Коробейники

«Мы у вас много времени... э-э... не отнимем,— сказал Шкирич.— Нас тут заинтересовало... почему несколько человек часто обраща­ются за материальной помощью. Ваша секретарша, например». «По­мощь оказывает завком,— сказал Юшков.— Вам надо туда обратить­ся». Шкирич скучно кивнул: «Мы обращались. Завком — это... э-э... особый разговор. Но вот люди, получавшие деньги, говорят, что это­го требовал от них Белан и эти деньги они потом отдавали ему. Вам это известно?» — «Да».

Поздеев то ли кашлянул, то ли хмыкнул. Завсектором, который сидел, опустив голову, точно под стол собирался лезть, испуганно покосился на него. «Значит, этот факт вы подтверждаете»,— сказал Шкирич. Юшков попытался им объяснить: иначе работать он не мо­жет. Поставщики нарушают обязательства. Конечно, за это их мож­но штрафовать, но ссориться с ними себе дороже. Существует де­фицит. Сегодня, например, в дефиците фары, их осталось на пять дней, Не достанет Юшков фары — и остановится завод. Не фары, так двигатели, не двигатели, так сальники. Вот и приходится посылать людей, гонять машины к смежникам ради какого-нибудь мешка уп­лотнительных колец. А значит, надо платить за сверхурочную рабо­ту, нужны деньги, а где их взять? Не всегда можно действовать по закону. Но что такое двадцать рублей, выписанных через секретар­шу, по сравнению с тысячами, которые потеряло бы государство, ос­тановись завод? Он обращался к Шкиричу. Ему казалось, что Шкирич хочет во всем разобраться, а Поздееву это неинтересно, у него одна цель — вывести всех на чистую воду. Он добавил: «Все так де­лают». «Ну, как все делают, мы говорить не будем,— заметил Шки­рич.— А что до государственной пользы, то она не рублями изме­ряется. Тут счет сложнее». «Конечно, конечно,— кивнул Юшков.— Только у меня сейчас фар нет, и надо человека в Киржач посылать. Вы не подскажете мне, как это надо делать?» «Это ваша работа,— сухо сказал Шкирич.— Мне это неинтересно». «Вот я ее и делаю. И не всегда могу выбирать средства».— «А это уже цинизм».— «А мне кажется, ваш цинизм — «неинтересно» — не лучше моего. Мне даже кажется, мой лучше».— «Лучше тот, который не наруша­ет законов». Шкирич поднялся. Следователи ушли.

«Что же нам, без фар из-за них сидеть?» — спросил завсекто­ром сердито.— Зря вы, между прочим, все им выложили. Все так делают, а отвечать придется нам». «С фарами решим,— пообещал Юшков.— Я пойду к Хохлову».

По телефону он у тестя ничего не мог добиться,

Да и увидев Юшкова у себя в кабинете, Хохлов посмотрел не­довольно. Похоже, он вообще был не прочь забыть, что существует отдел кооперации. «У нас нет фар,— сказал Юшков.— Надо посылать кого-то в Киржач. Я ничего не могу делать, пока у нас сидят следо­ватели. Выписать ему материальную помощь? Они как раз спраши­вали меня только что, почему мы это делаем». «Они завком должны спрашивать. Помощь завком выписывает».

Юшков удивился. Боится Хохлов, это понятно, но с ним-то, Юш­ковым, зачем ему в жмурки играть? «Так как быть с фарами?» — «Если ты считаешь, что нужно посылать человека,— посылай. Я под­пишу командировку».— «А денежную помощь ему?» — «Юра, ты на­чальник отдела. Ты можешь решить этот вопрос сам?..— «Нет, не мо­гу».— «Ну, знаешь... Тогда я уж не знаю...» — «Я не просился на эту должность». «Вот что,— рассердился Хохлов,— сейчас не время для паники. Я понимаю, тебя там здорово дергают, но меня дергают не меньше. С такими вопросами ко мне не обращайся. Решай сам».

