Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610

Однако борьба против ереси имела меньшее влияние, чем рост реформационных течений, главным образом кальвинистского толка. С 1541 года Кальвин постоянно живет в Женеве, что совпадает с годами правления Генриха II (только Кальвин умрет в 1564 г.). Распространение доктрины женевского мэтра приобретает международный характер: она проникла в Венгрию, Шотландию. Франция на этой европейской шахматной доске — лишь одна из многих клеточек. С 1555 по 1565 год из города на берегах Женевского озера во французские владения будет направлено более сотни миссионеров. Франкофония облегчает дело. Между тем авторитетный последователь Теодор де Без придает теориям о предопределении наиболее жесткие формы: они призваны закалить как сталь кальвинистские души по обеим сторонам Атлантики. Принцы из Бурбонского дома обращаются в новую веру. Они кузены, правда отдаленные, — насколько это станет решающим в будущем! — короля Валуа. К женевскому учению присоединяются Колиньи, то есть племянники Монморанси, и другие сеньоры. Духовная культура, начавшееся приобщение к грамоте относительно привилегированных групп населения и, наконец, урбанизация способствуют значительному успеху идей, которые наносят удар по консерватизму неграмотных. Городские дворянские, «профессиональные» (если этим прилагательным обозначить свободные профессии) круги, купеческие и ремесленные классы частично также склоняются к «ереси». Но в больших городах, таких как Париж, как бы в противовес этой тенденции растут очаги католической набожности, роль которых со временем станет значительной. Но как бы там ни было, с 1561 года на французской территории существует более тысячи гугенотских церквей. К концу 1550-х или в начале 1560-х годов (так быстро все меняется) конгломерат лютеранских, цвинглиевских и особенно кальвинистских доктрин насчитывает во Франции (не считая Эльзаса) более миллиона активных или по крайней мере симпатизирующих сторонников, что составляет примерно 5% (а может быть, и больше) населения страны. Эти цифры к концу 1560-х годов возрастут. Но в отсутствие всякой прореформационной склонности центральной власти (Генрих II далеко не Генрих VIII) шансы на то, что вся страна качнется в сторону новой веры, остаются незначительными. Тем не менее, даже если не заходить так далеко, за пределами полуобращенных в новую веру городов уже наблюдается эффект «масляного пятна». В частности, в Севеннах формируются значительные островки сельского протестантизма. Действительно, к северу от городов Монпелье, Ним, Юзес и даже Лодев влияние местных епископов Брисонне, Пеллисье, Сен-Желе, являющихся друзьями, протеже и почти посланцами Маргариты Наваррской, а также всемогущих местных сеньоров, таких как Крюссоль (из рода герцогов Юзесских), тот Крюссоль, который принял новые догмы по искреннему убеждению и по расчету (он — крупный земельный собственник на юге), наконец, слабость административного аппарата в гористых, изолированных, труднодоступных областях — все это создает благоприятные условия для проникновения и постепенного укрепления ереси на хуторах и в селах в 1530-1540 годах. Нотариальные книги содержат указания по наследованию, стереотипные но многозначительные формулировки. И те и другие встречаются в брачных контрактах, в завещаниях. Они позволяют проследить шаг за шагом или обнаружить вехи проникновения в Севенны лютерано-кальвинистской культуры, «нового восприятия», спиритуализм которого становится более свободным и очищенным, менее сосредоточенным на благоговении перед Чистилищем или молитвах за усопших… И вот еще удивительный пример: возьмем новобрачную, которая в силу семейных обстоятельств или по личным мотивам склонна к ереси — случай все более и более частый в этих краях в середине века. Когда она предстанет перед алтарем, ее свадебное платье не что иное, как гонелль (рыба «ночная бабочка») прекрасного желтого цвета. И в основе этой ситуации — любопытный каламбур, о котором недвусмысленно пишут нотариусы: латинское слово luteus означает желтый, оно ассоциируется со словом Luter (закупорить желтой замазкой) или просто с Лютером (Luther). Так пусть будет «платье под Лютера».

