Королевский краб

А еще через десять минут мы узнали, что команда «азика» оштрафована и что Сабировичу грозят крупные неприятности за лов крабов в запретной зоне и за уничтожение мальков и самок. Я тогда вспомнил ночной разговор Сабировича с Евгением. Да, действительно, сколько веревочке не виться, а конец всегда один…

После «азика» подняли еще два мотобота. Их разгрузили и тоже не пустили в море, повесили на мотобалки. Капитан-директор не хотел рисковать, хотя ответа из Владивостока еще не было. А когда пришел ответ, по радио был отдан приказ: всем мотоботам немедленно возвращаться на базу и быть готовыми к шторму!

Об этом я услышал на мостике, куда поднялся, чтобы узнать, когда подойдет следующий мотобот.

На мостике было многолюдно. На одном его конце стоял капитан с биноклем и разглядывал какое-то яркое пятно, вокруг которого с пронзительными криками кружили сотни чаек. Иногда он оборачивался и, не отнимая бинокля от глаз, говорил что-то резкое старшине «азика». Лицо у Сабировича было свекольного цвета, и стоял он по-солдатски, руки по швам, с неестественно выгнутыми назад ладонями.

В другом конце мостика непрерывно кричал в микрофон завлов Валерий Иванович:

— «Семерка», «семерка», вы слышите? Выходите на связь. Прием!

В это время прибежал запыхавшийся радист и протянул Илье Ефремовичу вторую радиограмму из Владивостока. Завлов не утерпел, повесил микрофон и подошел к капитану, через его плечо глянул на текст и побледнел.

Илья Ефремович несколько раз перечитал радиограмму, потом резко обернулся и почти закричал на завлова:

— Немедленно наладьте связь с Карповичем! Если вы это не сделаете в ближайшие десять минут, я вас…

Валерий Иванович начал оправдываться, но его перебил капитан:

— Вызывайте радиотехников. Поле «семерки» самое дальнее. Ее нужно предупредить в первую очередь. Пусть радиотехники выяснят, почему с Карповичем нет связи.

Первый раз я видел нашего капитана таким рассвирепевшим. До этого я думал, что он вообще не способен повышать голос, а тут… впрочем, его можно было понять. Я хотел потихоньку уйти, но Илья Ефремович уже заметил меня и подозвал:

— Сколько приняли, Сергеевич?

Я вытащил из кармана «Роман века», открыл нужную страницу, сказал:

— Двадцать пять тонн у колхозников, и почти столько же сдали наши.

— Ну и хорошо, — как-то неопределенно пробормотал капитан и начал шарить по карманам. — Я тут кое-что вам припас. Еще вчера это случайно нашел в своих бумагах, а отдать забываю. Посмотрите, может, пригодится?

Илья Ефремович протянул мне какой-то потрепанный пожелтевший журнал, точнее, его середину. Первых и последних страниц в нем не было, текст начинался так:

«…отваливают от черных бортов и уходят в нахмурившуюся просоленную даль кавасаки, оплетают в темной глубине закраины торных крабовых путей расправленной ячеистой делью. Высоко ворочаются над палубами хваткие стрелы, и первые стропы добычи ложатся рядами на застекленные люки. Рычат, вскипая, палубные котлы, нарастает дробный такт ножей рубильщиков и потряхиваемых банок в заводских твиндеках, и вихревой бег передаточных ремней оживляет четко шевелящиеся закаточные станки; приземистые вместительные автоклавы с жарким добродушием раскрывают свои глубокие пасти.

Здесь сети. Их распаковывают, раскладывают, связывают по верхним и нижним подборам. К верхней подборе прицепливаются оплетенные стеклянные шарики — наплава, на нижней уже в море будут висеть цементные грузила. По десяти штук сети поверх поплавов в скатку укладываются в особые ящики. Десять таких ящиков — порядок. Вы видите над спардеком, наверху у трубы, и над полуютом на корме многоэтажные сооружения из брусьев. Это сушилки для побывавших в море сетей.

Люди в высоких резиновых сапогах и макинтошах в капюшоном курят и смеются. Их восемь человек. Синдо-рулевой у румпеля и компаса со свистком на груди — ветер слова относит, чумазый, моторист в своем люке и шесть ловцов.

