Королева в изгнании

– Спокойной ночи, - недовольно сказала им в спину мама.

– Ну что с тобой?!
– накинулась на Машу Алка в комнате.
– Чего ты как замороженная? Леша жив, что еще тебе надо?

– У тебя валерьянка есть?

– Сейчас, - осеклась Алка.
– Только в таблетках, вот. Подожди, я воды принесу.

– Не надо, - махнула рукой Маша и проглотила несколько сладковатых пилюль.
– А снотворное?

Алка молча протянула ей стандарт. Потом вдруг отдернула руку и, оторвав от целлофановой упаковки две таблетки, выдала их Маше.

– Да не бойся, травиться я не собираюсь, - усмехнулась та.

– Кто тебя знает, - сделала Алка гримаску, потом вышла на минутку и вернулась со стаканом воды.

– На.

Маша запила лекарство и забралась в постель. Глянула на Алку. Та смотрела на нее с жалостью и участием, но самым сильным чувством, написанным на ее лице было всепоглощающее любопытство. Маша сжалилась:

– Завтра в двенадцать я к нему в больницу пойду. Со следователем. Пойдешь со мной?

– Конечно!

Переодевшись в пижаму и погасив свет, Алка забралась к Маше под одеяло, и некоторое время, лежа друг к другу спинами, они активно делали вид, что спят. Наконец Алка не выдержала:

– И все-таки я не понимаю. Зачем тебе все это? Исчезла бы и все.

– Что - все?
– Маша повернулась к Алке лицом.
– Что - все? Опять в бега? Я хочу жить дома. Просто жить, понимаешь?

– Просто жить? И деньги ты им вернула?

Деньги. Про них она просто забыла, даже не упомянула в показаниях. Или это сработала подсознательная жадность?

Нет. Действительно забыла.

– В следующий раз - сдам.

– Ну и зря. Если бы у меня были такие деньги, я бы...
– Она замолчала.

– Что - ты бы?
– Покачала головой Маша, чувствуя, как дремота сковывает ее тело.
– Подумай, подумай. Если найдешь им классное применение, я их не в милицию, а тебе отдам... Ну ладно, все. Спокойной ночи.

И, снова повернувшись к стенке, она моментально уснула.

...Поднялись в половине девятого и целый час наводили марафет. Потом вышли из дома, поймали тачку и помчались в центр. Остановились у магазина "Фасон". Магазин работал с десяти и до открытия было еще минут пятнадцать. Но Маша ждать не стала, а нажала кнопку звонка. В витрину выглянула пожилая женщина, молча указала на табличку с расписанием. Маша в ответ покачала головой. Женщина кивнула и удалилась. Тут же к витрине подошла другая - знакомая Маше продавщица, улыбнулась ей и открыла дверь.

– Вы извините, что так рано, - сказала Маша после приветствия, - мне нужно забрать свою одежду. Даже лучше у вас переодеться.

– В это тряпье?
– женщина с изломом приподняла красивую бровь. Девочка, тебе нужно носить красивые дорогие вещи. И, поверь мне, я знаю жизнь: для этого тебе не нужно даже шевелить пальцем. К таким как ты, а таких мало, деньги липнут сами.

У Маше по спине пробежал холодок. Ведь действительно последние годы деньги сами липли к ней. Деньги, а не счастье.

Продавщица говорила что-то еще, но Маша, не слушая ее, зашла за ширму и переоделась в свой видавший виды джинсовый костюм, кроссовки и, сложив новую одежду в сумку, вышла на улицу.

– Да-а, - протянула Алка, увидев ее, - вот это маскарад. Ты что, милостыню просить собралась?

– Врачи сказали, его нельзя беспокоить. А в этой одежде он меня не видит.

...К прокуратуре шли пешком, но все равно добрались немного раньше срока.

2

У входа в палату Зыков обернулся к девушкам.

– Вам, - кивнул он Алке, - придется подождать тут. А вы, Мария Викторовна, войдете вместе со мной, но своего присутствия ничем не выдавайте.

Сопровождавший их дежурный врач вопросительно посмотрел на них, но, не дождавшись разъяснений, промолчал.

В палате стояло четыре кровати. Две из них были пусты и аккуратно застелены, на одной сидел щуплый мужчина лет пятидесяти; Алексей лежал на койке возле окна.

Тихо пройдя, Зыков сел на табурет, доктор остановился справа от него, а Маша встала у изголовья. Атос (так Маша снова начала называть его про себя) лежал с закрытыми глазами и выглядел совсем неживым. Маша прижала к губам ладонь, чтобы не вскрикнуть. Почему-то больше всего ее напугала капельница, присосавшаяся трубочкой к его забинтованной руке.

Атос застонал и открыл глаза. Отсутствующим взглядом обвел комнату.

– Пить...
– Это был даже не шепот. То, что он сказал, угадывалось только по движению губ.

– Пить вам пока нельзя, - отозвался врач.
– Все, что вы можете себе позволить - вот: смачивать губы.
– Он взял с тумбочки стеклянное блюдце с водой и ватный тампон на палочке.
– Можете держать?

Атос еле заметно покачал головой.

– Ну, потом будете это делать сами, - и доктор осторожно провел тампоном по потрескавшимся лиловым губам Атоса. Тот закрыл глаза, сглотнул и скривился от боли.

– Еще, - прошептал он, не открывая глаз.

Врач повторил процедуру, Атос поморщился - то ли от боли, то ли от удовольствия. Потом открыл глаза и уже более осмысленно взглянул на окружающее. Однако взгляд его без интереса скользнул по лицам доктора и следователя, поднялся вверх...

– Маша, - через силу улыбнулся он.
– Маша...

Она чуть было не закричала в ответ. Ты видишь меня, видишь!.. Но нет, он смотрит не в глаза, не в лицо, он смотрит... Проклятье! Как она могла забыть снять новые часики! Атос их раньше не видел, и теперь они висят прямо над его головой...

А он вновь прикрыл веки, застонал и затих.

Зыков настороженно смотрел то на него, то на Машу.

– Все, все, все, - засуетился врач.
– Он впал в бессознательное состояние. Все-таки еще рано, он слишком слаб. Давайте перенесем встречу на завтра?

Зыков кивнул, поднялся и глазами сделал знак Маше: "Идем".

Она, не отрывая ладонь от губ, отрицательно замотала головой и свободной рукой еще крепче вцепилась в металлическую спинку кровати.

Зыков взял ее за локоть и настойчиво потянул к себе. Несколько секунд она сопротивлялась, затем разомкнула пальцы и, как механическая кукла двинулась за ним к двери.

Они были уже на пороге, когда Атос вновь застонал. Маша замерла, но Зыков просто вытолкнул ее в коридор и прикрыл дверь. Доктор остался в палате.

– Ну что он?! Как?!
– Налетела на них Алка.

– Жив, жив, - успокаивающе хмыкнул Зыков.
– Дуракам везет. Поехали-ка ко мне. Поговорим. И вы, - кивнул он Алке, - то же.

...С Алкой следователь говорил недолго, к тому же она спешила на занятия. Следующей Зыков вызвал в кабинет Машу.

– Присаживайтесь.

Маша села. И вдруг остро почувствовала страх и жалость к себе. Как будто вся жизнь ее будет теперь состоять из таких вот пыльных милицейских комнат и пропахших лекарствами палат, нестерпимого чувства вины и утраты. Это длилось мгновение, но не ушло совсем, а вечным пониманием спряталось где-то в глубине ее сознания.