежала в комнату за отцом, и Хохлов, оттолкнув всех от машины, выволок из нее на землю упирающегося Белана. Руки у него были сильные: на бицепсах Белана ниже короткого рукава остались синяки. Хохлов вынул ключ зажигания и ушел в дом. Белан поднялся, сказал: «Гады вы»— и побрел к станции. Гости потянулись следом. Ля­ля и Юшков уезжали в город вместе с ними. Ляля торопила всех: мол, надо бы догнать Белана, не выкинул бы что-нибудь еще, а Тамара ска­зала: «Ничего с ним не случится, не так уж он пьян». Ляля замолчала. Вскоре они увидели на перроне лохматую голову и коренастую фигуру в белой тенниске, и Валя презрительно фыркнула: «Вон... корнет Обо­ленский».

Глава пятая

Кабинеты Юшкова и Белана отделялись друг от друга маленькой приемной. В ней сердито скучала, размышляя о своей тридцатилетней жизни, долговязая, густо накрашенная секретарша Белана, глядела в мутное окно на железнодорожную ветку, но стоило открыться двери, начинала барабанить по клавишам «Оптимы» яростно и безграмотно. Здесь подкараулила Юшкова блондинка из Клецка: «Юрий Михайло­вич! Вас не узнать!» Она-то не изменилась за пять лет в своем Клецке.

Ей нужен был двигатель. Юшков только руками развел и пошел в свой кабинет к трезвонящему телефону. Звонок был междугород­ный. Как и в отделе снабжения, Юшков просил дефицит, только там требовалась сталь, а здесь, в отделе кооперации,— двигатели, подшип­ники, сальники, стекла, кожаные сиденья — все, что устанавливалось на автомобиль, но делалось не на заводе, а смежниками. И еще было одно отличие от прежней работы: за всем этим добром приезжали из автобаз, как эта вот блондинка из Клецка, как он сам приезжал, когда за теперешним его столом сидел Саня Чеблаков. Автобазам отдавали излишки, если, конечно, они бывали.

Стекла дребезжали от северного ледяного ветра. Разговаривая по телефону, Юшков смотрел в окно. Мокли в косом дожде деревянные ящики, рябило на лужах радужную пленку солярки, бетон эстакады почернел и покрылся разводами.

Пополз, выбрасывая синий дым, мазовский тягач с прицепом, оста­новился среди контейнеров. Соскочил в лужу дядька в плаще и мяг­кой шляпе. Тягач с прицепом подался назад, развернулся.

Блондинка из Клецка заглянула в кабинет, осторожно вошла. Юш­ков, прижимая трубку к уху, показал на стул. Села, положила ногу на ногу. Кончив разговор, он посмотрел на часы. Было пять. «Как вам здесь работается, Юрий Михайлович? — спросила блондинка.— Хоть бы меня к себе взяли». Словно бы и забыла про двигатель, увлеклась беседой с приятным человеком. Жаловалась на жизнь, открывала ду­шу... и как-то незаметно протянула руку к своей сумке на соседнем стуле: «Да, кстати, Юрий Михайлович, мне тут подруга подарила, а домой я везти не могу: муж у меня слабовольный, ему это...» Выта­щила глиняную бутылку рижского бальзама. Юшков рассердился на себя: а он-то, слушая, размяк. «Уберите, пожалуйста...— посмотрел в бумагу, которую она успела ему подсунуть,— Лидия Григорьевна». Она изобразила волнение: она от чистого сердца! И, поддаваясь ее тону, чувствуя себя чуть ли не виноватым перед ней, он лгал, что у него больной желудок и только поэтому он не может взять подарок, а она участливо спрашивала, что и как у него болит, советовала обязатель­но лечиться маслом облепихи и взялась достать это масло, которое нельзя купить в аптеках и которое ей присылают друзья из Алма-Аты. Обезоруживающе рассмеялась: «Не за двигатель. Просто так».

Просунул в дверь голову дядька в плаще и шляпе. Ему нужен был «лично Анатолий Витольдович». Наконец Лидия Григорьевна ушла. Дядька опять заглянул, спросил: «Будет Анатолий Витольдович?» «Обе­щал»,— сказал Юшков. Он собирался звонить в Бобруйск, Киржач и Подольск — по списку срочного дефицита. Между двумя звонками вклинился Белан: «Еле к тебе прорвался. Срочно вылетаю на АМЗ». «Те­бя тут ждет человек,— сказал Юшков.— Говорит, нужен лично ты».— «Не из-под Полтавы?» — «Может быть. Номер украинский».— «Давай его сюда».— «Кстати,— сделал попытку Юшков.— У меня из Клецка очень просят один двигатель».— «Что значит очень просят?» — «От одного двигателя мы, я думаю, не обеднеем?» — «Юра, давай будем людьми принципиальными,— терпеливо сказал Белан.— У меня прин­цип: двигатели — это мой золотой запас, за них я что угодно могу получить, значит, зазря я их не даю. Если тебя этот принцип не устраи­вает, предлагай свой. Но не нужно беспринципности».— «Понял — засмеялся Юшков.— Даю тебе просителя».

