Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610
Шрифт:
После событий марта 1562 года французские протестанты, все более активно поддерживаемые Лондоном [107] , оказываются отрезанными от королевской власти. Резня в Васси вынудила их бунтовать, что и происходит в Орлеане и Руане. Справедливости ради надо сказать, что они сами только и ждали повода для мятежа. Чтобы помешать их контакту с англичанами, сильная королевская армия (30 000 солдат) победоносно осаждает гугенотский Руан осенью 1562 года. Двуличная, по своему обыкновению, Екатерина сама стреляет по гугенотам, ремесленникам этого города, оборонявшим его стены. Втайне, однако, она мечтает о примирении. Успехи католиков в Руане, а затем в Дрё (в декабре 1562 г.), с одной стороны, и, с другой, насильственная смерть или пленение главных папистских вождей, прозванных «триумвирами» (Гиз, Сент-Андре, Мон-моранси), повлекшие за собой ослабление позиций экстремистов, создали в 1563 году возможность возврата к миру и идеалам Лопиталя. Регентша решает, и политика религиозной терпимости по отношению к гугенотам вновь в чести, хотя и в несколько урезанном виде (Амбуазский эдикт 1563 г.). Вожди протестантов снова занимают места в Высшем совете рядом с католиками, разбившимися на две группы: умеренную и жесткую.
107
В сентябре 1562 года Елизавета оказывает существенную поддержку деньгами и людьми вождям гугенотов. Ею движет стремление поддержать французскую Реформацию, но также и надежда (открыто объявленная) вернуть себе Кале.
Два года войны — сначала холодной, затем горячей (1561— 1562 гг.) — полезны хотя бы тем, что ярко высвечивают как ее участников, так и руководителей противостоящих друг другу партий. Пока правосудное государство с Екатериной и Лопиталем
Гугенотские области — «гугенотский полумесяц» — охватывают весь Юг (в широком понимании этого географического термина) и, стало быть, несколько защищены как от репрессивных мер, принимаемых Парижским парламентом, так и от слишком частых вторжений королевской армии. Эти плодородные области простираются от Ла-Рошели к Ажену и доходят до Монпелье и Нима, поднимаясь затем на север до Гренобля и даже до Лиона. «Полумесяц» покрывает значительную часть Севенн, но весь центр и Бретань при этом остаются верными традиционному католицизму. Их не затронули новые веяния по причине местной изоляции, невежества жителей и непродуктивности их хозяйств, что характерно для мест с пересеченным рельефом, каменистыми гранитными почвами. Отметим существенное отличие этой картины от того, что мы увидим в XVII веке: пока еще южный гугенотский полумесяц не один во Франции — области по среднему течению Луары и особенно район Орлеана находятся (правда, теперь уже ненадолго) во власти гугенотов; Нормандия все еще склоняется на их сторону, а Орлеан, Каэн, Руан представляют собой оплот протестантизма и часто становятся ареной кровавых событий в начальный период Религиозных войн (1562 г.).
Во главе реформистской партии стоит часть семейства Капетингов (Бурбоны-Конде) и кое-кто из видных сеньоров. Некоторые из них состоят в родстве с королевским семейством, в частности Рошфуко, Роганы и особенно Шатийоны-Колиньи. Они приходятся племянниками самим Монморанси, а один из этих молодых людей связан с династией Валуа благодаря браку с Дианой Французской, побочной дочерью Генриха II.
