Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610

Кто же эти протестанты и сколько их было в начале ужасного десятилетия, последовавшего за 1560 годом? Надо ли, вслед за Жанин Гаррисон, полагать, что во всем королевстве насчитывалось 1400 «еретических» церквей, из коих 800 находились в южных областях, а из 20 млн. «французов» 1,75 млн. мужчин и женщин всех возрастов индивидуально или, чаще, целыми семьями восприняли полностью или частично реформационную пропаганду или подверглись в той или иной мере ее влиянию? Это составляло бы 8,75% всего населения страны. Из этого числа миллион приходился бы на южные области, на четко очерченный в форме полумесяца гугенотский юг, охватывающий Онис и Сентонж, Гиень и Гасконь, Лангедок и Дофине. Даже если считать эти цифры немного преувеличенными и, стало быть, допускающими корректировку в сторону сокращения сомневающимися в них историками, они очерчивают некую высшую количественную границу, дают представление о наибольших возможных масштабах рассматриваемых величин.

В любом случае имеющиеся данные достаточно точны. Следует ли полагать на этом основании, что поддержка гугенотов в основном южанами придает всему движению «провансальскую» окраску? В действительности распространение протестантства, его привлекательность долгое время наблюдается повсеместно. Оно, даже будучи воспринято лишь меньшинством, прочно обосновалось в северных районах, в Нормандии, в Мо и т.д. Почему же при этом еретическое учение столь широко охватило южные провинции? Возможно, там его подавляли не так уж жестоко. Сорбонна и Парижский парламент не имели возможности, не выходя за пределы своих полномочий, первая — осуждать, а второй — вешать и сжигать в Монтобане с той легкостью, с какой они это делали в Понтуазе. И, что более важно, местный сепаратизм областей провансальского наречия, имеющий зачастую религиозную подоплеку, получал поддержку сочувствующих еретикам крупных местных сеньоров, пользующихся некоторой автономией в силу своего положения на периферии королевства, таких как Жанна д'Альбре, Крюссоли… При этом надо сказать, что протестантов, даже южан, не слишком заботили лингвистические проблемы окситанского наречия. В своих Библиях и на пастырских проповедях они без колебаний использовали французский язык и таким образом содействовали процессам интеграции страны, ее офранцуживанию.

В своем большинстве протестант 1560 года — это образованный человек, горожанин или, точнее, «не селянин». «Ересь» находит многочисленных сочувствующих и даже адептов среди духовенства, включая высших церковных иерархов. В 1563 году восемь французских епископов были вызваны на допрос в римскую инквизицию по подозрению в примиренческом или по меньшей мере слишком снисходительном отношении к друзьям и идеям Кальвина. Другая социальная группа, затронутая кальвинизмом больше прочих, — это дворянство, в том числе и сельское. Представители высших кругов аристократической иерархии, вплоть до принцев крови, королевской родни, — Бурбоны-Конде-Альбре-Наварры, примкнув к сторонникам гугенотов, увлекли за собой весь Беарн — домен Наваррского дома. И волей-неволей пришлось всей этой области стать сторонницей кальвинистского инакомыслия, следуя правилу: «Скажи мне, кто из князей тобой правит, и я скажу, какова твоя вера». К примеру, многочисленный дворянский клиентелиат Бурбон-Наваррского дома, разбросанный по окситанским областям юго-запада, в своей значительной части решительно примкнул к кальвинистам и увлек за собой окрестное или зависимое от него крестьянское население. Таково неожиданное отдаленное и опосредствованное наследие, оставленное Маргаритой Ангулемской, сестрой Франциска I, почтенной сторонницей евангелизма, матерью Жанны д'Альбре. Нынешняя Юго-Западная Франция с ее островками протестантизма и сейчас еще сохраняет остатки этого наследия.