Юшков тут же из кабинета позвонил заведующему сектором: «Я от Хохлова. Выписываем тебе командировку в Киржач. Извини, помочь тебе ничем не можем, но будем живы, в долгу не останемся». «Я не могу ехать,— сказал тот.— Тут следователи назначили мне раз­говор». — «Когда?» — «Сегодня».— «А выезжать тебе в воскресе­нье».— «У меня ребенок больной».— «Слушай,— сказал Юшков.— Сколько твоему ребенку?» — «Какая разница?» — «Ты двадцать лет работаешь, ты хоть раз отказывался от командировки из-за ре­бенка?» — «Юрий Михайлович,— сказал завсектором.— А почему мне больше всех нужно? Никому ничего не нужно, а я должен наизнан­ку выворачиваться, да еще за свои деньги».— «Деньги я...» — «Не только в них дело, Юрий Михайлович. В конце концов, мне просто все надоело. Я не поеду в Киржач. У меня честно ребенок больной, Не поеду. Хотите — увольняйте».— «Черт с тобой». Юшков положил трубку, посмотрел на Хохлова: «Остается давать телеграммы. Мы уже кучу отправили». Хохлов вызвал секретаршу, велел соединить его с директором в Киржаче и предупредил: «О фарах я попробую дого­вориться, но больше с такими вопросами ко мне не ходи».

В приемной сидел Чеблаков. Юшкову показалось, что, увидев его, друг смутился. «Хохлов у себя? Один? Тогда бегу к нему. Как у те­бя, старик? — спросил скороговоркой и, не давая ответить, пообе­щал:— Разгружусь — позвоню тебе, потолкуем». Ясно было, что позвонит он не скоро.

На улице посветлело. Под деревьями лежал снег. Было голо, как в комнате, когда снимают для стирки шторы. Он впервые заметил, какой уныло-скучный вид был у пакгауза. Если он останется началь­ником, весной перекрасит все здание.

Секретарша нехотя и с опозданием забарабанила по «Оптиме»: «Вас просили позвонить».

Номер был незнакомый. Юшков набрал его и услышал щелчок: секретарша подключилась к разговору. «Вам кого?» — спросили в трубке. Он сказал: «Меня просили позвонить по вашему номеру. Это Юшков».— «Ой, Юра! Что у тебя слышно?» — «Простите,— не понял он,— с кем я разговариваю?» — «Бутова Света! Ты что, Юра! Что же ты не заходишь?» — спросила она. Он обещал. Она сказала: «Меня спра­шивали про тебя».— «Кто?» — «Ну ясно, кто,— зашипела она.— Я рас­сказала им, что ты приносил мне деньги... Так вышло... Алло, алло, ты слышишь меня?» «Конечно, слышу»,— сказал он. «Юра, тут какие-то щелчки».— «Это секретарша на параллельном аппарате».— «Да? — сказала Света осевшим голосом.— Ну ладно, Юра. Не исчезай».

Не ждал главный конвейер. Он требовал фары, шины, двигатели, сальники. Триста семьдесят два завода делали сотни деталей для ав­томобиля, и достаточно было исчезнуть какой-нибудь одной, чтобы конвейер остановился. Звонил телефон, входили в кабинет люди. Кон­чались сальники, пришлось звонить в Бобруйск, клянчить, пока там не сказали: «Добро. Поищем. Транспорта нет, так что присылайте машину и забирайте». Секретарша бубнила по селектору: «Водитель Качан, вас вызывает Юшков, водитель Качан, пройдите к Юшкову...»

Ворвалась Фаина. Запыхалась. «Арестовали начальника сбыта на АМЗ. Я сейчас звонила туда...» — «Зачем звонила?» — «Так двигате­ли... Такой дядечка представительный, в орденах... Я звоню, отвечает кто-то незнакомый, я говорю, где Виктор Афанасьевич, мне говорят, я за него, я говорю, а он где, заболел, что ли? Его, говорят, не будет. А когда будет? Не будет, и все. Сердятся. Ясно, арестовали...» — «За­чем ты звонила туда?» — «Как зачем? Двигателей за ту неделю приш­ло только тысяча триста! Михайлыч, надо вам ехать, все связи заново налаживать».— «Я не могу сейчас ехать»,— сказал он. Она заморгала: «Так как же? Я звоню, они говорить не хотят!» — «Больше не звони. Готовь бумаги, пусть платят штраф».— «Вы что, Юрий Михайлович! — всполошилась Фаина.— Если мы так начнем, вообще без двигателей останемся. Мы когда по-хорошему, и то на голодном пайке сидим, а уж если конфликтовать!» — «Я отвечаю,— сказал он.— Будем, как по­ложено. Готовь бумагу».