Бурбоны-Конде, будучи боковой ветвью потомков Людовика Святого, являются воплощением некоторой легитимности претензий на наследование монархии. В этом отношении они выгодно отличаются от Гизов — «феодалов-полуиностранцев», лотарингцев, стремящихся добиться признания себя наследниками Карла Великого. Возглавляют семью Бурбонов несколько вождей. Самый старший из них — Антуан де Бурбон, король Наварры, который, как и его жена, Жанна д'Альбре, довольно долго дружил с «еретиками». Но Антуану, если пользоваться терминологией из области культуры и политики, была свойственна нестабильность — он все еще лелеял надежду вернуть себе те расположенные за Пиренеями территории Наваррского королевства, которые были «украдены» в 1512 году испанцами [108] . И ради этого, рассчитывая расположить в свою пользу набожного Филиппа II, Антуан Наваррский с первых же дней правления Карла IX прекращает свои заигрывания с протестантами и возвращается в лоно римской Церкви «со всем своим достоянием и своими присными». А Жанна д'Альбре, напротив, решительно примыкает к кальвинистам. Мы уже имели случай отметить, что она своей властью обратила в гугенотскую веру свой Беарн согласно известному принципу: «Скажи, кто твой правитель, и я скажу, какова твоя вера». Она включает в ряды протестантов и своего сына Генриха, который со временем станет королем Генрихом IV. И наконец, еще один кальвинист — Луи де Бурбон, принц де Конде, младший брат короля Наварры. Он легко подпадает под влияние окружающих. Нежный с дамами, он не обладает неуклонной римской твердостью, столь необходимой прирожденному вождю гугенотов. Но этот мужественный воин создал костяк военных структур протестантской партии и подзолотил герб Бурбонов — восстановил их военную и политическую репутацию, значительно подорванную после измены коннетабля. В истории восхождения Бурбонов к вершинам власти (что будет окончательно закреплено возведением на престол в 1589-1594 гг. Генриха IV) Конде сыграет существенную вспомогательную, но не главную роль.
108
Напомним, что Фердинанд-католик захватил в 1512 году у Генриха д'Альбре всю Верхнюю Наварру, оставив во владении д'Альбре только Нижнюю Наварру, расположенную к северу от Пиренеев.
Действительно, на первых порах Конде представляет собой переходную фигуру, а затем в решающем 1562 году подлинным вождем гугенотской партии становится адмирал Колиньи. Через Монморанси, который приходится ему дядей, он связан с королевской семьей. Семейными узами он связан также и с Бурбонами, поскольку его племянница Элеонора де Руа замужем за Луи де Конде. Колиньи — тонкий интеллектуал, прекрасный латинист, человек мысли и действия. Ему хорошо ведомы печальные неизбежности гражданских войн, заставляющие его «мятежную» партию пойти на заключение соглашений с елизаветинской Англией. Для протестантских церквей Колиньи — кладезь военной мудрости, ибо еще в правление Генриха II он был одним из военачальников королевской армии. Но ему предстоит иметь дело с сильным противником. Что касается армии, то твердые католики и сторонники Гизов располагают широкими возможностями. Герцог и коннетабль де Монморанси — оба совершенно нетерпимые к еретикам — являются законными командующими королевскими войсками и благодаря этому обладают весомым превосходством над противостоящими им мелкими протестантскими отрядами, набранными «с бору по сосенке» и состоящими из представителей сочувственно настроенного дворянства, простых французов-добровольцев и немецких наемников. Важно еще и то, что Гизы держат в своих руках местные парламенты. И наконец, не портит дела и то, что кардинал Лотарингии, брат герцога Гиза, является одним из высших руководителей французской Церкви. А служители этой Церкви в своем большинстве поддерживают главным образом лагерь ультрапапистов (хотя умеренные епископы, такие как Жан де Монлюк и Морвилье [109] , бесспорно, сохраняют еще свое влияние). Общественных групп, выступающих в поддержку католического экстремизма, множество. Они опираются на молчаливое большинство в деревнях и во многих городах. Это большинство чувствует себя глубоко уязвленным уже самим по себе скандальным фактом появления нового религиозного культа, конкурирующего со старым, и горит желанием выразить свое возмущение. Уже с самого начала правления Карла IX появляются некоторые зародыши возникших в дальнейшем папистских лиг. В общенациональном масштабе это известный «триумвират» (Гиз, Монморанси и Сент-Андре). А на региональном уровне действует рыцарь Блэз де Монлюк — французский сторонник Филиппа П. Он вдохновляет на борьбу католиков тех юго-западных областей Франции, где особенно активны гугеноты.
