Корона за любовь. Константин Павлович

Нередко говорила Екатерина и со внуками о своём последнем часе, но всегда в романтическом, возвышенном тоне. Завещала похоронить её то в Донском монастыре, то в Царском подле урны с прахом её любимца Ланского, то в Троице-Сергиевой пустыни и всегда рассказывала им, какой видит себя в гробу — непременно в белых атласных одеждах, с золотым венцом на голове. «Когда пробьёт мой последний час, — писала она, — пусть будут только закалённые сердца и улыбающиеся лица...»

Неудача со сватовством внучки Алессандрины сразу же отразилась на здоровье царствующей бабушки, она слегла и несколько недель не вставала: никогда ещё не испытывала она такого унижения и оскорбления от семнадцатилетнего мальчишки, хоть и носившего королевскую корону Швеции. Но прошло и это, царица оправилась от потрясения и снова работала, как всегда, принимая своих секретарей и докладчиков. Но силы её уже были на исходе.

Собрав своих старших внуков, она переехала в Царское Село, её любимое местопребывание летом и осенью. Но осенняя гроза 1796 года так испугала её, что она поскорее вернулась в город. Гроза осенью — событие небывалое. Сверкали молнии, деревья стонали под резкими порывами ветра, ливень барабанил по крышам так, словно кто-то наверху опрокинул полные вёдра воды.

Потом она рассказывала Александру и Константину, что такая же гроза разразилась осенью 1761 года, когда умерла императрица Елизавета. Может быть, и совпадение, может быть, и примета, может быть, и небесный знак, но Екатерина хотела завершить все свои земные дела.

Она вызвала к себе Марию Фёдоровну и сказала ей, что готовит в императоры своего старшего внука, Александра, минуя Павла, нелюбимого сына. Мария Фёдоровна была потрясена, но, вернувшись в Гатчину, никому не промолвила ни слова. «Что будет, то будет, — думала она. — Скажи хоть слово Павлу, и не миновать сцен, душевных потрясений, а у мужа и без того нервы на пределе...»

Вызвала Екатерина и Александра. Она долго говорила с ним, призналась, что уже составила завещание, по которому трон перейдёт к нему. Александр отказался от этой чести, он всё рассказал отцу и написал бабушке по его совету благодарственное письмо, но всё оставлял «в руце Божией...».

Константин знал обо всём: Александр не раз поверял ему и не такие тайны. Ему было жаль отца, хотя он никогда не любил его — бабушка воспитывала своих старших внуков, а в Гатчину они наезжали лишь изредка: холодная атмосфера мрачного гатчинского замка угнетала обоих. Но отец был прекрасный семьянин, добр с сыновьями и дочерьми, и Константину казалось кощунством восстанавливать отца против сына. Но такого не скажешь бабушке, такого не произнесёшь при императрице: не только сразу под арест, как было уже однажды за невинные шутки и издёвки над льстецами и прихлебалами, может, и камера быть приготовлена в Петропавловской крепости. И царские внуки не были избавлены от такой «милости».

Впрочем, такого рода предложения поступили Александру и от другого лица. Когда Екатерина была больна, к нему подошёл громадный, но уже сгорбившийся старец с тяжёлым красным шрамом через правую щёку.

— Императрица-государыня мечтает видеть тебя на престоле, — молвил он Александру. — Армия за тебя, дай лишь знак. А в завещании прямо сказала, что желает видеть на царском троне внука, а не сына. Павел Петрович тяжёлый будет император, с характером сыночек, а твой отец...

— Что ж, есть и сторонники? — холодно спросил Александр.

— Да стоит мне взяться, — вдохновился Алексей Орлов. — Мне ль не участвовать в переворотах, бабушку твою я на престол посадил да гвардейцы мои...

— Ну вот что, — ответил Александр, глядя прямо в помутневшие от времени, но всё ещё сверкающие стальным блеском глаза Алексея, самого высокого воинского начальника, фельдмаршала, имеющего большую власть. — Если будет завещание, если меня признают, если и отец возражать не будет, тогда сяду я на трон. А всякие авантюры — без меня...

Алексей хмуро поглядел в ясные, голубые, навыкате глаза Александра. Нету в нём бабушкиной удали, нету тяги к приключениям, не тот человек...

— На всё воля Божия, — твёрдо повторил Александр, — а в авантюрах я не участвую...

Но об этом разговоре он ничего не сказал Павлу.

В среду, 5 ноября девяносто шестого года Екатерина принимала, как обычно, своих секретарей. Она всегда вставала очень рано, выпивала чашку крепчайшего кофе и сидела над бумагами, писала, рылась в справочниках и энциклопедиях.

Камердинер Захар Зотов, тоже старый, с давних лет обслуживающий императрицу, пошёл в гардеробную приготовить дневной костюм императрицы.

Екатерина вышла в узенький коридорчик, который вёл из её кабинета в гардеробную, и тут упала. Камер-лакей Зотов, прождав императрицу дольше положенного времени, забеспокоился, отворил дверь в коридорчик, открыл с трудом. Екатерина сидела на полу, привалясь к двери. Глаза её были закрыты, лицо всё в багровых пятнах. Он закричал, подскочили камердинеры, приподняли царицу. Страшный хрип вырывался из её горла, на губах пузырилась кровавая пена.

Тяжёлое тело не удалось донести до кровати в опочивальне: к концу жизни Екатерина сильно растолстела, была тяжела, ходила с палкой, волоча своё тело. Её положили на сафьяновый матрац посреди опочивальни, переглянулись. Императрица хрипела, пена собиралась в углах губ и стекала на грудь.

Примчался Роджерсон, всю жизнь пользовавший Екатерину, стоя на коленях возле сафьянового матраца, щупал пульс, отирал пену, оттягивал веки.

— Надо пустить кровь, — сказал он.

Камердинеры уже известили единственного человека, имевшего свободный доступ к императрице, — Платона Зубова. Он прибежал бледный, дрожащий, кричал Роджерсону:

— Спасите государыню, спасите матушку!..

— Пустим кровь, — решил Роджерсон.

— Нет-нет! — кричал Зубов. — А если умрёт?

Припарки, притирания, компрессы — ничто не помогало. Императрица по-прежнему хрипела, а кровавая пена уже превратилась в струю крови.

Белый, трепещущий стоял Платон Зубов посреди спальни. Он понимал, что всё его могущество уплывает из рук. Он никогда не ладил с Павлом, издевался над ним, каждое слово встречал насмешками в угоду Екатерине. А теперь, сейчас...

Будет Павел императором — всё, погиб Платон.

— Николай, — выскочил он в приёмную, где дежурили офицеры гвардии, среди которых был и его брат Николай. — Скачи в Гатчину, привези Павла Петровича, — тихо сказал Платон ему, — да гляди, не забудь, кто тебя послал...

Николай всё понял.

Зубов вернулся в спальню. Роджерсон всё ещё стоял на коленях возле тела императрицы и прикладывал к её голове лёд. Платон подошёл к нему.

— Опасно? — глухо спросил он.

— Удар последовал в голову и смертелен, — спокойно ответил Роджерсон.