Пришел Качан, рослый мешковатый дядька в нейлоновой кур­точке, водитель бортового МАЗа. Ехать в Бобруйск за сальниками отказался: смена кончается в четыре, с какой стати ему возвращать­ся из этого Бобруйска к утру? Чего ради? За такие поездки Белан умел хорошо платить. Юшков ничего не мог обещать. «Что ж,— ска­зал он.— Иди. Попрошу кого-нибудь другого. Только и ты ко мне впредь с просьбами не приходи». «Зря ты так, Михалыч.— Качан расстроился.— Я против тебя ничего не имею. Но чего это я должен за других работать?» — «За кого за других?» — «А я знаю, из-за кого? Кто-то не сработал, а Качан должен спасать? Если б ты за себя про­сил...» — «Ты мог бы лично мне двадцатку одолжить на месяц-другой?» — спросил Юшков. Качан вытаращил глаза, суетливо полез за отво­рот курточки. «О чем речь, Михалыч!» — «Возьми ее себе и привези эти чертовы сальники». Качан рассмеялся: «Ловко ты... Я с Витольдовичем всегда общий язык находил. Потому что ничего плохого, кроме хорошего, от него не видел. Теперь все на него валят, а разве он один, ну скажи...» «Ни к чему этот разговор». Юшков поднялся. Пора было обедать. Качан сказал: «Привезу я тебе эти сальники, чтоб они сгорели».

В столовую пошли вместе. Решившись на доброе дело, Качан был доволен собой, откровенничал: «Раньше так не было, Михалыч. Был порядок. А теперь каждому надо дать. Теперь никто за так ничего не сделает. Он только из армии, салага, а ты ему дай, иначе шиш поедет. А я, когда из армии пришел, за восемьдесят уродовался и междугородный рейс за особое счастье почитал. Подвезу кого-ни­будь за рубль — уже князь. Разбаловали народ, теперь виновных ищут. А чего искать? Каждый рвет себе сколько может. Витольдо­вич урвал — ну и молодец. Эти мне говорят: он мне фиктивные на­ряды подписывал. Мы, говорят, знаем. А меня не запугаешь. У меня первый класс, я себе работу везде найду. Опять на такси пойду». «Что же не идешь?» — спросил Юшков. «И пойду. Если здесь зара­ботать не дадут, пойду. Я думал, на заводе порядок. А тут так же, как везде».

Основной поток в столовой уже схлынул, очередь была неболь­шой, и за ними никто не становился. Взяли по тарелке перлового супа, биточки с макаронами и компот. Биточки эти давно уже лежали, никого не соблазнив, на хромированной стойке, остыли. «Курносая,— позвал Качан раздатчицу,— что это такое? Я ведь не в конторе сижу, я с такими харчами богу душу отдам». Молоденькая раздатчица повела глазами. «Надо было раньше приходить. Ничего уже не оста­лось».—«Поищи, девонька».—«Вам выбивать или нет?»—спросила кас­сирша. «Я вот это сейчас Дулеву понесу»,— сказал Качан, свирепея. Кассирша, седая и внушительная, посмотрела на него и крикнула раздатчице: «Галя, посмотри там две порции натуральных!» Раздат­чица надулась, ушла, ворча под нос. Юшков отставил свои биточки в сторону, рядом с тарелкой Качана. Качан высыпал из кошелька на ладонь монеты, считал. «Наготовили лишнее, в выходные постоит, в понедельник сами ведь не захотите есть, верно? — сказала кассир­ша.— Мы же не можем рассчитывать тютелька в тютельку». «Може­те,— сказал Качан.— Когда вам надо — все можете. Раньше я на рубль мог нарубаться так, что еле пузо таскал». «Раньше вы ели, что давали,— возразила кассирша.— В тарелку не смотрели». Вернулась раздатчица, швырнула на стойку две тарелки с отбивными. Столо­вая опустела. Девушка в белой наколке вытирала столики.