30 июня 1559 г. на турнире Генрих II смертельное ранен пикой в левый глаз. 10 июля он умирает. Событие чревато тяжелыми последствиями. Если предположить, что этого несчастного случая не было, то нормальное продолжение правления, по всей вероятности, ознаменовалось бы жестоким преследованием ереси, но без гражданской войны. Пример режимов Лондона и Мадрида во времена Елизаветы и Филиппа II, когда господствующая Церковь — соответственно англиканская и католическая — сумела сохранить контроль и даже практически полностью свою монополию вопреки диссидентским течениям (в данном случае папистскому и протестантскому), представляется достаточно показательным. С учетом такой гипотезы Франция все равно не стала бы, повторимся, страной инквизиции по испанскому образцу. Галликанское и антиримское течение (к которому добавится через 80 лет после смерти Генриха диссиденствующий янсенизм, напрямую вклинившийся в католицизм) было достаточно сильным, чтобы предотвратить столь печальный исход. Впрочем, Генрих II в начале своего правления стал на несколько лет выразителем французской враждебности по отношению к Ватикану. Но к концу жизни он питал лучшие чувства к главе всемирного католицизма.

Такая временная националистическая линия короля Франции нашла поддержку у дю Мулена и Франсуа Рабле, в чьей знаменитой «Четверти ливра» жестоко высмеивались папские подпевалы, прилипалы, лизоблюды и прочие папоманы. Некоторые из принявших новую веру вообразили, что Генрих-папофоб станет симпатизировать протестантизму. Но эти надежды вскоре были развеяны.

Драма лета 1559 года затмила эти схоластические споры. Начинается регентство, поскольку новый король Франциск II еще не достиг совершеннолетия. А при Старом порядке периоды регентства традиционно совпадали с периодами уязвимости государства — по причине междуцарствия, не замедлят разразиться гражданские войны, да еще при наличии непреодолимых религиозных противоречий. Они продлятся более трех десятилетий. Тут же и другое следствие огромного значения в демографическом и экономическом плане. Окончательно завершится яркий и радостный Ренессанс или просто Ренессанс — такой, который расцвел во Франции в 1450-1560 годах. Гражданские войны, которые вот-вот должны разразиться, ускорят по всей стране неизбежный демографический и экономический паралич. Этот паралич сам по себе, возможно, был неизбежным и должен был однажды наступить, как это произошло и в остальных странах континентальной Европы в различные сроки после предрешенного завершения векового и полного цикла развития — «ренессанса», или восстановления. Во Франции точная хронология этого обвала диктуется политическим, королевским, военным событийным рядом в период жестокого двухлетия 1559-1560 годов. Религиозные войны с их разрушительными, обескураживающими, парализующими любые действия последствиями сыграют роль катализатора. Сдвиги на поверхности ускорят неизбежные перемены, которые затронут глубинные основы. По показателям (конечно, упрощенным) эволюции народонаселения и валового сельскохозяйственного производства к 1560 году французское общество достигнет стабилизации и надолго застрянет на этом этапе, что будет проявляться в медленных или резких позитивных или негативных колебаниях; они будут компенсировать друг друга, но не будут ставить под угрозу базисный уровень. И продлится это в течение жизни семи поколений.

Вторая часть. УПАДОК ВАЛУА

VI. РАСКОЛ

Период между 1340 и 1560 годами совпал, как мы помним, с двухвековым демографическим циклом, когда численность населения во всех провинциях сначала упала с 20 млн. человек в 1340 году до 12 млн. к 1450 году, а затем достигла прежнего уровня в канун Религиозных войн. В течение этого периода основные переменные величины, характеризовавшие условия жизни, а проще говоря — доходы сельского населения, столь же головокружительно взлетали и падали. В первой фазе цикла — фазе демографического спада (примерно до 1440-1450 гг.) — одновременно наблюдался соответственный рост реальных доходов. Однако при этом снижались объемы сельскохозяйственной продукции и земельная рента (наклон кривых этого спада — пока он происходил — был различен), а также и цены (в разной степени) на сельские и промышленные товары. Сельскохозяйственная продукция дешевела быстрее, чем промышленная. Для больших земельных владений и сельских хозяйств этого периода характерна тенденция к концентрации и, следовательно, к сокращению численности как тех, так и других при росте их площадей.

