Кощег

— Знаю, что человек он с кровью горячей, храбрый да смелый, — произнесла Злата, — а больше — ничего.

— Да то уж понятно, — Ягафья махнула рукой. — Смелость да храбрость его шрамами по всему телу расписана. Человек с кровью горячей? Тоже верно, да необычный он.

Стоящий у коновязи каурой масти жеребец тихо всхрапнул. Злата внезапно очень четко рассмотрела задумчивое лицо Ягафьи. О чем-то та размышляла и хмурилась совсем недобро, с подозрением.

— Кощей, сказывают, от людей тоже многое взял, — проговорила она. — Недаром он девиц ворует и с людьми дела имеет много чаще, чем с братьями-родовичами.

— Братьями? — спросила Злата. — О таком мне почему-то не сказывали ни ты, ни кто-либо еще.

— Да потому что забыть люди стараются о том знании, — сказала Ягафья, скривившись будто кислящую ягоду надкусила. — Люди вообще предают забвению все, кажущееся им страшным, неправильным, а тем паче неудобным. Правда же в том, что Кощей — старший из богов. Ему и еще троим Род перед уходом открыл замысел свой. Более — никому. Знал, небось, что не поймут младшие, да и слишком погружены они в дела свои. Тому же Лелю ничегошеньки кроме песен да утех любовных неинтересно и не надобно. Перун, кузнец по замыслу, все сильнее ратными подвигами интересуется. Макошь кудель придет усердно, но все равно ей кому какую судьбу сплетает. Душегубу проклятому долгий век насулить способна, а доброму витязю — гибель в бою. Ладе плевать, что просительница любовным отваром хочет мужа верного из семьи увести. Ей все равно на людской уклад: раз к ней обратились с любовной жаждой в сердце и искренне, непременно подсобит. А еще ведь чего важно: только старшенькие удались Роду целехонькими. В них и добра, и зла ровно отмерено. Вечно выбирают они, как поступить, справедливостью поступки и чужие, и свои измеряя. Тот же Велес: способен покарать, скажем, охотника, без меры зверей в лесу губящего не столько ради шкур да пропитания, сколько забавы для, а может и одарить ищущего. О Свароге и не говорю. Он судия известный, творец, Роду подобный… ну почти, на чуть пожиже, но наставник и покровитель. Вечно с человечками носится да мир изменяет.

— Но при чем здесь Кощей? —проронила Злата.

— Больно Сварог создавать горазд, а поскольку не Род сам, а Родович, то не все творения его совершенны. Некоторые и вовсе откровенно неудачны. Вот только какой же творец станет губить лично созданное? Неспособен на такое Сварог. И, уж не сомлевайся, если бы не нашлось того, кто рушил бы часть из утворенного, давно мать-сыра земля не сдюжила, как тот раджа жадный, что просил больше и больше золота. Необходим был тот, кто взялся бы уничтожать отжившее, круг замкнул, сел на трон мира загробного-Подсолнечного.

— Кому ж как не старшему сыну Рода это было сделать. Так?

— Так… — протянула Ягафья, — да не совсем. Именно Кощей в облике вечного змея охранял яйцо, снесенное Родом в облике утицы. Оберегал, защищал и сохранял то, из чего весь наш мир триединый вылупился. Если он и сын, то намного всех прочих старше.

— И сильнее, — проронила Злата, задумчиво. Подумалось, не сумеет она победить эдакую силищу, да и никто не сможет.

— И вечно к людям неравнодушен, — хмыкнула Ягафья. — Когда он с последней войной на Явь пошел, Прави вмешаться пришлось. И даже с ними неясно кто верх взял, если бы сам Кощей не осознал, что всех людей слуги его извести могут, не отступил и не создал места заповедные вроде нашей чащи.

Злата прикусила губу.

— Только зря ты испугалась, — сказала Ягафья и с насеста спрыгнула, — Кощей сам в Нави находится, дел у него видимо-невидимо. Делать ему нечего как в замке сидеть посередь острова да чудо-юд сторожить, которые уже в Явь проникли. Он аккурат своих в Нави в ежовых рукавицах держит, не позволяет к людям без дозволения сунуться.

— Тогда кто же тот Кощей, который в замке? Кто моего батюшку покарать решил и нас всех заодно?

— Колдун кровей людских вроде этого твоего провожатого.

Злата вздрогнула, увлеченная разговором она совсем забыла, о чем намеревалась спросить:

— Скоро ли он поправится?

— За это не тревожься, — проговорила Ягафья. — Любой богатырь, с таковой раной ко мне попавший, провалялся бы с осьмицу. Но этот, как и грозился, встанет уже к завтрашнему вечеру. А в поход вы через три дня отправиться сможете.

— Даже так?

— Закладной, — процедила Ягафья сквозь зубы. — С ними так.