Близкое к дворянству и большей своей частью входящее в это сословие офицерство — а многие офицеры были придворными особ королевской крови — многозначительно пополнило ряд протестантов первого поколения. И до того, как парламентам Тулузы и Бордо пришлось подвергнуться «самоочищению» и стать твердой опорой жесткого католицизма, в них было внушительное гугенотское меньшинство. В случае необходимости оно могло застопорить или «саботировать» репрессивные меры против протестантов. К тому же и президиальные суды (новые гражданские и уголовные суды, учрежденные Генрихом II), не будучи уверенными в прочности своего положения перед лицом господствующих парламентских сил, зачастую переходили со всеми своими присными в стан «новой религии», как это было в Ниме, Безье, Сенте… Лиценциаты, доктора и в особенности адвокаты — чаще всего это купеческие сыновья и к тому же сами состоятельные, образованные, готовые со своей социальной ступени шагнуть в дворянское сословие, — выдвигают из своей среды, если верить глубоким исследованиям Жанин Гаррисон, целую армию протестантских пасторов. А на юге судьи и другие должностные лица, составляющие муниципальную олигархическую верхушку, которая держит в своих руках все рычаги власти на местах, способны обеспечить надежное прикрытие кальвинистам от преследований со стороны королевской и церковной власти. И действительно, зачастую движимые побуждениями, обычно свойственными элите, они благоприятствуют распространению новых идей. Так, в Памье в 1556 году они запретили появляться в городе иезуитам, которые были для них «сборищем неприятных и назойливых личностей». Нотариусы, секретари судов и прочий судейский люд, «те, кто носил или мантию, или кафтан», не обладали серьезным интеллектуальным багажом. В южных провинциях их было множество, и даже не имея университетского образования, они достаточно хорошо владели французским языком, хотя, конечно, не без примеси окситанского. Они легко переходят в женевскую веру. В деревнях Лангедока, особенно в районе Севенн, к 1560 году гугенотское ядро состоит, как правило, из местного сеньора, писаря, деревенского судьи, приходского священника-«отступника» и нескольких ремесленников и земледельцев.

Если мы рассмотрим теперь то, что происходило в среде поучающих и поучаемых, или — говоря языком того времени — регентов-наставников и школяров, то обнаружим здесь гораздо более яркую и контрастную картину. В самой середине века тут кипели протестантские страсти. Кипели они, хотя и с несколько меньшей силой, среди книготорговцев и печатников. Правда, после 1560 года настроения здесь меняются. Сыграли ли при этом свою роль репрессивные меры или же стали более эффективными пропагандистские усилия римской Церкви? Во всяком случае, добрая часть университетского люда — этого, по нелестному определению Мишле, «самоуправного сборища педантов» — переходит (или просто возвращается) к неокатолицизму быстро набирающей силу антиреформационной волны. Крупные и мелкие торговцы, а они в Монпелье, как и в Бордо, большей частью евреи или мараны [95] , относятся к «ереси» более чем сочувственно. Однако у богатейших негоциантов, занимавшихся торговыми сделками международного масштаба, это сочувствие принимало весьма осторожные формы, поскольку их коммерция при таком размахе становилась уязвимой в условиях, когда рвались торговые связи, когда купцов бросали в тюрьмы и им приходилось иметь дело со многими другими тяжкими последствиями религиозных столкновений и гражданских войн. Что же касается ремесленников — сапожников, кожевников с их вечно грязными руками, текстильщиков, мастеров по работе с металлом и в несколько меньшей степени мясников, булочников и прочих изготовителей съестного, то именно они составляют основную массу адептов реформационной религии. И более того, из них формируются многочисленные отряды главного прибежища гугенотов: с котомкой инструментов за плечами, составляющих весь капитал ремесленника, они легко добираются до Саутгемптона или Женевы, чтобы укрыться от преследований со стороны противников кальвинизма. Они обычно молоды, немного более образованны, чем их старшие товарищи, и к тому же более мобильны. В руках протестантских пасторов они являются человеческим материалом для создания армии борцов за новую веру.

95

Мараны — это потомки испанских и португальских евреев, принудительно обращенных в католичество (особенно во время преследований и изгнания в 1490-х годах), но остававшихся более или менее тайно верными своей прежней религии.

