"Король" с Арбата

И опять мы молча дышим в согнутую Женькину спину, и снова перед глазами волшебное красное знамя из белой глины, которая еще вчера шариками выстреливалась из наших рогаток.

Меня позвала домой Нонка. На лестнице вынула из волос гребенку, сказала:

–  У нас гости. С маминой работы. Дай-ка причешу.

В комнате две женщины и старичок. На столе пакеты. Я попробовал искоса в них заглянуть, но Нонка незаметно повернула их в другую сторону.

–  Ну, как, герой?-спросил старичок и стал ощупывать мои мускулы.
– Ого! Ничего!

Женщины тоже смотрят на меня и хорошо улыбаются, как будто это у них такие мускулы.

–  Не балуешься тут без матери?- спросила одна из них и, нагнувшись, осмотрела мои ботинки.

–  Что вы, он у нас послушный мальчик,- засуетилась Нонка.- Давайте, я чай поставлю.

Я ожидал, что сейчас спросят про то, как окончилась учеба и какие отметки. Взрослые это любят. И потому прилежно, как только могу, смотрю на Нонку.

–  Ну, как школа? Какие отметки?-весело спросил старичок.

–  Ничего,- говорю я,- разные отметки.

–  Ой, давайте я все-таки чай поставлю,- заторопилась Нонка.

Теперь улыбаются все гости. Смеется Нонка, весело и мне:

–  Всякие отметки,- осмелел я и уточнил:- Всего полно. Так что не в обиде.

Гости пить чай отказались, посидели, поговорили, стали прощаться.

–  Сейчас поедем в больницу к матери,- покашлял старичок.- Из профкома мы… Что от тебя передать?

А что я могу ей передать? Слепить что-нибудь из глины? Не успею. Или книжку какую? Есть у меня под подушкой: «Красные дьяволята». Так с ней и сплю.

Достал, протянул старичку:

–  Вот! Здесь про наших разведчиков, и про Махно, и про Перекоп.

Он полистал ее, покрутил головой:

–  Оставь себе. Записочку лучше черкани.

В записке я сообщил, что во всем буду слушаться Нонку и чтобы мама, милая моя мама, скорее выздоравливала.

–  Ботинки-то, ботинки-то у него,- вздохнула одна из женщин.- Какой размер носишь?

Она что- то себе записала, и они опять стали прощаться. Старичок снова потрогал мои мускулы, весело сказал:

–  Вот так, брат. Красный дьяволенок. А под Перекопом я сам был… В другой раз приду, расскажу.

–  Дядя, а что такое профком?- спросил я. Они все засмеялись.

–  Профком? Ну, значит, товарищи…- старичок прокашлялся, помолчал, посмотрел на женщин, хмыкнул:-Профком человеком от рождения до самой смерти ведает. Родился, скажем, человек - профком тут как тут. Помочь надо. Заболел - опять рядом профком, и так всю жизнь. Товарищ, значит.

Они пошли к дверям. И еще долго о чем-то говорили на кухне с Нонкой.

Она вернулась в комнату, удивленно посмотрела на пакеты, на меня и сказала:

–  Странно, даже не притронулся.

Потом села рядом и совсем, как мама, тихонько погладила мои волосы:

–  Сейчас маме очень помогут фрукты, соки. А денег у нас тютелька в тютельку.

***

На Плющиху асфальт привезли. Дымит. Вкусно пахнет. Улицу ремонтируют. Не всю, конечно, а около тех домов, где стесался тротуар. У нашего дома в первую очередь.

Замерла густая, словно черное повидло, жижа. Хочешь, рукой потрогай, хочешь, ногой ступи - след будет. А затвердеет асфальт - так на всю жизнь останется твоя рука или твоя пятка.

Рабочие потянули это повидло дальше. Спины согнуты- на нас не смотрят. Мы сразу к теплому асфальту. Печатаем.

Я сначала одну ступню отпечатал. Получается ничего. Как в книге «Робинзон Крузо». Это когда Робинзон увидел след на песке. Женька большим пальцем ноги якорь нарисовал. Гога из дом пять выдавил «Л + Г». А Славик вмял для потомства сразу две ладошки.

Один из рабочих оглянулся, зыкнул на нас. Мы во двор. Следим в щелку ворот. Рабочий подполз на одном колене, локтем пот со лба снял и старательно заровнял деревяшкой все наши следы.

Прячась друг за друга, мы опять подкрадываемся к теплому асфальту, но вдруг сзади сердитый окрик:

–  Что же вы делаете? Вредители! Фашисты несчастные! Это инвалид дядя Ваня. Он всегда сидит у сеоих окон

с газетой. Читает и на солнце греется. Рядом его костыли прислонены.

Дядю Ваню не боятся даже самые трусливые мальчишки. Бегать он не может. У него ноги болят. И зимой, и летом дядя Ваня всегда в валенках.

Особенно смелый с дядей Ваней Гога из дом пять. Он подойдет совсем близко к дяДе Ване, почти на расстояние костыля, и очень вежливо говорит:

–  Иван Иваныч?

–  Что тебе?

–  Сними штаны на ночь.

И стоит, не бежит. Дядя Ваня только головой покачает и опять в свою газету.

И вот этот тихий дядя Ваня сейчас на нас закричал. Он даже грозит нам кулаком. Он назвал нас фашистами. Я не выдержал:

–  Иван Иваныч, сними штаны на ночь, а как день, так опять надень.

–  Сам ты фашист,- крикнул Мишка.

–  Симулянт проклятый,- добавил Гога из дом пять.

И тут случилось непонятное. Дядя Ваня встал на костыли и заспешил к нам. Я никогда еще не видел таких страшных глаз. Только они одни и были на всем посеревшем перекошенном лице.

Мы врассыпную. Я заскочил во двор, оглянулся: дядя Ваня запутался было в калитке, но вот уже он в нашем дворе отчаянно стучит костылями, хрипит.

Я с разбегу в Женькино парадное, взвинтился на третий этаж, затих. То ли сердце у меня стучит, то ли костыли внизу: не пойму.

Оказалось, костыли. Поднимаются они все выше и выше. Я на цыпочках, не дыша, еще на этаж забрался. Костыли упрямо приближаются. Я еще выше. Прислушиваюсь. Вроде все тихо. Отстал дядя Ваня. Куда же ему? Дом-то семиэтажный. Я присел на ступеньку, отдышался. Заглядываю осторожно в пролет. Виясу дядя Ваня грудью на перила навалился, слышно, как он гулко кашляет. Потом долгая тишина.

И опять стучат, поднимаются костыли. Я не дыша по две ступеньки отмахиваю. Дальше уже некуда. Дальше чердак. На железной двери чердака - замок.