Волна наддает, кавасаки дыбится и в пенистых брызгах, разрезая покатывающиеся гребни, под стук мотора все дальше и дальше уходит в нахмуренную даль… Пароход скрылся из глаз, и кругом ничего, кроме низко нахлобученных туч и бесконечной вереницы встающих гребней.

Синдо свистит. Стоп! Бросает лот. Течение, глубина — такая-то, грунт — песок, румб — такой-то. Опять вперед — вполветра. За борт летит бамбучина с флажками и прицепленный к ней арбузообразный стеклянный шар в оплетке — большой наплав. Начало порядка. Сообразно глубине с запасом обмериваются концы к стенке и якорю, которые также выкидываются за борт.

А дальше идет косой полосой в серо-зеленую глубину лента крупноячеистой сети, ряд равномерно выкидываемых хлопающих грузил на поводах у нижней подборы, и цепь утягивающихся шариков-наплавов у верхней, и там по самому дну ставящаяся стена порядка. Каждый краболов со своими кавасаки ставит до тысячи и более этих сетей.

Синдо наклоняется к компасу, свистит — и кавасаки, загнув пенную дугу, раскачиваясь и ныряя, торопится обратно с захваченной добычей к безопасной определенной точке в пустынном просторе глухо шумящей водяной темноты…

Вот десятки людей с крючками в руках торопливо выпутывают из перевившихся, замотанных, намокших жгутов сетей, растянутых на штабелях стропов, колючих запутанных крабов и бросают их на палубу. Это тяжелая кропотливая работа. Но надо успеть. Горы стропов подгоняют. За бортом в провалившейся темноте — свистки. Подошли новые кавасаки с грузом. На палубе крабов хватают за шевелящиеся еще лапы и, перевернув панцирем вниз, наступают сапогом на задок бронированного покрова. Раз, к себе — и панцирь с внутренностями оторван. Ноги летят в корзинки, крышки панциря — за борт. В дело идет только мясо членистых ног.

Корзинки тащат к оцинкованным железным клеткам с проволочной ячеей изнутри и высыпают туда. Двести — триста крабов — и клетка полна. Лебедка поднимает ее над котлом и погружает в кипящую воду. Варщики в толстых резиновых фартуках отскакивают назад от выплескивающихся потоков кипятка и тотчас же бросаются вперед — закрыть котел деревянной крышкой. Это — предварительная варка в 15 минут. Котлы — железные баки со змеевиками пароотводов на дне. Варщики регулируют варку вентилями, перекрывая пар в трубах.

Сварено.

Клетка со сваренными, красными, дымящимися крабами выхватывается из котла и опускается за борт на глубину трех-четырех метров для охлаждения.

Семь-восемь минут охлаждения. Всесильные тросы взмывают клетку над палубой, варщики длинными крючками выбивают задвижку у дна, и поток крабов вываливается на растущую кучу уже разрываемого нога от ноги полусырца. Клешни обламываются в отдельные корзиночки.

Дальше вся эта груда ног в корзинках подносится к двум столам разделки, где сорок — пятьдесят человек вырезают особыми ножницами мясо и рубят потом ножами членистые ноги, из которых специальные вытряхальщицы выбрасывают мясо, по величине кусков, в разные корзиночки. Мясо промывается в деревянных банках в чистой холодной морской воде и спускается вниз — в завод».

Я мысленно поблагодарил неведомого литератора, который почти пятьдесят лет назад несколько чудно, но по-своему описал крабовый промысел, и теперь мы можем сравнить прошлое с настоящим. А это интересно.

— Вы, Сергеевич, редактор нашей радиогазеты, — раздался голос капитана. — Посоветуйтесь с Иваном Ивановичем, как лучше использовать этот материал в одной из передач?

Я не успел ответить Илье Ефремовичу, потому что завлов объявил по судовому скиперу:

— На подходе мотобот номер пять…

И я, прыгая через две-три ступеньки, ринулся вниз на свое рабочее место. На палубе я сразу заметил перемены: совершенно пепельной стала вода, тускло светиле солнце, и задул порывистый ветер с востока. По морю пошли крутые волны, плавбаза начала лениво крениться то на один борт, то на другой, и монотонно заскрипели якорные цепи…

На палубе судачили женщины из бригад распутки. Они на все лады обсуждали случай, который произошел на «азике». Больше всех кипятилась Алка, недоумевала, как многоопытный Сабирович проглядел катер инспектора.