В отличие от этого, свою надежную опору папистские конформисты находят в крестьянской массе, среди селян, составляющих 85% населения королевства. Они более или менее верны своей привычной старой Церкви и, подобно судовому балласту, обеспечивают ее устойчивость и уверенность в победе. Тем не менее несколько небольших сельских районов в Пуату и главным образом в Севеннах дружно переметнулись к сторонникам Реформации. Существенно способствовали этому настроения протестантского экстремизма, возобладавшие среди местных сеньоров и немногочисленных буржуазных и ремесленных меньшинств окрестных городков и торговых сел. И здесь сослужил свою службу — хоть уже в ином контексте — все тот же принцип: «Кто правит тобой, тот и веру дает». Женщины составляют в большинстве своем наиболее консервативную часть населения, приверженную «старой вере», хотя среди них есть и такие видные представительницы реформационного движения, как Жанна д'Альбре или Луиза де Колиньи [96] . Подводя итог, можно сказать, что сопротивляются кальвинизму две силы: женщины и крестьянство. Недостаточная грамотность служит побудительным мотивом их совместных усилий.

96

Луиза де Колиньи (1555-1620 гг.) — дочь адмирала Гаспара де Колиньи, защитница протестантской религии во Франции, потом в Нидерландах.

В идеологическом отношении французский протестантизм окончательно сформировался в 60-х годов XVI века. Его основные идеи кристаллизуются вокруг концепции жесткой предопределенности, неустанно повторяемой всеми глашатаями кальвинистской доктрины. Теодор де Без (1519-1605 гг.) занял место идейного и политического наследника Кальвина еще до смерти (1564 г.) своего учителя. Характерный факт: Без — выходец из среды бургундского офицерства, ставший парижанином, культурным человеком. Находясь во Франции, он возглавляет после смерти Генриха II гугенотское меньшинство, являясь его идейным руководителем. Он хорошо умеет вести переговоры, примирять спорящих ради достижения нужных компромиссов, которые приходится время от времени находить с католиками, стоящими у власти. Того требует жизнь. Что же касается положений доктрины, то тут он не допускает никакой гибкости и твердо придерживается догматов — положения об извечном божественном предначертании, согласно которому Адам, заранее отвергнутый Богом, осужденный на вечную погибель, закоснел, презренный, «в неправедности и скверне». Среди потомков этого первого человека оказалось лишь несколько «избранных», коих милосердие Христово, одна только Божья благодать предопределяет к спасению. Хотя и отличающиеся суровостью, эти богословские построения не порождают, однако, a priori, пуританства в отношениях полов в духе Викторианской эпохи. Оно появится во французских протестантских кругах несколько позднее. Так или иначе, эти построения укрепляют то холодное презрение, с которым гугеноты относятся к католической Церкви. Они обвиняют ее в том, что предлагаемый ею католикам путь к спасению она видит в участии их в смехотворной благотворительности, в мелких пожертвованиях, но не в вере и благодати.

Можно представить себе, что при каких-то условиях вся Франция целиком — и такое допущение не лишено оснований — стала бы протестантской, как это случилось несколько ранее с Саксонией и Англией. (Но в том-то и дело, что это было «несколько ранее», пока еще не действовали папистские ограничители.) Один такой случай как будто бы представлялся в марте 1562 года, когда армия Конде [97] на короткое время получила возможность захватить Екатерину Медичи и Карла IX. Таким образом Конде-гугенот мог — если бы перешел к действиям — на законном основании использовать монархическую власть в интересах своей партии. Но такой захват, если бы он совершился (а он не состоялся), мог ли обеспечить хоть какую-то возможность прочного успеха и полного и окончательного принятия Францией еретических идей? Этими идеями постепенно стали бы проникаться — опять же если допустить успешность такого путча — королевское законодательство, затем — установления галликанской Церкви и, наконец, вся Церковь в целом. В результате такой переворот, начатый Конде, смог бы, по всей вероятности, привести лишь к новым потрясениям. А ближайшим результатом такого переворота и «реакцией» на него стало бы возникновение большой ультрапапистской революционной партии, такой, какой реально станет Лига… но 20 годами позже. Действительно, Франция была глубоко проникнута католицизмом, будучи частью латинизированного пространства, исконно связанного с римской Церковью. И эта Церковь, в свою очередь, была гораздо менее тесно связана с англосаксонскими и германскими странами, находящимися вне этого пространства и представлявшими питательную среду для протестантства. К тому же радикальный и крайне логичный образ мышления французских интеллектуалов привел к тому, что уже со второго поколения Реформация в XVI веке у нас была доведена, с подачи Кальвина, до таких жестких крайностей, каких не бывало в стране Лютера и во владениях Генриха VIII. Таким образом в королевстве, где правили Валуа, между старой консервативной Церковью с ее римско-латинскими корнями, с одной стороны, и мощными революционными новациями пикардийского женевца — с другой, пролегала слишком глубокая пропасть, чтобы стал возможен массовый переход представителей исконных клерикальных структур на позиции церковных реформаторов, переход, какой совершился бы по тому образцу, которым 30 или 40 лет ранее стали Виттенберг и Лондон [98] .