В течение следующей фазы цикла (с 1450 по 1560 г.) картина кардинально меняется — вместо спада наблюдаются подъем сельскохозяйственного производства (хотя, естественно, недостаточный), рост земельной ренты и цен, снижение (временами катастрофическое) реальной заработной платы и постепенное дробление земельных участков (как следствие увеличения численности земледельцев, сельских арендаторов и иных держателей земель, в результате демографического подъема).

После 1560 года и вплоть до 1715 года острота и размах этих — до той поры чрезвычайно резких — пиков и спадов значительно сглаживаются, хотя они отнюдь не исчезают полностью. Другими словами, резкие взлеты и падения демографических, экономических, социальных показателей, свойственные этому двухвековому периоду (1340-1560 гг.), не имеют продолжения после смерти Генриха II. И, разумеется, цифра 20 млн. человек остается более или менее стабильной на протяжении всех ста пятидесяти пяти лет, отделяющих правление Франциска II от времени смерти Короля-Солнца. С этого наивысшего уровня — 20 млн. — уже не будет впредь столь же катастрофических спадов и апокалипсических провалов, как затяжной кризис во времена раннего Средневековья. Естественно, религиозные столкновения в 1560-1590 годах несколько снизили общую численность населения королевства. Но спад в этот период — при отягчавших его эпидемиях, военных конфликтах и голодных годах — не был чрезмерно значительным, и его нельзя сравнивать с ужасающими итогами второй четверти XV века. К тому же и возврат к средней норме совершался достаточно быстро. Так, на основе сложных расчетов историк-демограф Жак Дюпакье определяет численность населения в начале XVII века для территории, лежащей в границах современной Франции, примерно в 18-20 млн. человек. Само собой разумеется, что в годы тяжелых испытаний периода Фронды и непосредственно до и после нее, в голодные времена вступления на престол Людовика XIV (1661 г.), и, наконец, во многие годы из последних 25 лет его правления эти цифры более или менее существенно уменьшались. Достаточно напомнить о двух завершающих этот период катастрофах, вызванных неурожаем зерновых в 1694 и 1709 годах, когда численность населения в различных регионах снижалась (впрочем, ненадолго) на 15% в первом случае и на 9% во втором. Однако эти эпизоды не меняют общей картины. В целом численность населения Франции времен четырнадцатого Людовика не только достигла высших показателей эпохи, но даже росла, хотя очень медленно и неравномерно. Прирост был скромным, но ощутимым. Жак Дюпакье, опираясь на результаты работ Национального института демографических исследований, определяет численность населения в тех же географических рамках в 21 млн. при Кольбере и в 22 млн. человек к моменту смерти «Великого монарха». А если брать весь долгий XVII век, то результаты окажутся не столь уж далекими от «нулевого демографического роста», правда, с очень небольшим знаком «плюс». Наши демографы, которые так встревожены нынешним быстрым и бесконтрольным ростом населения стран «третьего мира», смогли бы, конечно, вздохнуть спокойно, если бы этот рост шел теми же сверхмедленными темпами, как во Франции времен четырнадцатого Людовика. Правда, скажем по справедливости, они вряд ли признали бы приемлемыми для нашего времени сами причины, следствием которых были эти «разумные» темпы прироста населения (аскетическое воздержание в добрачный период, поздние браки и, самое главное, голод, эпидемии, налоговые тяготы, войны и нищета).

