Корона и Венец
Шрифт:
«Коготок увяз…» — с горечью подумал литератор. «Революционер — человек обреченный — твердил Нечаев. А они не верили — вслед за Бакуниным смеялись над мрачным мясником — дескать какая чушь — борьба — это свет отваги и доблести — что за инквизиторские мысли?!
Он думал что все закончилось — ан нет — теперь его запрягают вновь в эту колесницу — пусть и с другой стороны дышла. Самое же печальное что он ведь даже и не знает ничего — с этого холодноглазого гвардейца с лиловатым шрамом на лбу станется и обмануть его — и насчет целей тоже…
Быть повешенным как его собутыльник Соловьев — но уже по фальшивому делу — вот радость то!
— У меня есть
— Выбор… Выбор? Выбирать надо было когда вы вместо лекций по сходкам таскаться начали, — сухо отрезал Кауфман. А так — не взыщите. Вам по вашим винам надо бы кайлом серебро доставать в Нерчинске для казны или в ссылке якутской волкам ваши сочинения читать — а вы тут в столице… Думали парой страниц показаний откупиться? Кстати — ваши друзья и общество по сию пору и не знают что вы так сказать были откровенны…
Евгений Иванович смолчал в ответ.
А что он мог ответить этому высокомерному немцу на столь прозрачный намек? Что шантаж — это низко? Тот рассмеется в лицо в лучшем случае, и скажет что не доносчику и соучастнику убийц говорить о низости. В худшем же случае просто промолчит. А завтра или послезавтра всем станет известно что не по глупости отпустили «сатрапы» приятеля братьев Ивашкевичей и прелестной кровавой фурии Натали Армфельд, которому за соучастие в убийстве киевского губернатора светила скорая петля. Что палочка-выручалочка «Народной воли» — письмоводитель секретной части жандармерии Клеточников был отыскан не без его признательных показаний. Что станет с ним тогда? Люди то еще живы — Кравчинский, и Фигнер и много кто… Кто сказал что узнав о его измене не найдется желающих разделаться с новооткрытым «Иудой»?
Гориновичу плеснули в серной кислоты — несчастный выжил но остался слепым калекой. Рейнштейна забил чугунной гирей штатный палач «Народной воли» Попов — полусумасшедший убийца пошедший в революцию чтобы удовлетворить свою страсть к крови. Так же прикончили вчерашних товарищей — Курилова, Тавлеева, Шавашкина, Финогенова, Фетисова, Барановского, Прейма — трое из них лично знакомы Козлову. Причем доказательств на них твердых не было, просто по подозрению.
Также по одному подозрению зарезали «борцы с тиранией» как корову пришедшего к ним простого и честного солдатского сына Акима Никонова… После этого случая собственно Козлов — сам сын солдата и задумался впервые о том что из дела надо уходить ибо наверху те кому своя шейка копейка а чужая головушка-полушка.
…На службу значит зовете — вздохнул Козлов. Жалование тоже положите?
— Не без этого. Восемьдесят рублей в месяц ну и наградные будут. Как у капитана армейского и не у всякого.
…Уныло доедая тушеных мидий, после ухода полковника, сочинитель и бывший смутьян философски утешал себя что в положении его есть и светлая сторона.
По крайней мере он сменит унылую сырую квартиру в старом еще екатерининском доме на что то более пристойное, и сможет не думая о куске хлеба закончить роман, что даст ему известность и успех.
Глава 7
Я ведь помню как его величество принимал николаевскую дорогу — тогда еще конечно Московскую… — высокий крупный седой уже мужчина с бритым подбородком и густым бакенбардами вещал глубоким проникновенным голосом — так читают лекции маститые, любимые студентами профессора.
Мы с отцом были на станции когда подошел поезд, в котором прибыли Императорская чета и прочие члены фамилии… Я помню
еще великого князя Константина…Царский вагон меня — шестнадцатилетнего юнкера — просто восхитил — это же был настоящий дом на колесах — длиною с дюжину сажен…. Когда Император Николай Павлович и свита вышли на платформу, толпа грянула «ура!» — так что в ушах зазвенело… Подойдя к локомотиву, Царь улыбнулся так и сказал — Вот какую я себе нажил лошадку!.
Тогда то я и решил что буду заниматься железными дорогам и больше ничем!
Аманд Егорович Струве — директор и совладелец Коломенского паровозостроительного ностальгически вздохнул. В такт ему вздохнул немолодой лакей державший генеральскую шинель.
А Георгий почему то вспомнил историю как именно в то время во время следования царского состава на одном из участков пути неожиданно забуксовал паровоз. Выяснилось, что дорожный мастер в порыве излишнего усердия выкрасил рельсы белой краской, которая к моменту прохождения поезда не успела высохнуть. Краску сняли, и состав продолжил путь. Этот случай даже запечатлен на одном из барельефов пьедестала памятника Николаю I на Исаакиевской площади.
Георгий внимательно и доброжелательно смотрел на Аманда Егоровича.
«Анна. Дал бы Станислава I… Нет все таки Анна. А Лопушанскому? Владимир IV-й? Пожалуй»…
Поездка эта была внезапной.
Изучая очередную порцию документов из Совета Министров он наткнулся на записку Бунге. Касалась она решения Государственного совета от 6 июня 1887 года относительно необходимости сооружения железной дороги в Сибири — от Урала до Тихого океана. Бунге по обыкновению жаловался на Вышнеградского — мол тот хочет заморозить проект из за недостатка денег. Заодно приводил мнение хабаровского генерал-губернатора что идея построить дорогу смешанной, водно-железнодорожной — с паромами на Енисее и Байкале сомнительна — ну и вообще Николай Христофорович отмечал что некоторые важные вопросы сооружения Сибирской магистрали не решены. В связи с чем и предлагал созвать совещание заинтересованных министров с участием Витте и желательно в присутствии императора.
Георгий решил обсудить дело приватно с Сергеем Юльевичем — и тот попросил отсрочки в несколько дней — он намерен посетить Коломенский паровозостроительный завод где состоится выпуск на линию совершенно нового паровоза — который дескать откроет совсем особую страницу в истории российских железных дорог.
И тогда Георгий вдруг сказал.
— Прекрасно — я тоже намерен поехать с вами… Никогда не видел как делаются паровозы.
И вот снова дорога. А за окном — бесконечное мелькание заснеженных полей, лесов, урочищ, покосившихся избенок и новеньких вокзалов. Двадцать часов пути, короткие стоянки, важный обер-кондуктор, привычно услужливый лакей приносивший чай, Кауфман привычно принимающий рапорта от подчиненных; Витте, наводящий столбняк на начальников станций и инженеров тяги… Свистки и рывки локомотива, полустанки и вокзалы… Проплывшая в окнах громадой Москва.
И вот Коломна.
На вокзале императорский поезд встречали все местные начальники во главе с генерал-губернатором Долгоруким и почетный караул из спешно присланных из Москвы гренадеров Московского полка. Но слишком морозить публику Георгий не стал — принял хлеб — соль и уехал вместе с господином Струве на завод.
Из окошка кареты он не без любопытства оглядывал город.
Из предоставленной справки Георгий знал что сия уездная столица впервые упоминается в 1177 году в Лаврентьевской летописи как пограничный пост Рязанского княжества.