— Кто?..

Старушка покачала головой.

— Сама ж ведаешь: людям лишь бы кому поклоны бить. Ладно Велесу или Стрибогу со Сварогом, но ведь до смешного доходит. Бабу с пустыми ведрами встретят и мучаются весь день. А некоторые поклонами не ограничиваются, жертвы приносят да вовсе не в праздники и не Родовичам, а болотникам поганым и прочей нечисти. Ладно водяным девок топят, они хотя бы рыбой отдариваются да русалок усмиряют. Но бывает же упыря кормят со всем его дрянным семейством.

— Знаю. В прошлом годе я с дружиной в дальнее село Старовищи ездила. Завелась там погань, кикиморы распоясались, а виной всему оказался местный колдун, что не людям помогал, а себе власти жаждал.

— Удавили чай?

— Сам в трясине сгинул.

— Туда и дорога, — пробормотала Ягафья. — Вот только образом таким ведающие в роду людском совсем переведутся. Ну да ладно… ладно. Потому и хочу я хозяина замка извести, надеюсь, ты мне подмогнешь, — и подмигнула заговорщицки. — Кощей же, наместника своего посадив в замке, всех навцев в чаще запер. А без них иссякают у человечков даже те крохи знания, каковые имели. Неправильно это.

— Так может поговорить с ним достаточно? Объяснить?

Ягафья скрипуче расхохоталась.

— Ну попробуй, как доберешься, — сказала она, отсмеявшись. — Вдруг выйдет.

Злата вздохнула. Кощей обиду осьмнадцать лет хранил. За подлость царя решил наказать царевен. Нет, не выйдет. Никакие разговоры такого не повернут.

— Ну а Кощег? Отчего он закладной? — спросила она.

— Да потому что некоторые люди не только чурбанам деревянным да корягам молятся, есть те, кто Кощея и Навь славят. Топчут землю не забывшие кто таков повелитель всего царства Подсолнечного, но чаще попросту задабривают и, сама догадываешься, отнюдь не хлебом али бычком зарезанным. Человеческие жертвы приносят.

Злата кулаки сжала.

— Ты погляди внимательнее на Кощега своего, — посоветовала Ягафья, — лицом молод, а сам сед, как старик столетний. И, скажу я тебе, вовсе не от страха то пережитого. Особенные дети рождаются иной раз в людском племени: Нави завещанные, с нею связанные. Посчастливится, если вырастут: жрецами смогут стать, прошлое и будущее видеть, беду отвращать. Вот только за такими и охотятся почитатели Кощея. Как найдут, выкрадут или выкупят у отца с матерью. Не смотри так, Златушка, родители всякие бывают. Есть и те, кто только рад от такого младенчика избавиться, либо же семеро по лавкам сидят, а есть-то и нечего. Знаю я случай, когда все село вырезали ради мальца такого. По-всякому случается. И невдомек душегубам, что вовсе не радуют они Кощея этими жертвами. Пожалуй, наоборот. Более всего злит его, когда дети погибают раньше срока. Душа у таких озлобляется, в подземное царство спускаясь, даже пламя Вия иной раз бессильно таковую душу очистить. А чем больше озлобленных вновь нарождается, тем больше детей погибает. Бесконечен тот круг. Вот и бьет Кощей собственных последователей там, где только находит, но находить их сложно из царства загробного.

«Вот уж кто точно достоин смерти так эти зло-последователи», — подумала Злата, а Ягафья продолжала:

— Тот, кто сидит в замке белокаменном, и есть такой вот мальчонка, из семьи уведенный да жрецам проданный. Из богатой семьи, да не ко двору он пришелся ни отцу, ни матери.

— Разве бывает такое?

— А то! Когда ребенок седеть в четыре года начал, а к восьми закончил, разное подумать могут, слухи пойдут. Потому, когда явился на двор некто в черное завернутый, продали ему мальца сразу, лишь немного поторговавшись и от самого отпрыска не таясь. Мать еще и прибавила, мол, в семье не без урода и, что желает поскорее забыть какую тварь народила из чрева своего.

— Вот же нелюдь в людском обличии!

— Сама понимаешь, любви ни к родичам, ни ко всему человеческому роду это не прибавило, поскольку если так обошлись родные отец с матерью, то от других и вовсе добра ожидать не стоит. Так и получилось. Потому, лежа на жертвенном камне, малец не возносил молитв светлым богам, не искал утешения, а своих убийц проклинал. Времени у него много было: жрец ведь не одним ударом его убивал, а перерезал жилы на запястьях, затем в круг поганцы подлые вставали и глядели, как жизнь по капле уходит из жертвы. Когда же ослабел малец настолько, что уж и проклинать не выходило, потянулся он мысленно к тому, кому предназначался — к Кощею Бессмертному.