Добавим, что пока речь идет о «классическом» периоде (1560-1715 гг.), сельская экосистема того времени сохраняла относительную стабильность или же, самое большее, проявлялись некоторые признаки чрезвычайно медленных положительных сдвигов. Спады сельскохозяйственного производства, отмеченные на протяжении этих 150 лет в кризисные периоды, при кратковременных депрессиях, в военное время или при неблагоприятных погодных условиях, временами весьма глубоки (хотя отнюдь не столь катастрофичны, как в бедственном XV в. вплоть до 1450-х годов). Конечно, между 1560 и 1715 годами также неоднократно отмечались неурожаи зерновых, и в частности во время Религиозных войн, Тридцатилетней войны и Фронды, в первые годы личного правления Людовика XIV, войны Аугсбургской лиги и войны за Испанское наследство, «приправленных» голодом 1693-1694 и 1709-1710 годов. В эти периоды производство зерновых ненадолго сокращалось. В некоторые годы производство, видимо, могло снижаться до объемов, равных 80% нормального, «обычного» для тех лет, уровня. Затем возникала необходимость как можно быстрее компенсировать такой спад. Наивысшие объемы производства зерновых, отмеченные в XVI веке, вновь были достигнуты, а временами превышены во времена Кольбера. Но чего-либо похожего на постоянный рост не наблюдалось по меньшей мере до 1715-1720 годов. Так, например, хорошие результаты, которыми были ознаменованы 1665-1685 годы, были сведены на нет новыми спадами, отмечавшимися в последнее десятилетие XVII века и в два первых десятилетия следующего века… Мы остаемся, таким образом, в пределах «нормы» долгого XVII века: катастрофические периоды не столь уж продолжительны, но и подъемы ни разу не оказывались непрерывными, «неуклонными». Однако в некоторых отраслях сельскохозяйственного производства, в частности в виноградарстве Лангедока и в окрестностях Бордо, наблюдался заметный рост. Он обеспечивал подъем или сохранение жизненного уровня сельского населения тех южных областей, где сельскохозяйственное производство было товарным.

На протяжении длительного времени постоянство основных тенденций развития имело своим следствием смягчение, а порой обращение вспять процессов передела земельной собственности. Периоду «галопирующей демографии» между 1450 и 1560 годами сопутствовало ускоренное дробление земельной собственности простолюдинов, тягловых земель, мелких земельных участков. Этот период дробления, в свою очередь, был резким контрастом предшествующей ему фазы концентрации земельных владений, обусловленной в период между 1348 и 1450 годами снижением численности сельского населения.

Ничего подобного не происходило или, во всяком случае, не проявлялось в столь острой форме в период с 1560 по 1715 год. Численность населения все это время остается стабильной при небольших подъемах и спадах, а может быть, и несколько растет к концу этого периода. Но это не идет в сравнение с тем, что происходило в период с конца правления Карла VII до смерти Генриха II, когда наблюдались чрезвычайно резкие демографические спады и всплески. В новых условиях топор наследований перестанет оказывать свое разрушительное действие в XVII веке. В некоторых случаях дело доходит до появления обратных процессов. Так, например, действие новых факторов дает себя знать в Парижском районе: здесь динамизм демографического, экономического, финансового влияния столицы, подкрепленного вскоре воздействием ее версальского сателлита, предоставляет широчайший рынок сбыта для продуктов земледелия территории, равной площади нескольких департаментов нынешней Франции. В том же направлении действует и фактор наличия в самом Париже богатых и могущественных собирателей земельных владений (дворянства, духовенства, чиновников и военачальников и даже купцов), которые стремятся укрупнять свои владения за счет изрядных кусков земель Парижского бассейна.

Так возникают в этих краях новые или расширяются старые латифундии — площадью до ста, а иногда и более гектаров — во времена Генриха IV, Людовика XIII и Людовика XIV; их обладатели-накопители сдают эти земли крупным фермерским хозяйствам в аренду, получая ежегодно земельную ренту, ставки которой устанавливаются по согласию сторон раз в три, шесть или девять лет. Эти хозяйства уже довольно эффективны экономически, хотя из-за недостаточного количества рогатого скота и навоза их продуктивность не поднимается до уровня, достигнутого английскими коллегами — крупными фермерами окрестных земель Лондона. Будучи, по французским меркам, прекрасными сельскими хозяевами, фермеры парижских окрестностей остались известными в нашей истории также и под своими прозвищами «сборщиков платежей для сеньоров» и «деревенских выскочек».

На протяжении длительного времени в эту эпоху складывается система норм для основных источников доходов в сельском хозяйстве и всевозможных вычетов из них. После катастрофического падения уровня реальной заработной платы в аграрном секторе экономики XVI века дальнейшего снижения не происходит и временами отмечаются некоторые положительные сдвиги, в частности, во времена правления Людовика XIII и Людовика XIV. Во всяком случае, этот уровень больше ни разу не опускается ниже рекордно низкой цифры, отмеченной в канун и во время Религиозных войн. Надо ли уточнять, что ниже опуститься ему было бы трудно… Дальнейшее снижение привело бы в конце концов к гибели всего сельского пролетариата от голода.