Дядька дремал на стуле в прихожей. «Вы из-под Полтавы?— раз­будил его Юшков.— Белан звонит». Тот кинулся к аппарату: «Витольдович?.. Это Пащенко, Витольдович, Пащенко!..— Поговорив, протянул трубку: — Вас просят». «Юра,— сказал Белан.— Дай этому Пащенко два двигателя. Я ему обещал. Попытается просить больше — не давай. И он мне должен кое-какие деньги, я сказал, чтобы через тебя отдал. Триста рублей».— «Когда приедешь?» — спросил Юшков. «Не знаю. Странный какой-то вызов. Еще одна просьба, Юра: по пути домой за­неси деньги бывшей моей благоверной. Половину. Это значит, сто пятьдесят. Адрес знаешь? В доме, где почта, квартира девять. Света Бутова».— «Ладно»,— сказал Юшков.

Поручение еще и потому было неприятным, что семейная жизнь Белана оставалась для всех загадочной. Несколько лет назад он раз­велся. Однако его часто видели с бывшей женой. На расспросы о ней отвечал шуточками. И теперь тоже засмеялся: «Смотрите не увлекай­тесь воспоминаниями. Школьные годы летят, их не воротишь назад». Юшков когда-то учился с Бутовой в одном классе.

Пащенко вопросительно поглядывал. «Сегодня день кончился,— сказал ему Юшков.— Двигатели получите завтра».— «Можно и так».— «Вы где остановились?» Он не знал, нужно ли помогать с устройством. Не похоже было, что Пащенко и вправду друг Белана. «Да есть тут вариант...» Связал тесемочки своей папки, сунул ее под мышку, чего-то ждал. О долге своем не заговаривал. «Документы можете здесь оста­вить»,— предложил Юшков. «Э?.. Можно...» Положил папку на стол, странно улыбался. На гладких, упитанных щечках потерялся крошеч­ный носик-пуговка. Юшков, распахнув дверь, ждал, пока Пащенко выйдет, а тот моргал, переминаясь с ноги на ногу, маялся: «Я, может, папочку свою все же возьму,— забрал ее, заглянул в глаза.— Может, заскочим вместе кое-куда? По двести грамм и закусочка?» — «В другой раз. Вы ничего не хотели передать Анатолию Витольдовичу? Он мне сказал».

Пащенко развязал тесемочки папки. Среди бумаг там лежала пач­ка пятидесятирублевок. Юшкову словно обожгло лицо. Однако рас­смеялся, небрежно сказал: «Странное же место вы нашли для де­нег».— «Вы их, значит, передадите Анатолию Витольдовичу?» Юшков не стал успокаивать. Пересчитал — бумажек было шесть,— спрятал в карман и распрощался. «Значит, до завтра?» — спросил Пащенко не­счастным голосом. Клятвы он, что ли, ждал от Юшкова?

Дом Светы Бутовой, кирпичный, трехэтажный, старой постройки, стоял в двух кварталах от завода.

Юшков долго звонил, и никто не ответил. Он спустился во двор. Несмотря на ветер со снегом, у подъездов гуляли молодые мамы с ко­лясками. Из подъезда вышел мужчина, постоял, поднимая воротник пальто, сутулясь от холода, и зябко крякнул. Косил глазом на Юшко­ва и вдруг сказал: «Юшков, что ли? Не узнаешь старых друзей? За­гордился?» Голос был с той особой хрипотцой, которую издают обож­женные спиртом голосовые связки. Славка еще в школе, в классе пя­том или шестом, хватанул неразбавленного спирта. Он тогда водился с призывного возраста шпаной, был у них на побегушках и пил с ни­ми, эта связь давала ему особый авторитет в школе, не говоря уж о танцплощадке и ее окрестностях.

Юшков пожал руку. Разговор начался обычный: сколько Юшков получает, какие бывают премии, как с жильем. Славка посочувство­вал: «Слушай, я бы не сказал, что у тебя очень уж. У меня триста вы­ходит, триста десять иногда, так ведь я ж уже дома порубать успел и покемарить часок, а ты только с работы идешь. Неужели за сто во­семьдесят в месяц?» — «Что же мне делать? — усмехнулся Юшков.— К вам в модельный учеником?» — «Учеником больше семидесяти не выработаешь,— сказал Славка и утешил.— Зато у тебя работа живая, не соскучишься». «Это точно»,— согласился Юшков. Рядом у вхо­да стояла телефонная будка. Юшков отделался от Славки, позвонил Чеблакову: «Можно к тебе сейчас заглянуть?» «Давай, старик,— ска­зал Чеблаков.— У нас тут пельмени, ждем тебя, так что не задержи­вайся». Юшков повесил трубку, и монета вернулась к нему. Он забро­сил ее снова в щель, и высыпалась целая пригоршня монет. Сколько ни пытался загнать их назад в автомат, они возвращались. «День шаль­ных денег»,— подумал он.

Чеблаков первым делом глянул на туфли Юшкова. Хоть и побаи­валась его Валя, а кое в чем выдрессировала. Пробормотал про чертов паркет, скинул с ног шлепанцы, заставил Юшкова влезть в них, а сам натянул кеды. Белые шнурки волочились по паркету. На кухне он снял крышку с кастрюли, бросил в кипящую воду пельмени. Вошла Валя в длинном халате и косынке, закрывающей бигуди. В деревне она не стеснялась, а в городе старалась выглядеть под стать своей зализан­ной до блеска квартире. «Юрка, тебя совсем не видно. Свинья ты». Чем старше она становилась, тем приветливее делалась с друзьями мужа. Либо он ее обтесал, либо смирилась наконец с тем, что они — сила, с которой надо считаться. Похвастала: «Я, Юрочка, на диету села. Хочу Наташу Филину догнать. Так что прошу мужчин за столом за мной не ухаживать». «Сделаем,— пообещал муж и свеликодушни­чал: — Только вот пельмени под водочку тебе порекомендуем».