"Король" с Арбата

–  Персик,- поясняет граф.

Лева рассматривает «Мятеж», я- персик.

–  Фрукт, значит,- вяло говорю я.

–  На Кавказе растет,- дует на персик граф,- у нас не бывает.

Тихо на скамейке.

Кавказ, Кавказ… это мы в школе проходили. •- Хочешь? На!
– говорит граф.

Я молчу. Знаю, что де Стась так просто никогда ничего не дает.

Поскрипывает скамейка.

–  Как хочешь,- тянет граф и тычется персиком в карман.

–  Ну уж, ладно,- соглашаюсь я.

Никогда еще не встречались зубы с этим. Он что-то говорит. Я не слышу. Вот и уже близко косточка.

–  Слушай, Алешка, подожди, не жуй. Нужно дать одному по шее.

–  К-к-кому?

–  Он с Лариской ходит… Вчера они в кино ходили. Заглотнулась косточка. Но все-таки успел ее выплюнуть. •- Кто ходит с Лариской?

–  Ну, кто-кто? Вот так взял и прислонился. И идут. Я все шел за ними, а они идут.

–  А как прислонился?

–  А вот так. Плечом прямо.

–  А она как прислонилась?

–  А она так. Тоже плечом.

–  Так кто же?

–  Тише, ребята, - испуганно крутит головой Лева.
– Ну вас.

–  Так кто?

–  Только ты не говори, что я сказал. Гога из дом пять. Вот кто.

И зачем мне это сказал граф? Ведь у этого Гоги из дом пять шевелюра, и еще у него есть велосипед. Наверное, скоро будет катать Лариску.

А еще Гога очень умный, знает много. Как же я ему дам по шее?

–  Слушай, граф,- говорю я.- А тебе какое дело до Лариски?

–  А мне-то что?
– пожимает плечами граф.- Просто все знают про тебя и про Лариску.- Он скользит взглядом по скамейке, но «плюс» и «равняется» надежно спрятаны.

–  Подвинься,- просит граф - я сяду.

И вдруг наш двор как-то весь приободрился, заулыбался, кажется, даже окна подмигнули друг другу, а доски забора подтянулись, выпрямились. Плеснулась во двор мужская песня и дружный хруст сапог.

Дальневосточная, опора прочная,

Союз растет, расчет непобедим,

И все, что кровью, кровью завоевано,

Врагу, врагу, врагу не отдадим…

Мигом смыла нас песня со скамейки. И вот мы уже с Левой шагаем по Плющихе рядом с батальоном красноармейцев.

Мы идем в ногу, мы жадно нюхаем солдатский запах: кожаные ремни, деготь, пот. Наверное, это идет от мокрых гимнастерок, от темных следов на них, там, где туго лоснятся боевые ремни.

Стоим на страже всегда, всегда,

А если скажет страна труда,

Прицелом точным врагу в упор,

Дальневосточная, даешь отпор…

Мы забегаем вперед батальона, любуемся командиром. Он шагает с чуть усталым лицом, но как он прямо держится, как ладно подогнаны кобура, противогаз, полевая суМка. На груди запыленный бинокль. Он себе шагает и даже не смотрит на восхищенных прохожих. Он командир. Ему, наверное, нельзя глазеть по сторонам. Он один не поет. А песня поднимается все выше и выше над нашей тесной Плющихой. Она ударяется о водосточные трубы и даже шевелит мочальные хвосты бумажных змеев на трамвайных проводах.

Дальневосточная, даешь отпор,

Даешь отпор…

Я бы отдал все, что у меня есть, лишь бы вот так пройти впереди отряда по Плющихе, а потом по Арбату. И пусть Лариска, ее мать, ее отец, наша учительница по русскому и литературе смотрят на меня. Ну, а что я отдам? Что у меня есть? Прыгает, бьется под распахнутой линялой рубашкой сердце.

Стоим на страже всегда, всегда,

А если скажет страна труда…

Мы с Левой уже на Арбатской площади. И как это мы так далеко зашли? Не знаю. Это же целый километр.

Смолкла песня, только сочный хруст сапог. Мы приотстали, а потом молча поворачиваем обратно. Идем по Арбату.

Я очень люблю эту улицу.

Однажды в школе мы спросили, как представить себе километр. Учитель ответил:

–  Вот наша улица Арбат длиной в один километр.

Мы переглянулись. Уж что-что, а эта улица нам знакома. Наверное, на свете нет замечательнее улицы, чем наш Арбат. Кому из мальчишек не знаком кинотеатр «Юный зритель», что в центре Арбата?! Белое полотно экрана - волшебное окно в чудесную жизнь. Сколько раз, дыша в затылок друг другу, мы, не шелохнувшись, ожидали, когда нас впустят в зрительный зал, где первый ряд - вершина блаженства.

В фойе нас всегда встречает пожилая, с обаятельной близорукой улыбкой пианистка. Она всегда играет одно и то же - «Турецкий марш». Под этот марш мы, дружно отшлепывая босыми пятками, входим в полутемный, едва проветренный зал, где стулья еще хранят тепло чьих-то горячих мальчишеских тел.

Нам все поясняет женщина в темном костюме с аккуратным бантиком на белой блузке. Мы, сопливые мальчишки, все влюблены в эту худенькую женщину.

Когда в зале гаснет свет, она поднимается на возвышение у стенки и начинает пересказывать содержание картины. Присмиревшие, тесно прижавшись друг к другу, мы видим мятежный броненосец «Потемкин».

В орудийных башнях, у снарядных погребов застыли в жутком ожидании матросы. «Потемкин» под красным флагом, величественный, гордый, идет один навстречу всей вражеской эскадре.

Медленно, грозно поворачиваются жерла орудий. Их движение сопровождают настороженные мальчишеские глаза. Что-то сейчас случится страшное. Мы замерли, мы уже давно не дышим. Я уронил ключ от квартиры. Вздрогнул мой сосед, испугался и я. И вдруг в темноте звучит спокойный, уверенный голос нашей рассказчицы:

–  «Потемкин» прорвется, враги не осмелятся открыть по нему огонь!

Как мы завидуем этой женщине с бантиком на блузке. Как много она знает! Она каждый день смотрит кино по пять-шесть раз!