109
Жан де Монлюк (1508? —1579 гг.), епископ Баланса, был умеренным католиком в отличие от своего брата маршала Блэза де Монлюка, который более решительно отстаивал позиции римской Церкви, Жан де Морвилье, епископ Орлеана, происходил из судейского сословия, придерживался примирительных позиций.
Однако с 1563 года на несколько лет в стране устанавливается мир. Государство снова способно хоть сколько-нибудь эффективно осуществлять одну из своих естественных задач — восстановить гражданское согласие, примирив сторонников короля, гугенотов и интегристов. Начатое 24 января 1564 г. в обстановке разрядки 27-месячное путешествие по Франции, задуманное Екатериной, чтобы показать великое государство своему сыну Карлу IX, само стало важным умиротворяющим фактором, позволившим почувствовать и понять, как относятся подданные к монархии, а монархия — к подданным. Весь двор сопровождал в этом путешествии молодого самодержца. Покинув Париж, все двинулись на восток и через Труа добрались до Бар-ле-Дюка. Отсюда они отправились на юг, двигаясь вдоль Соны и Роны. В суровые зимние месяцы 1565 года король и его двор пересекли весь Лангедок, посетив Монпелье, Каркассонн и Тулузу. Их пребывание в Байонне дает повод для разноречивых толкований: состоявшиеся здесь контакты между французским правительством и Испанским двором дали повод гугенотам считать, что именно тогда была начата подготовка Варфоломеевской ночи. Подозрение было неосновательным, но пророческим. От Байонны через Шаранты путешествующий король и его двор направились в вассальные земли и в Бурбонне. Возвратились в Париж весной 1566 года. В итоге, с учетом всех отклонений от маршрута и возвратов к нему, было пройдено пешком или верхом около 4500 км. По пути вершилось управление страной благодаря присутствию короля и во время происходивших через день остановок кортежа. Традиция такого способа правления давняя и мало чем отличается от метода, который использовал в свое время непоседливый
Карл Пятый или, скажем, такой властитель, как марокканский султан Мюлей Хасан, правивший именно так с 1873 по 1894 год. Народ Франции, который королевский двор мог видеть во время своего путешествия, постепенно представал лишь в виде смены провинций и городов. На их обитателей король и его окружение производили тем большее впечатление, чем меньше тратили времени на каждый из городов и каждую из провинций. А если верить описавшим это путешествие великолепным хронистам Бутье, Деверпу и Нордману, его участники отнюдь не пренебрегали возможностью посвятить свое время туристским достопримечательностям (памятникам древности). И это был редкий случай, когда двору пришлось изменить трем обычным направлениям своих прогулок, которыми были до того Шампань, Нормандия и долина Луары. Теперь он оказывается на несколько сезонов в землях, где говорят на провансальском наречии, на языке «ок», — в землях Аквитании, Прованса, Лангедока, над которыми (в каждой области по-своему) «висит угроза» протестантского проникновения. Люди двора пытаются получить реальное представление о королевстве. A priori, на основе знакомства с некоторыми весьма примитивными картами, они приписывали ему форму ромба или квадрата (нынешнего шестигранника в то время еще не существовало). Некоторые из них даже знают, что на территории квадрата проживают по меньшей мере 16 млн. человек (в действительности — около 20 млн. в нынешних границах Франции). Как ни парадоксально, но в текстах того времени этот квадрат становится кругом, речь там идет о «круговом обходе», объезде по окружности. Екатерина и Карл, как они считают, передвигаются вокруг государственных территорий, ставя на них «марку» их принадлежности, демаркируя особенно чувствительные участки границы своим присутствием там. Это были границы с Лотарингией, Савойей, Испанией… Путешествующий королевский двор выглядел, как двинувшийся со своего места городок с населением, которое по численности не станет меньше в течение следующих веков: 15 000 лошадей, от 10 000 до 15 000 человек (из коих три четверти — мужского пола) со всем багажом, нужным для того, чтобы привыкшие к комфорту путешественники не скучали в дороге, и соответствующими запасами провизии, удовлетворяющей их изысканные вкусы… А с ними и эпидемии (в частности, эпидемия чумы, поразившая кортеж в долине Роны).