Если заработки стабилизируются на низшем предельном уровне, то удержания становятся «нормальными», лишь достигнув своего потолка. Сказав это, мы рискуем столкнуться с одним веским возражением. Дело в том, что в XVII веке отмечался несколько повышенный рост земельной ренты, иначе говоря — арендной платы, относительно ее уровня в XVI веке. Отметим, однако, что это повышение, хоть и в самом деле ложилось тяжелым бременем на плательщика, имело сугубо локальный, региональный характер и коснулось, как известно сегодня, лишь областей Лангедока и, может быть, Средиземноморья или Юга в целом, где арендная плата становится чрезвычайно высокой во времена правления Людовика XIII и молодого Людовика XIV. Но разве не происходит это потому, что в этих краях, где налоги взимаются в натуральной форме, что ущемляет интересы землевладельцев, последние находят выход, перекладывая на плечи своих арендаторов, уже несущих непосильную ношу, растущий гнет тягот, увеличенный стараниями министров-кардиналов, Ришелье или Мазарини… В других местах, там, где существует иная налоговая система, и в частности в главных областях Парижского бассейна, земельная рента оказывается во времена трех первых королей Бурбонов совершенно неспособной побить те рекорды, которые она поставила на протяжении прекрасного XVI века, века расцвета Ренессанса, во времена Франциска I и даже Генриха II. Тут можно было бы только отметить, что в тех областях, где преобладали крупные хозяйства, эта земельная рента росла почти автоматически вместе с расширением обрабатываемых площадей, поскольку такие земли включались в сельскохозяйственный оборот в обширных поместьях, принадлежащих представителям «имущего класса» — дворянам, военным и гражданским чинам, высшему городскому сословию. Что же касается денежной ренты, которую можно уподобить процентам, выплачиваемым по своим долгам заемщиком заимодавцу, то она продолжала — на протяжении всего XVII века — тяжко обременять крестьян и их «казну» (она вряд ли заслуживала такого названия — настолько тощими были крестьянские кошельки). Действительно, большинство селян — крестьян и прочих — как и прежде, увязают в долгах, занимая у богатых и не очень богатых, располагающих как в городе, так и в деревне драгоценными запасами звонкой монеты. Однако и в этом отношении положение в XVII веке отнюдь не представляется значительно ухудшившимся по сравнению с предшествующим столетием. Действительно, от века к веку происходило заметное снижение общепринятых долговых процентных ставок, и с 10% в XVI веке они упали в XVII веке до 5,5%, что облегчало положение столь многочисленных на селе должников. Но, с другой стороны, снижались и темпы инфляции. В самом деле, тот продолжительный период роста, «революции» цен, который растянулся почти на весь XVI век, захватив годы правления шести последних королей династии Валуа, в годы первых Бурбонов стал лишь полузабытым и уже далеким воспоминанием. Эти Бурбоны стали современниками процесса остановки роста цен, достигших определенного потолка, и даже некоторого их снижения (при Кольбере), особенно заметного при исчислении цен в граммах серебра. Началась череда периодов с низкой или нулевой инфляцией, короче говоря — фаза дефляции. Первыми ее жертвами как на селе, так и в городе становятся должники: их задолженность не сокращается теперь от удешевления денежных знаков, которое больше не происходит. Дефляция закрепляет эту задолженность. Если сопоставить действие обоих этих процессов — снижения ссудного процента и дефляции, то можно заметить, что результатом становится их взаимная компенсация. Прекрасная операция! Задолженность сельских жителей закрепляется снижением уровня инфляции и тут же облегчается снижением ссудного процента. Подводя итог, можно утверждать, что эта задолженность, хотя и была тяжелым, а порой и невыносимым бременем в своих абсолютных размерах, видимо, не выросла значительно в XVII веке по сравнению с предшествующим столетием. И мы снова приходим к нашей мысли об определенной стабилизации вычетов.