Корона за любовь. Константин Павлович

Он поднялся с колен: больной уже ничем нельзя было помочь. Растерянные фрейлины жались в углу, не смея подойти. Зубов упал на колени и завыл. Николай Зубов едва не загнал лошадей, торопясь сообщить Павлу об апоплексическим ударе государыни. Павел принял его в своём кабинете, давно одетый по форме прусского генерала и уже проведший утренний вахтпарад.

— Что вас привело? — едва начал Павел, но, взглянув на бледное растерянное лицо старшего Зубова, понял — случилось нечто экстраординарное.

— У государыни удар, — едва вымолвил Зубов, упал на колени и схватил за руку Павла, чтобы поцеловать. — Платон прислал меня известить.

Павел отскочил и крикнул камердинерам снаряжаться в дорогу. С тех пор как уехал из Петербурга Густав — шведский король, так бесстыдно насмеявшийся над его дочерью, Павел не появлялся в столице. Но вчера, обедая со своими приближёнными на гатчинской мельнице, он не удержался и рассказал о странном, необычайном сне, приснившемся и ему, и его жене, Марии Фёдоровне. Словно какая-то неодолимая, необъяснимая сила вздымала его к небу, несла и несла к голубой выси. Плещеев, Кушелев, граф Виельгорский и камергер Бибиков потом писали в своих записках, что наследник накануне дня смерти Екатерины видел этот сон и подробно рассказал им. Теперь он понял, что пришёл его час...

Карета с Павлом и Марией Фёдоровной мчалась по дороге к столице и едва не столкнулась с возком Растопчина, направлявшегося в Гатчину. Растопчин выскочил из возка, подбежал к карете наследника.

— Вы уже знаете? — забыв все церемонии, напрямик спросил он. — Я спешил вас известить.

— Садитесь к нам, Фёдор Васильевич, — ответил Павел, и карета снова помчалась.

Павел коротко взглядывал на Растопчина. Он давно и хорошо знал этого человека. Граф Растопчин служил поручиком в лейб-гвардии Преображенском полку, но просился за границу, чтобы завершить своё образование. Екатерина отправила его вместе с другими молодыми людьми, и три года Растопчин учился, объехал все университеты Европы, чтобы слушать лекции самых известных профессоров. Вернувшись, он опять пошёл в армию, служил под началом Суворова в турецкой войне, самое непосредственное участие принимал в штурме Очакова. Война закончилась, и Растопчин снова оказался в столице. Его зачислили в придворный штат камер-юнкером. Екатерина как-то сказала о нём:

— У этого молодого человека большой лоб, большие глаза и большой ум.

Она ценила ум и преданность и отправила его в штат наследника престола Павла, имея в виду, что этот человек сможет чаще других информировать её о вкусах, привычках и действиях Павла, о всех событиях, происходящих в малом гатчинском дворе.

Однако Растопчин воспринял свою службу всерьёз. Он отлично выполнял свои обязанности и негодовал на тех, кто относился к своему делу наплевательски. Однажды он даже сообщил гофмейстеру двора о том, что его товарищи отлынивают от обязанностей, могут по две недели не являться на службу.

Екатерине не понравилось такое поведение, и она отстранила Растопчина от службы при наследнике — он не докладывал ей о происшествиях у Павла в Гатчинском дворце, — и вот теперь он спешил с вестью к Павлу, которого любил и уважал.

Да и было за что уважать наследника. Образованный и начитанный, он любил разговаривать с Растопчиным, и скоро Фёдор Васильевич понял, сколько здравых мыслей у этого, казалось, поглощённого только разводами и формой солдат человека. Они обменивались изредка осторожными словами, не давая, однако, воли критическому направлению мыслей, но Растопчин понял, как ненавидит Павел всю придворную камарилью матери, видит, какое разложение и упадок царят вокруг, и ещё больше прилепился к нему сердцем и мыслями. Наведёт порядок, часто думалось Растопчину, и давно бы пора. Двор стал центром интриг, сплетен, а Екатерина словно и не видела воровства и казнокрадства, сама дарила милостями за малейшую услугу, возвышала людей бесчестных, низкопоклонных. Придёт к власти этот благородный, просвещённейший, чистый душой человек, и всё изменится — так смотрел он теперь на Павла Петровича. И Павел тоже понял душу Растопчина: немного в России нашлось бы среди дворян столь образованных, столь умных и столь ненавидящих ложь и подхалимство.