Но пребывает ли руководство государства на одном месте или путешествует — стратегия его меняется мало. Конечно, уже проходит то время, когда Екатерина и ее окружение искренне или притворно-открыто демонстрировали свои прогугенотские настроения (как то было в 1561 г.). Теперь чаша весов в верховной власти склоняется в сторону католицизма, хотя политика правительства по-прежнему направлена на поддержание хоть какой-то возможности мирного сосуществования противоборствующих религиозных партий. В этом духе выдержан Амбуазский эдикт 1563 года (март). Этим эдиктом закреплялся возврат (временный) к миру. Было официально разрешено протестантство для тех вершащих суд и расправу властителей, которые того пожелают, но лишь в одном из городов каждого судебного округа. При этом на местах людям приходилось лавировать между основными коалициями, состоявшими из родни короля и крупных сеньоров: партией Гизов на востоке страны, коалицией Бурбонов-кальвинофилов, сохранявших свое влияние в Пикардии, в Нормандии и на юго-западе страны, семейством Монморанси с его вотчиной в Лангедоке, но имевшим опору и в самом центре старого домена Капетингов между Орлеаном и Суассоном. Королева-мать сумела (ненадолго) избавиться от представителей крайних течений: в начале 1564 года она удалила из Высшего совета Гизов, католических консерваторов-интегристов, а также и всех Шатийон-Колиньи, гугенотов. Но если судить здраво, то окажется, что после этого она очутилась в еще большей изоляции, чем ранее, — в противоположность Генриху II, который держал при себе обе враждующие партии, используя в своих интересах каждую из них или сталкивая их между собой. Партию сторонников Екатерины, неотделимую от власти и пользующуюся поддержкой высшего духовенства и умеренного чиновничества (Лопиталя, епископа Монлюка, прокурорского сына — епископа Морвилье), можно считать стоящей на правом краю центристов. Она занимает господствующие позиции и укрепляется, находя более или менее твердую поддержку со стороны крупных сеньоров, остающихся или ставших центристами (кардинал де Бурбон, Монморанси). Все эти политические комбинации, строясь и перестраиваясь, приводят к укреплению роли чиновничьих аппаратов государственных секретарей (Лобеспина и обоих Роберте), получивших официальный статус со времен Генриха II и уже являющихся по сути зачатками будущих министерств. Теперь квадрига государственных секретариатов уже не удовлетворяется своим подчиненным положением и той сугубо исполнительской ролью, которая в течение десятилетия, предшествовавшего периоду гражданских войн, казалась их уделом.
Силу этому странствующему правительству дает то, что немного похоже на частично обретенное единство. Но оно остается слабым, находясь в изоляции между молотом Гизов и гугенотской наковальней. Чтобы навести порядок и погасить разгорающиеся конфликты между сторонниками соперничающих конфессий в нескольких провинциях, оно отправляет туда маршалов Франции и нескольких правительственных комиссаров. Им удается несколько успокоить народ, уповающий на то, что на каком-то этапе своего путешествия сам король явится к нему собственной персоной и его целительное присутствие все уладит. В течение первой трети своего правления Карл IX, используя незначительные материальные средства, но задействовав могучий авторитет символа власти, почти сумел сохранить непрочный мир в своем королевстве. Но двойственность его политики остается неизменной. И политика умиротворения, несомненно, действует. Государство, не располагающее достаточными силами и средствами, желало бы стоять над обеими мощными и агрессивно настроенными партиями. Но в то же время появляется искушение раз и навсегда покончить с распространением протестантских идей, уже породивших первые волнения. Почему бы не ликвидировать некоторых наиболее видных руководителей гугенотов, чтобы избежать массового избиения их рядовых сторонников? Как говорили в те времена: одна голова лосося всегда дороже тысячи лягушек. При этом лососем, конечно, должен был стать Колиньи, но расчеты окажутся ошибочными: когда начнется Варфоломеевская ночь, убивать станут всех подряд, без разбора.
