Короткие гудки (сборник)
Шрифт:
– Очень может быть, – согласилась я. – А как ты сейчас себя чувствуешь?
– У меня совсем нет денег. У меня до десятого июня – семь рублей.
Я вспомнила, что сегодня первое июня. Получается меньше рубля в день.
– Приезжай, я тебя покормлю, – предложила я.
– Н-ну, я поем один раз. А дальше?
В самом деле. Но что я могу сделать? Усыновить его? Выйти за него замуж?
– Я б-б-был у директора киностудии, – продолжал Ира. – Он мне сказал: «Ираклий, я готов тебе помочь. Найди хороший материал, я найду спонсора. Я запущу тебя в производство. Но нужен сценарий.
– Купи мою книгу, почитай, – предложила я.
– А сейчас ты над чем работаешь?
– Пишу повесть.
– Какую?
– Что, ты не знаешь мои повести? Они все одинаковые. Бери любую.
– Н-нет. Я хочу последнюю. Которую никто не читал.
– Тогда жди. Я медленно пишу.
– Сколько ждать?
– Год.
– Я с-согласен. Но обещай, что больше никому не отдашь.
– Обещаю, – сказала я.
Я знала, что ему никто не даст постановку, но мне было его жаль. Человек после операции, еле жив. Ему нужна надежда и видимость полезной деятельности. Почему бы не получить надежду из моих рук. К тому же Ира – из моей молодости, обаятельный, несуразный мальчик из хорошей семьи.
– Как мама? – спросила я.
– Мама умерла.
– Давно?
Ира вздохнул. Я поняла: ему тяжело вспоминать.
– А Татьяна существует?
– Если бы не она, я бы сдох. Она приезжала ко мне в больницу каждый день.
– Так это любовь… – определила я.
– Да нет. С-с-сострадание. Она очень хороший человек.
Я хотела спросить: расплатился ли он за квартиру, но не спросила. Как он мог расплатиться, если нигде не работает и ничего не зарабатывает. Привык быть в должниках. Привыкают же люди ходить на протезе.
Прошел год. Я закончила повесть. Ира приехал ее забрать.
Июнь. Я жила на даче. Стояла на крыльце и смотрела, как Ира вошел в калитку. Идет по дорожке.
Он почти не изменился. Был худой и остался худым. Волосы поседели только на висках. Глаза не угасли. Те же маниакально горящие глаза. Двигался медленно. Мне стало его пронзительно жалко. Как неудавшегося сына.
На обед подавали пельмени. Домработница сама налепила из трех сортов мяса. Ира съел пять штук. Отодвинул тарелку.
– Почему ты не ешь? – спросила я.
– Я больше не могу.
– Как это?
– В желудок не помещается. У меня желудок усох.
– Почему?
– Потому что я мало ем.
– Ужас… Ты как блокадник.
Ира молчал. Думал о чем-то своем.
– Ты меня не кинешь? – спросил он. – Не отдашь рукопись другим?
– Я отдам ее в издательство.
– Ага. Выйдет книга. Ее прочитают и захотят сделать кино.
– Очень может быть, – согласилась я.
– Тогда ты скажешь: режиссер только Ираклий Мегвиноцехутесси.
– Я так не скажу.
– Почему?
– Я твою фамилию не смогу выговорить. Это не фамилия, а песня с припевом.
– Я ее сокращу наполовину.
– Договоримся так: я даю тебе права на год. Если за год у тебя ничего не получится…
– Почему не получится? Надо программировать
победу. Все получится!– Ты уже программировал выиграть миллион, – напомнила я.
– Да… – Ира покачал головой. – Сказал «варан». Вот дурак.
Мы вышли в сад. Сели на лавочку под жасминовым кустом. Домработница вынесла нам клюквенный морс.
– Как хорошо ты организовала свою жизнь, – вздохнул Ира. – А я… Моя жизнь – это знаешь что?
– Не знаю.
– Ведро жидкого говна.
– Да ладно…
– Именно так. Жидкое говно, и больше ничего. Ни жены, ни детей, ни фильмов.
– А почему ты не женился на Татьяне?
– Мама не дала. Скандалила: через мой труп. Я и так получил в результате ее труп, а Таню потерял.
– А ты женись на ней сейчас. Мама больше не мешает.
– Поздно. Надо было раньше. Я семь лет не делал ей предложения. Женщину это оскорбляет. Я все сделал для того, чтобы ее потерять.
– И все из-за квартиры… – озвучила я. – Как будто ее можно взять с собой на тот свет.
Ира поднялся.
За забором его ждала машина. В машине сидел человек. Значит, Ира приспособил кого-то из знакомых. Ему не отказали. Все-таки кинорежиссер.
Ира вытащил из кармана целлофановый пакет и положил туда рукопись. Это был его золотой ключик. Данным ключиком он намеревался открыть волшебную дверь, ведущую к деньгам и славе. Или хотя бы к чему-то одному.
Через месяц мне позвонил продюсер частной киностудии. Он представился и спросил:
– Вы давали рукопись Ираклию с длинной фамилией?
– Да, – сказала я. – А что?
– Дать рукопись этому человеку – все равно что выкинуть ее в окно.
– Почему?
– Да потому, что его все знают и дальше секретарши никто не пустит.
– Почему?
– Потому что он никакой режиссер и наглый тип. Он сказал, что владеет правами на вашу рукопись. Это так?
– В течение года, – подтвердила я.
– А вам сколько лет?
– Какое это имеет значение?
– Вы так легко раскидываетесь временем, год туда, год сюда… А жизнь идет, между прочим.
– А вам сколько лет?
– Пятьдесят, – ответил продюсер. – Мужчина в расцвете сил.
– Как Карлсон, который живет на крыше…
Год прошел быстро. Буквально проскочил.
В моей жизни мало что менялось. Дети росли – те же дети. Книги писались – те же книги, похожие одна на другую.
В сущности, что такое творчество? Отпечаток души. И отпечаток души, равно как и пальца, не меняется. Одно и то же направление линий.
Я могла бы ничего не делать. Но не могла.
Однажды вечером я встретила знакомого драматурга. Спросила:
– Ты что сейчас пишешь?
– Ничего.
– Как это? – не поняла я.
– Надоело.
– Как это? – поразилась я.
– Так. Талантам надоедает, а гениям нет.
Мне не надоело. Может быть, еще рано. Я еще не насытилась днями. Не постарела, короче. Возраст и старость – это не одно. Можно быть молодой и в девяносто лет. Все зависит от энергетического запаса. От внутренней батарейки, как в электронных часах. Моя батарейка еще чикала.