Кощег

— Может и так. Мало кто из живущих в Яви стремится в Навь. Разумеется, все самое плохое Кощею приписывают. Это… само собой разумеется. Однако прямо связывая его со смертью, боясь, люди простые в собственных глазах силой его наделяют огромной, в сравнении с иными богами едва ли соизмеримой.

— А здесь какой-то царь немудрый, несмелый, с владениями, которые за день проехать можно… — Злата договаривать не стала ведь и без того ясно. — Так по-твоему, Кощег?

— Так, да не совсем. Будь царь только трусливым да глупым, никто б его не слушал. Однако не просто плащ его порфирового цвета.

— Ох, только ты не начинай об особенностях царской крови. Я ж только жабца забывать стала.

— Да при чем здесь кровь? — Кощег пнул камень, попавшийся под ногу. — Не в ней, а в договоре дело. Ведь неважно, кто царь. Сколько сказок по свету ходит, в которых невесть кто из деревеньки далекой, дураки всякие да лентяи, вдруг дивную силу обретшие, брали в жены царевен и сами на трон садились? Правда, до того побывав много где и кое-чего добыв, с кем только ни столкнувшись и ни побеседовав.

— Но то ж всего лишь сказки.

— Всего лишь?! — рассердился Кощег. — Да в них прямо говорится: неважно какого царь рода-племени, важно то, чего в голове у него заложено, способность на равных говорить, что с Солнцем и месяцем, что с лесовиком и зверями лесными, что… с богами и навцами. Это, а не родовитость Ивана-дурака царем делает.

— А у людей нынче не так.

— Глупость, алчность и трусость на троне не одного лишь царя губят. Если ничтожество такое еще и прочих подданных убедит в необходимости жить не по совести, а лишь бы жрать посытнее да закрома набивать, сочтены дни у такого царства.

Теперь уже Злата нахмурилась, а Кощег продолжал:

— Оттого и не народилось у Горона сыновей, чтобы не смог он своего преемника, похожего на отца и голосом и волосом, на трон посадить, позволить порушить царство окончательно. Так-то вся надежда на царевен. Авось, не все они с мужьями уедут.

— А коли нет?

— А коли нет, тебе, девица, Кощея благодарить, а не клясть следует.

— Это еще почему?

— Так именно он позволил тебе не стать коровой смирной, которой все равно кто и куда поведет: хоть к быку, хоть в забой. Разве не так? Скажешь, стала бы учить тебя ведьма лесная, оборотень да царский воевода, если бы не Кощей?

— Скажу, что сестры мои коровами так и не стали.

— И в том отнюдь не заслуга царя Горона и мамок-нянек, что прохода им не давали. Многое вы взяли не от отца, а от матери. Та же…

— Как договор исполнила, улетела из дворца серой лебедью, — Злата вздохнула. — Не пожелала по своей воле с батюшкой оставаться.

— О чем сказать и требовалось, — Кощег потер переносье, на мгновение глаза прикрыв. — Никто из сестер твоих не сумели бы не только дойти сюда, ночь в чаще провести и не быть съеденными или ядовитым цветком отравленными. А ты аж почти к замку пришла.

— С проводником.

Кощег качнул головой.

— Неважно это. И сама добралась бы, пусть и не столь быстро. А это означает, верно Кощей поступил. Значит, есть еще и сила, и решимость в людях русских, не угасла в них искра Рода. Значит, и Кощею можно дальше пост свой нести, — последнее произнес он одними губами, почти неслышно, но Злата и так поняла. — Что же касается пути обратного… Ты знаешь хоть одну сказку, в которой герою приходится по следам своим назад воротиться?

Злата покачала головой.

— Вот и ответ на твой вопрос.

— Я всегда думала, так происходит из-за того, что герой иным становится на пути этом. Он уже преодолел свои прошлые страхи, но сейчас-то мы не в сказке.

— Как знать…

— Кощег…

— Не скажу ничего более. Сама решишь, когда дотопаем.

Злата пожала плечами и приставать с дальнейшими расспросами не стала. Действительно сама решит.

Поле давно осталось позади, вот и подъем прекратился, они вступили в горное ущелье.

— Здесь нужно вести себя тихо, — предупредил Кощег едва слышно.

— Я умею вести себя в горах, — так же шепотом ответила Злата.

— Не сомневаюсь, только опасаюсь вовсе не обвалов.

Он кивнул вверх, и Злата вовремя прикусила ладонь, чтобы не ахнуть. Она полагала, солнце заслонила туча, но оказалось, то была стая каких-то крылатых существ.

— Птицы?..

— Угу, — фыркнул Кощег, — хороши птички. Голову оттяпают, опомниться не успеешь. Это зевоглоты, или розовобрюхие крыланы.

— Никогда о таких не слышала, — призналась Злата. — Только о змеях крылатых да Змее Горыныче, коркоделах, огняниках, смоках… Еще — о драконах заморских.

— Ну вот эти… — Кощег задумался, — почти что драконы и есть.

— Но как? Почему у нас…

— Прилетели, спасаясь от истребления, — Кощег зло хмыкнул и покачал головой. — В чужестранных королевствах убивать все и всех, кто странным кажется, уж давно доблестью мнится. Неважно при этом нападает ли чудо-юдо само, даже если сидит в болоте или пещере высоко в горах, все равно найдется какой-нибудь… душегуб и начнет разыскивать, а там уж или сам голову сложит, или отыщет и убьет, потом похваляться станет, всем, кого встретит, расскажет о своем… подвиге. Вот помяни мое слово, когда очистят иноземцы свои страны он чудесных зверей и птиц, то за людей примутся. Безжалостно уничтожат собственных знахарей и чудодеев, а потом колдунов и ведьм. Затем и за прочих примутся: тех, кто издали на их земли придет просто поселиться, без оружия. Еще позже провозгласят собственную… кхм… кровь — самым наиглавнейшим сокровищем, всех же остальных людей — оскверненными, нечистыми, способными лишь быть им рабами бессловесными или умереть, соберут армию и войной пойдут на соседей, а затем и на Русь.

Злата кулаки сжала.

— Не позволим, убьем захватчиков-проклятых всех до единого!

— Очень рассчитываю, что не ты одна так думаешь, — проронил Кощег. — И вот за тем, чтобы рождались на Руси люди, понимающие кого бить следует, а кого миловать и защищать, и сидят в замках зачарованных наместники Кощея, существует чаща и навцы в Яви живут.

— Но к людям не выходят, — напомнила Злата.

Кощег промолчал на эти слова.

Глава 14

Осторожно, шажок за шажком пробирались они по ущелью. Движения резкими казались, рваными. Через каждые четыре удара сердца приходилось замирать. Кощег сказал: так крылатым чудо-юдам, парящим в вышине, сложнее рассмотреть добычу.

Вдруг он остановился на полужесте. Его рука, на что-то указывающая в стороне, так и не опустилась, а губы не сомкнулись. Злата тоже замерла. Лишь спустя неприлично долгое время заметила: на вершине большого серого валуна сидела огромная, наверное, с быка размером птица.