97

Речь идет о Людовике I Бурбоне, первом из принцев Конде (1530-1569 гг.), родоначальнике принцев Конде. Он был одним из основных протестантских вождей в период Религиозных войн. Людовик — младший сын умершего в 1537 году Карла де Бурбона, старший сын которого Антуан де Бурбон был королем Наварры и отцом Генриха IV, а также прародителем вереницы королей Франции, правивших в 1594-1848 годах. (См. генеалогические таблицы.)

98

Виттенберг (в Саксонии) и Лондон являлись крупнейшими центрами Реформации, получившей впоследствии название «протестантство». Зачинателями этого движения в той или иной степени были Лютер в Саксонии и Генрих VIII в Англии.

Но даже будучи обречен обстоятельствами и, главное, деятельностью людей на положение религии меньшинства, французский протестантизм демонстрирует необычайную живучесть в некоторых прогрессивно настроенных кругах. Помимо прочих причин эта жизнеспособность обязана той удивительной смеси плодотворного архаизма с соблазнами модернизма, которую представляют собой идеи Кальвина, его последователей и единомышленников. Архаична основная мысль их концепции — жесточайшая предопределенность сущего. Она остается совершенно чуждой нашим современным воззрениям (нечто эквивалентное ей молено, пожалуй, найти — в ее секуляризованной версии — в работах некоторых исследователей — сторонников примитивного генетизма). Зато в XVI веке эта крайняя жесткость находила многочисленных сторонников среди людей, сознание и культура которых, даже будучи весьма примитивными, несли на себе подспудный отпечаток августинства [99] и были проникнуты упованием на милость Божью. Модернистская сторона этой концепции состояла в отказе от иерархии святости в епископальной Церкви, даже — и особенно — высших ступеней канонизации, что нанесло удар по основе давних построений старорежимных церковников. И это не могло не принести удовлетворения некоторой части элиты того времени: культурный подъем, навеянный Ренессансом, предрасполагал ее к восприятию социальных сдвигов, происходивших вопреки клерикальному консерватизму.

99

Основу теологии Святого Августина составляло положение о неколебимой мощи предопределения Божьего, ограничивающего свободу человека.

В результате сложилось сильное протестантское меньшинство, но также — а именно в этом суть проблемы — мощное католическое большинство. Официальная религия не только не сдавала своих позиций в стране, но давала все больше доказательств крепнущей жизнеспособности. Во Франции 1560 года в тех границах, которые лишь позднее станут государственными, по меньшей мере 16 млн. селян не так уж были подвержены воздействию грамотности, культуры и уж тем более влиянию города… Эти люди были не слишком склонны отрекаться от привычной для их деревни религии. Она им подходила, соответствовала сезонному образу их жизни, цикличности сельского труда: зима и весна, жатва и сбор винограда. В этой религии ценился такой культ святых, который был неприемлем для гугенотов. Святые и повествующие о них жития освящали и давали свое покровительство каждому дню года, каждой профессии и каждой специальности. Еще и теперь наше духовное родство с реформационными пропагандистами той поры сказывается в слишком часто встречающемся отождествлении деревенских святых или их городских собратьев с переряженными идолами запоздалого язычества. Однако в действительности хагиодулия [100] является, как это было доказано недавними исследованиями, подлинным, хотя и своеобразным наследием эпохи ранней христианизации как на Западе, так и на Востоке. Таким образом, располагая издавна многими преимуществами, могучий католицизм во Франции времен трех последних представителей династии Валуа не имел никаких оснований к тому, чтобы признать себя побежденным. Зачем ему или хотя бы его наиболее решительным представителям было отказываться от своей почти полной монополии влияния на умы, которой он располагал до появления кальвинистских и лютеранских смутьянов? Церкви всегда претило самоубийство и даже просто сосуществование со своими противниками. Тем более что начиная с 60-х годов XVI столетия католическая Церковь удачно опробовала некоторые новшества, появившиеся в королевстве. И вскоре эти позитивные сдвиги принесли ощутимые плоды.

