Короткое время бородатых
Шрифт:
– Так. А ведь нам скоро уезжать. Меньше месяца.
– Ты не рада?
– Рада-то рада...
– Знаешь, Иван сегодня какого-то парня...
– Знаю, - перебила Зоя. - Знаю. Ох, Андрюша, влезла я зря, кажется.
– Куда влезла?
– Как куда? Нам ведь скоро уезжать.
– Ну и что?
– А как же Иван?
– Что Иван?
– Плохо ему здесь будет.
– Оставайся. Все давай останемся возле Ивана. Будем его охранять.
– Не надо смеяться. Мне его жалко.
– Что здесь людей хороших нет?
– Есть. Но для них он - Ваня Бешеный Судак.
– А Лихарь, Степан, Прокопов
– Это верно. Может, и не пропадет. А может, и пропадет, - твердо добавила Зоя. - Все равно, уедем, а душа неспокойная будет. Вроде могли помочь человеку, а вот так... не захотели, что ли. Не знаю...
Андрей проводил Зою к вагончику, а у самых ступеней она зашептала:
– Послушай. Может быть, Ивану отсюда уехать? Например, к нам в Волгоград.
– Не знаю. Это у него надо спросить.
– Он и там будет работать. Только рядом с нами. Так лучше будет.
– Не знаю... Нужно у Ивана спросить. А так пустой разговор. Иди, спи, Заяц. Спросим завтра. А то скоро подниматься.
И снова Андрей в сушилку пошел, читал там. Но чтение в голову не лезло. Глаза шли по строкам, а думалось о другом. О Зое, об Иване, о Наташе.
20
В клубе мест не хватило, и многим пришлось устраиваться на принесенных из лагеря стульях и скамейках.
У дверей скандалили неряхи: "амбалы" из бригады Барабанова, с красными повязками на рукавах, гнали в шею любого, чей внешний вид был непраздничным. В экстренных случаях вмешивался сам Семен, и его решение обжалованию не подлежало.
– Гляди на меня, - басил он и тяжело поворачивался налево и направо, демонстрируя аккуратно постриженные усы и бородку, отглаженные брюки и рубашку. - А теперь на себя, - и легонько подталкивал спорящего к большому зеркалу, стоящему у входа.
– Мета-мор-фозируйся, - предлагал Семен и удалялся.
И вправду, странно гляделся бы неряшливый человек в праздничной толпе, в сегодняшнем клубном зале. Его стены нежно-салатного цвета, казалось, раздвинулись. Светлее и выше стал потолок, может быть, потому что усеян он был нечастыми квадратами густого зеленого, голубого и алого цвета. И электрический свет ламп смешивал отблески этих ярких квадратов, и зыбкие акварельно-тонкие полутени окрашивали потолок. И он чем-то напоминал вечернее небо в пору белых ночей.
На стене, где чернели квадратные оконца кинобудки, властвовали голубые елки. Среди этих незатейливых елочек стояли изящные, словно балерины, нефтяные вышки. И дома. А чуть поодаль сидел человек. Тяжелорукий, круглолицый, он покуривал и глядел на елки, на вышки, на дома, что столпились у его ног. И чудилось, что вот сейчас докурит человек сигарету, тщательно затушит ее, поднимется и начнет ставить новые дома и вышки, добро, что есть еще на стене свободное место.
Андрей сидел недалеко от входа и, рассеянно балагуря с Володей и Наташей, чутко слушал каждое слова входящих. "О-го-го! - изумлялся кто-то. Дворец съездов. И Андрею делалось легко, он распрямился, радостно оглядывая зал и людей. "Придумают. Елки уж не могли похожие нарисовать, - хмыкал кто-то. - Стиляги". И он съеживался на стуле.
– Поздравляю, Андрей! - громче, чем надо бы, сказал вошедший Лихарь. Полная и окончательная победа! - воскликнул он, еще раз окинув взглядом
зал, взмахом узкой, четырехпалой руки приглашая полюбоваться всех окружающих.– Я, что ль, один, - сконфуженно забормотал окончательно счастливый Андрей. - Вот Славик, Володя. И Наташа с девчатами красили. Да мало ли кто?!
– Ну-ну, - понимающе кашлянул Лихарь и уже деловым тоном спросил: - А фойе успеем сделать?
– Постараемся, - облегченно вздохнул Андрей и совершенно успокоенно заговорил: - Только, знаете, Антон Антонович, фотоувеличитель нам надо, большой. Не достанете?
Они разговаривали о деле, пока не пришли командир с Григорием и не завели свою обычную песню.
– Я был сейчас в столярке. Станки на половую доску не настроены.
– Горе ты мое горькое! - схватился за голову Лихарь.
В ожидании начала трубно завели возле сцены:
– При-и-бежали в избу дети,
Второпях зовут отца-а...
И дурашливо пустился кто-то в пляс:
– Ах, тятя, тятя, наши сети
Ах, притащили мертвеца
Но погас свет, и заиграла музыка. Начался концерт.
Все было сегодня хорошо: и Славкин оркестр, и песни, и остальное. Даже "хохлячью песню" по просьбе Степана исполнили, "Червону руту". И танцевали весело. Правда, Андрею танцевать с Наташей почти не пришлось. Девушек было мало, и, когда очередной кавалер учтиво склонял голову, Андрей только руками разводил. И все время из танцующей толпы жердью торчала тощая фигура Лихаря.
Наконец Андрею стоять надоело, и он позвал Наташу.
Из клуба они шли деревянным тротуаром.
– Куда пойдем? - спросила Наташа.
– Куда-нибудь да по-ойдем, - сказал Андрей, стараясь окать по-наташиному.
– Не дразнись... Раз у нас так говорят, - серьезно и необиженно сказала Наташа.
– И не думаю дразнить. Мне нравится. Я сам хочу научиться, - он задрал голову и сказал в небо: - по-ойдем, хо-оро-шо, говорят.
– Поживи меж нас, и сам не заметишь, как научишься.
Так, не сходя с тротуара, они до школы добрались, потом вернулись назад.
– Наташа, - остановился вдруг Андрей. - Идея. За мной... - и потащил ее за руку.
– Куда... Куда?
– Пошли, пошли, - торопил Андрей. - Пошли.
Лишь у самой тригонометрической вышки Наташа поняла.
– Ты чего? - охнула она. - Лезть хочешь?
– Конечно.
– С ума сошел! Ночью. Я и днем-то туда не лазила, боюсь.
– Ничего. Днем ерунда. А вот сейчас... Наташа, ну, не трусь. Полезли. Прошу тебя.
Наташа сдалась.
По лестницам они поднимались осторожно и потому долго. В темноте перекладины приходилось искать ощупью. Андрей уже было начал жалеть о затеянном. Казалось, не будет конца этому пути вверх и вверх, во тьму. Земля с ее редкими тусклыми огнями была уже далеко-далеко, а все новые и новые перекладины нащупывала рука.
Но вот серым квадратом обозначился люк. Они вылезли на площадку. Встали и замерли.
Было тихо и очень звездно. Конечно, и там, внизу, еще несколько минут назад на них глядело августовское звездное небо. Но здесь, над землей, над тайгой, в вышине бродили туманные отблески небесного полыхания. И оттого было светло. Светло... И немного страшно. Потому что вокруг лежала не родная земля, а чужой, хоть и прекрасный, но мертвый мир, не тронутый теплым человечьим дыханием.