— Он, бабоньки, такой глазастый. Он, когда хлопцы крошат прилов, бинокля от глаз не отымает. Станет на рубку, чтобы дальше видеть, и зыркает, зыркает!

— Не всегда коту масленица, — сказала Анна и презрительно улыбнулась. Она стояла вместе со своими близнятами, положив руки на их плечи. — Попался Сабир, пусть отвечает и штраф платит.

— Вот подожди, попадется ваш Женька, — возразила ей Алка, — ты по-другому запоешь.

— Дядя Женя не попадется, — сказали близнята.

— А че, рази он у вас заговоренный от беды?

— Заговоренный или незаговоренный, но он не попадется, — повторила Таня.

— Потому что честно рыбалит, — добавила Галя и зашмыгала носом. — Рыбалит как положено!

— Ух вы, шмоко… — Алка не договорила, потому что Анна сняла руки с плеч девушек и начала демонстративно засучивать рукава свитера. — Ты что, Анна?

— Кто мои девочки? Разве они тебе неправду сказали?

— Правду, правду, — затараторила явно напуганная Алка и сделала шаг назад, затем будто внезапно вспомнила: — У меня же тресочка в духовке тушится! — и побежала на кухню.

А погода между тем ухудшалась на глазах. Уже половину неба заволокли низкие тучи, пришедшие с сопок Камчатки, закрыли солнце. Усилился ветер, и запенились крутые волны. Мимо меня резво пробежал Андреич, закричал, перекрывая гул ветра:

— Кач идет, очень большой кач!

С неба начала сыпаться снежная крупа, резко похолодало. Наши мотоботы подходили один за другим. Я видел, как они ныряли по волнам, взлетали и падали. Иногда некоторые из них качались, балансировали на вершине волны и затем скользили вниз, зарывались носом в свинцовую воду, а корма поднималась, оголялся винт и стремительно набирал обороты. Ловцы в оранжевых робах держались за скобы, вбитые в рубки, а старшины выжимали из моторов все их лошадиные силы и сбрасывали газ лишь около борта плавзавода. Вот мимо нас полным ходом прошла «Абаша» и скрылась за горизонтом. Я тогда еще не знал, что она по приказу капитана-директора пошла навстречу «семерке». Я залюбовался траулером. Красиво он шел, без натуги разрезал встречные волны, вонзался в них, словно нож в масло.

Ко мне подошел Федя и, щуря свои близорукие глаза, сказал:

— А ты знаешь, как Сабир погорел?

Я пожал плечами.

— Глупо он погорел, нелепо! Мне ребята рассказали. Они увлеклись, Сабир голову потерял, когда увидел королевского краба.

— Королевского? Где увидел?

— В сетке, вот где! Первым-то его увидел Ванька-второй. Ты знаешь его, лоб под два метра. Из Сучана он. У «азика», значит, пошли сетки, забитые мальком и самками. Сабир не стал деликатничать, вытащил обрезок трубы и отдал его Ивану. Тот поплевал на ладони и пошел на нос, замахал трубой, а Сабир бинокль к глазам приставил. Остальным ловцам делать было нечего. Они закурили, начали травить анекдоты. А рулил моторист, подлаживая ход бота к темпу Ивана… Употел Ванька от трудов неправедных, хотел уж было трубу другому передать, как тут заметил короля. Король плохо зацепился, лишь двумя лапами и оказался шустряк. Чапы-чапы и одну лапу выпутал, повис на одной у самого борта и воду чует, вот-вот сорвется… Иван Сабира позвал, и Сабир ошалел от удачи. Да вся команда ошалела! Мотор заглушили, а Сабир — бац бинокль на крышу рубки и пошел на нос, решил самолично сетку подтянуть и взять короля. Пошел по левому борту, а за ним — вся команда, вот дураки! Бот стал крениться, черпать воду, да и очень скользко было на палубе, особенно на носу, где Иван крушил нестандарт. В общем, Сабир схватил короля поперек правой клешни и тут поскользнулся, на пузе поехал за борт, завопил: «Короля хватайте, а потом уж меня!» И, значит, краба им из воды протягивает, а он колючий, у него ведь шипы, как у дикобраза! Ближе всех был Ванька-пентюх: он — хвать так, хвать эдак, колется король! А у Сабира намокла одежа и потянула его на дно. Тогда стали его спасать, и тут к ним инспектор подчалил, начал протокол писать…