Александр и Константин уже стояли на нижнем этаже Зимнего, когда подъехала карета с Павлом. Как всегда, при встрече с отцом они уже переоделись в тёмно-зелёные мундиры армейского образца, введённые отцом в Гатчине, натянули высокие ботфорты и сейчас резко выделялись среди всех разряженных в шелка, бархат и кружева придворных.

— Александр, поезжай в Таврический дворец, все бумаги, что найдутся там, опечатай. А ты, Константин, с князем Безбородко примешь все бумаги, что найдутся у Зубова. Опечатаешь и всё, что будет в кабинете у государыни. И будь наготове...

Павел приобнял сыновей и вместе с ними поднялся по лестнице на второй этаж, где лежала больная императрица. Даже здесь, с лестницы, слышно было громкое хрипение, всхлипы.

Павел перекрестился:

— С нами сила Божья.

Сыновья тоже закрестились мелкими, частыми крестами.

Комната больной была переполнена народом. Суетились сиделки в белом, отирая ежеминутно кровавую пену, стекавшую с её губ, всё стоял на коленях возле сафьянового матраца Роджерсон и щупал пульс, приоткрывал веки на закрытых глазах.

Он сразу же поднялся с колен, когда в комнату вошёл Павел.

Тот устремил взгляд на мать, лежащую на полу. Александр и Константин, бледные, стояли рядом с отцом.

Павел прошёл к изголовью матраца, встал на колени и осторожно коснулся лба матери. Багровые пятна расползлись по всему лицу, оно словно пылало под отблесками заходящего солнца.

— Матушка, — тихо прошептал Павел, — дай нам, Господь, силы, дай, Господи, преодолеть...

Он поднялся с колен и услышал шёпот Роджерсона:

— До утра, ваше величество, вряд ли протянет государыня...

«Ваше величество» — назвал его доктор, значит, скоро конец, значит, его властная мать, отнявшая трон у отца, лишившая трона его, своего сына, будет уже не властна над ним? Но он ничем не выдал охватившего его чувства одновременно радости и ужаса. Он всё смотрел на хрипевшую мать, горой вздымавшуюся на сафьяновом матраце, слушал это страшное хрипение, и слёзы невольно навернулись на его глаза...

Бледный и неподвижный, глядел Константин на свою всегда такую живую и весёлую бабушку. Так вот какова смерть, так вот как безобразна и отвратительна она. До этого в своей семье он видел смерть лишь однажды: тихо, без стонов и содроганий угасла его новорождённая сестрёнка. Но как же разнились они, эти две смерти!

Внезапно императрицу сотрясла невиданная судорога, всё её тело вытянулось, руки вскинулись. Одеяло откинулось, мокрые юбки облепили толстые, почти бесформенные ноги. Константин едва не отвернулся от отвращения, но всё-таки пересилил себя, стоял, не смея отвести взгляд от бьющейся в агонии бабушки...

Павел тронул рукой Константина, и тот словно бы очнулся.

— Да-да, иду, — тихо произнёс он и знаком приказал одному из секретарей бабушки идти с ним в апартаменты Зубова.

А того было не узнать. Растрёпанный, с мокрым лицом и красными глазами, упал он на колени перед Павлом, обнимал его грубые солдатские ботфорты, целовал их и всё старался поднять голову и запечатлеть поцелуй на руке наследника. Скорбь его была искренней и неутешной.

— Ваше величество, — бормотал он, — не оставьте милостями, не казните, пощадите...

— Встаньте, Платон Александрович, — поднял его с колен Павел, — друзья моей матушки — мои друзья. Исполните свой долг, выполните свои обязанности...

Зубов шатающейся походкой отошёл от Павла и медленно повалился на пол — у него случился обморок. Павел кинулся к маленькому столику, где стоял графин с водой, налил воды и передал слуге, уже склонившемуся над фаворитом.

Павел вышел в кабинет матери, следом прошёл князь Безбородко, один из самых любимых секретарей императрицы в молодости, человек, возглавлявший потом всю внешнюю политику Екатерины.