Однако ночь Святого Варфоломея со всеми подробностями избиения гугенотов хотя и близка, но еще впереди. А мы, вместе с Карлом IX, еще на некоторое время останемся в «докоперниковом» периоде, когда Солнце обращается вокруг Земли, а король — вокруг центральных областей своего королевства, чтобы подданные могли проявить свое почтение и уважение к нему, а там, где это возможно, были приведены к покорности и повиновению. Изображения короля, вступающего на своем пути в очередной город — а он посетил десятки городов, — представляют его, согласно воззрениям сопровождающих и встречающих, в образе то библейского Давида, поражающего Голиафа, то Соломона, Иешуа, сокрушающего идола Ваала, или Иосафата, сражающегося с моавитянами. Католики не против таких сравнений. В восторге от них и протестанты, знатоки библейских текстов. Обращаясь то к ветхозаветным персонажам, то к именам из Нового завета, принимая облик то царя Израиля, то христианнейшего короля, на своем пути Карл тысячи раз возложил руки на золотушные язвы своих подданных. Он обрел таким образом множество приверженцев, и его харизма действовала как на простолюдинов, так и на элиту нации. Он заявляет urbi et orbi, что правит «благочестиво и правосудно», причем первое влечет за собою второе. Не довольствуясь обращением к иудейско-христианскому наследию, он ищет поддержки и у героев, заимствованных из греческой мифологии (или же, на худой конец, это делает за него сама «общественность») — и в иконографии его торжественных вступлений в города он появляется в облике то Персея, освобождающего Андромеду, то Тесея, уничтожающего Минотавра, то Геракла, убивающего Цербера.
Образы, почерпнутые из истории Древнего Рима, наделяют его чертами мудрых императоров, которые сумели покончить с гражданскими войнами или помешать их возникновению. Это императоры Август, Антонин Пий, Траян, Александр Север. При этом налицо стремление раз и навсегда порвать со всеми имперскими атрибутами, поскольку угроза со стороны Империи Габсбургов еще не устранена окончательно, и поэтому в некоторых случаях Карл изображается в облике вымышленного короля галлов — Паризиуса или Люкдюнуса — или же некоего галльского Геракла, могучего и человечного, в котором угадываются персонажи истории Франции — конечно, Хлодвиг (по причине его крещения), Карл Мартелл и Карл Великий (выступавшие против сарацинов и идолопоклонников-саксонцев), Людовик Святой… и даже Раймунд Тулузский, возглавивший первый крестовый поход.
Это обращение к историческим метафорам, вероятно, могло хоть как-то восполнить слабость реальной военной силы, которой располагала монархия. Но Карл действовал также и путем издания ордонансов, свидетельствующих о логичной последовательности дальнейших шагов власти, хотя и не осуществимых в тот момент: он обязывает епископов и губернаторов проживать в их диоцезах и округах, возвращает себе право взыскания некоторых налогов. Он заявляет о своем праве самому назначать муниципальных чиновников в городах. Такой способ правления при помощи дальних путешествий, приправленных символикой в целях пропаганды и публикацией ордонансов сохранится вплоть до начала 60-х годов XVII века. И к этому времени можно было ожидать переворота, подобного тому, который произведен Коперником: Король-Солнце во славе своей встанет в центре своего государства, чтобы спокойно править им. И все орбиты кардинально изменятся: теперь и двор, и все подданные должны будут обращаться вокруг Его Величества, но не наоборот…