100

Хагиодулия — религиозный культ поклонения святым.

Духовенство болезненно воспринимает наступление гугенотов на позиции Церкви. К тому же его доходы, исчисленные в их покупательной способности в постоянных ценах, основательно снизились в результате отказов от выплаты десятины, а также и вследствие реального снижения продуктивности сельского хозяйства. Урожайность падала, поскольку различным образом действовали вызванные Религиозными войнами мешающие сельскому хозяйству факторы.

Несмотря на все эти беды, уже близки признаки духовного подъема, который повлечет за собой подъем и в иных областях. Оставшиеся католическими города — особенно те из них, которые были на границе межконфессионального раздела (в таком положении находятся Авиньон и Тулуза, окруженные с севера, востока и юга «еретиками» соответственно Дофине, Лангедока и Беарна), — сохраняют веропослушание, несмотря на испытания, которым они подвергаются из-за своего соседства с протестантами. Они ограждают себя твердостью в вере римско-католической. В то же время на местах обновление Церкви выражается в реформировании (католическом) многих ее институтов и установлений церковной иерархии. Духовенство начинает борьбу против своих собственных слабостей и отныне отвергает конкубинат священников, совмещение духовных должностей и пребенд, пресекает практики возведения в сан некомпетентных клириков, практику «отсутствующих» (в своем приходе) священников, что чаще всего относилось к епископам. В конце концов все эти усилия оказались довольно успешными — проповеди, чтение которых, конечно, никогда не прекращалось, множились и становились все более полными и яркими. Высшее духовенство само стало выходить к народу с проповедью, хотя до этого не считало для себя зазорным уходить от своей обязанности по донесению слова веры до паствы. Теперь они отправляются к этой пастве пешком, верхом, в портшезе или на муле, невзирая на возраст и старческую подагру. Они не колеблясь пускаются в путь к дальним забытым приходам, расположенным в самых малодоступных местностях их диоцеза. И сколь далеким уже кажется теперь то, совсем недавнее, время, когда скандальное семейство Борджиа позорило трон Святого Петра. Сейчас более настоятельно, чем в недавнем прошлом, требуется соблюдение моральных норм, опирающихся на Божьи заповеди: элите предписывается избегать богохульства, ссор и ростовщичества [101] , быть усерднее в служении Богу, заниматься благотворительностью. Хотя дела не всегда соответствовали моральным требованиям, но по крайней мере сами требования были весьма четко сформулированы. В свою очередь, постепенно утверждается сакральный характер этики жертвенности и самоограничения. Некоторые кардиналы в поучение пастве отказываются от традиционной процедуры торжественного вступления в города через городские ворота, где их раньше радостно встречали красивые молодые женщины. Генрих III пошел еще дальше и, подавая пример христианского смирения, отказался пользоваться королевскими подколенным ковриком и креслом, которые полагались ему как самодержцу во время его присутствия на церковных службах. Католическая Реформа (и речь здесь идет, как верно отметили Жан Делюмо и Марк Венар, именно о реформе, а не просто о Контрреформации) развивается в двух направлениях: доктринальном и практическом. Реагируя «логично», начинают превозносить все те реликвии и изображения, которые гугеноты намерены были уничтожить. Культу Богородицы с нарочито подчеркнутым концептом непорочного зачатия отводится еще более высокое место. Большее значение придается зримым формам церковных таинств: мессы рекомендовано служить по возможности ежедневно, чаще приводить верующих к исповеди и к Святому причастию. Все относящееся к Евхаристии восславляется и выставляется на всеобщее обозрение. На алтари ставятся ларчики и дарохранительницы со Святыми дарами. Народные гуляния в последний день Масленицы, схожие с языческими празднествами, естественно, сохраняются. Городок Роман и сейчас хранит память о широкой Масленице 1580 года. Но строгости великопостного периода соблюдаются теперь более тщательно.

101

На ростовщичество уже давно Церковь наложила запрет, но его постоянно обходили или прямо нарушали.